Джудит Батлер появляется, чтобы напомнить миру, что она мошенница
Меган Мёрфи, 20.09.2020
Джудит Батлер уже давно считается одним из архитекторов современной тенденции гендерной идентичности, которая превратила западный мир в скопище неразрешимых мозговых головоломок и словесных салатов. И не зря. Её книга 1990–го года «Gender Trouble» вводит ставшую общепринятой (академическую) концепцию о том, что гендер, пол и «категория женщины» «флюидны».
Главная загадка, с которой сталкиваются сегодня идеологи гендерной идентичности (и, по косвенным признакам, защитники прав женщин) и на которую они отказываются дать согласованный ответ, заключается в следующем: 1) если не существует конкретного определения «женщины», то что такое «права женщины»? И 2) Если женщина — это не материальная вещь, а всего лишь смутная идея, то почему предпринимаются согласованные, часто насильственные усилия, чтобы настаивать на том, что «трансженщины — это (буквально) женщины»? Что это значит? Что такое женщина? И почему так важно, чтобы мы «принимали трансженщин как женщин» (особенно если таковых не существует)? За кого мы их принимаем и как улучшает жизнь мужчины то, что его «принимают как женщину»?
Но я отвлекаюсь.
Понятие «женщина» как изменчивое понятие и утверждение, что опыт женщин различается до такой степени, что у нас вообще нет общих черт, а также подвержение сомнению самого понятия «женственности» — это академический аргумент, введённый гендерными теоретиками вроде Батлер и каким-то образом ставший мейнстримом, а теперь позиционируемый как низовое, основополагающее движение. Это удивительная история успеха. То, что такая недоступная теория, зародившаяся в башнях из слоновой кости, завладела столькими институтами, а также теми, кто строит из себя «радикальных» активистов, борющихся за угнетённых, — э того я предсказать не могла. Но вот мы здесь, в эпоху, когда могущественные корпорации вроде Twitter/Х решили, что обращение к мужчине «он» приравнивается к языку ненависти, и левые активисты с этим согласны (добавив к этому, что женщин, совершающих этот грех, следует бить, а возможно, и казнить).
Батлер не отличается ясностью изложения и концепцией, но, тем не менее, сегодня на неё ссылаются чаще, чем на любого другого учёного в области гендерных исследований. В связи с этим New Statesman взял у неё интервью, чтобы узнать её мнение о дебатах по поводу трансгендерности и тех самых нехороших феминистках, которые осмеливаются продолжать сомневаться в легитимности идеологии гендерной идентичности и настаивать на том, что права женщин имеют значение.
Когда её спросили, насколько идеи, которые Батлер рассматривает в «Gender Trouble», помогают объяснить, как дебаты о правах трансгендеров перешли в мейнстрим культуры и политики, она ответила с невежеством, характерным для человека, настолько погрузившегося в академические круги, что он потерял связь с реальным миром. Она упорно называет женщин, выражающих обеспокоенность последствиями стирания понятия «женщины» как правовой категории, «транс-исключающими радикальными феминистками», и далее настаивает на том, что это «маргинальная» позиция, против которой феминистки (а она, очевидно, считает себя таковой) должны бороться, чтобы она оставалась маргинальной.
Можно предположить, что Батлер не видит лицемерия в том, что она выступает за маргинализацию женщин в борьбе за их права. Это отсутствие самосознания сохраняется на протяжении всего интервью, предполагая хотя бы некоторую последовательность.
Правда, конечно, заключается в том, что подвергать сомнению идею о том, что из мужчины в женщину можно превратиться в одно мгновение, просто заявив об этом, и что мужчины, идентифицирующие себя как трансгендеры, должны иметь свободный, неоспоримый доступ в женские комнаты для переодевания, временное жильё (для бездомных), спорт и тюрьмы, на самом деле не является «крайним движением». Скорее, это громкое меньшинство, настаивающее на своей экстремальной позиции, которая, похоже, доминирует благодаря манипуляциям в социальных сетях и трусости и поддержке либеральных СМИ.
Далее Батлер утверждает, что опасения по поводу доступа мужчин в эти пространства, высказанные недавно автором «Гарри Поттера» Дж. К. Роулинг, существуют потому, что «здесь работает область фантазии». Она считает, что женщины испытывают такие опасения, потому что боятся «пениса», и что те, у кого есть пенис, могут представиться женщиной в неблаговидных целях — например, чтобы войти в раздевалки и покуситься на женщин и девочек.
Это распространённый приём, предлагаемый идеологами гендерной идентичности: женщины боятся, что мужчины будут использовать «трансгендеров» в качестве маскировки, чтобы «обмануть» женщин. Это неверно объясняет феминистскую позицию в отношении гендерной идентичности, которая заключается не в том, что идентифицирующие себя как трансгендерные люди лгут или пытаются кого-то обмануть, а в том, что сменить пол просто невозможно. Скорее, их «одурачили» сами транс-активисты, заставив поверить в то, что мужчина может стать женщиной — через веру, настойчивость, операцию или выбор одежды. Не существует «легитимных» трансженщин, так как ни один мужчина никогда не сможет стать женщиной, как бы сильно он этого ни хотел или ни верил в это. Речь идёт не о хитрости или жестокости, а о фактах. «Страх» — это не страх перед идентифицирующими себя как трансгендеры людьми или нечестными мужчинами, притворяющимися трансами, чтобы получить доступ к женским пространствам. «Страх» — это просто страх перед мужчинами, независимо от их идентичности.
Батлер считает этот страх иррациональным, как будто мужчины не были основным источником изнасилований и домашнего насилия на протяжении всей вечности. (Она считает, что «тот факт, что подобные фантазии проходят как публичный аргумент, сам по себе является поводом для беспокойства», тогда как на самом деле поводом для беспокойства является то, что человек, к которому относятся как к выдающемуся и заслуживающему доверия мыслителю и комментатору по вопросам гендера и феминизма, занимается таким вопиющим газлайтингом. Всем известно, почему у мужчин и женщин раздельные туалеты и комнаты для переодевания. И если Батлер собирается делать подобные заявления, мы можем полностью отменить раздельные помещения. Интересно, будет ли она за это выступать? Ведь только так её позиция имеет смысл.
Когда Батлер спрашивают о термине «TERF», который постоянно и широко используется как ругательство — средство нападения, маргинализации и принуждения к молчанию любого (будь то «радикальная феминистка» или нет), кто ставит под сомнение идеологию гендерной идентичности, — о на притворяется невежественной, утверждая, что «не знает, что слово terf используется как ругательство». Представляется неразумным выставлять себя настолько не в курсе этих дебатов, при этом претендуя на экспертность в данном вопросе, но, возможно, Батлер больше не заботится о том, чтобы заслужить доверие. До сих пор её стратегия заключалась в том, чтобы с помощью жаргона добиваться легитимности, запутывая своих читателей до такой степени, что они полагают, что просто не обладают достаточным интеллектом, чтобы понять её гениальность, так что, возможно, мне не стоит осуждать её за то, что она продолжает использовать испытанный и верный метод.
Вопросы Батлер, заданные в ответ интервьюеру, показывают, что она либо действительно не понимает, о чем говорят защитники женских прав, либо идёт на подлог, полагая, что разговаривает с людьми слишком глупыми, чтобы понять её обман.
В ответ на утверждение, что «terf» — это ругательство, она спрашивает: «Каким именем можно назвать самопровозглашённых феминисток, которые хотят исключить трансженщин из женского пространства? Если они действительно выступают за исключение, почему бы не назвать их исключающими?» Легко: мы не хотим «исключать трансженщин из женских пространств» как таковых. Мы хотим исключить мужчин из женских пространств, как делали это всегда. Ничего не изменилось — это не какая-то новая, радикальная концепция. Приставка «транс» — это неправильное название, призванное представить давно известные, основополагающие факты и работу феминисток как фанатизм, а не как статус-кво.
Далее Батлер спрашивает: «Если они считают себя принадлежащими к тому направлению радикального феминизма, которое выступает против смены пола, почему бы не называть их радикальными феминистками?» Неясно, говорит ли она здесь о реальной операции по смене пола или просто об идентификации с противоположным полом, но в любом случае, задаваться вопросом, является ли попытка сменить пол по закону или в индивидуальном порядке продуктивным занятием, не является по своей сути радикальной феминистской позицией. Большинство этичных людей могут задаться вопросом, позволят ли бесконечные экспериментальные операции, которые часто имеют пожизненные осложнения, прожить лучшую жизнь. Точно так же большинство этичных людей не поддержат беспрепятственный доступ мужчин в женские пространства. Радикальный феминизм — это особый анализ мира и властных отношений, которые, по мнению радикальных феминисток, должны быть изменены. Большинство людей в мире не идентифицируют себя с радикальным феминистским анализом и не разделяют его, но при этом понимают, почему мужчины не должны входить в женские раздевалки и почему говорить людям, что гормоны и инвазивные операции решат все их проблемы — плохая идея. (Следует уточнить, что я не стремлюсь помешать взрослым людям делать косметические операции, если они того пожелают, но я считаю, что идентифицирующиеся как трансгендерные люди не получают должной информации об осложнениях, опасностях и физических реалиях, связанных с «переходом»).
Далее Батлер смешивает пол с гендером, что является основной путаницей, лежащей в основе дебатов о транссексуалах, указывая, что «феминизм всегда был привержен идее, что социальные значения того, что значит быть мужчиной или женщиной, ещё не устоялись» и что «для феминизма было бы катастрофой вернуться либо к строго биологическому пониманию гендера, либо свести социальное поведение к части тела, либо навязать транс-женщинам страшные фантазии, свои собственные тревоги…»
Странное чувство, когда приходится объяснять гендерному теоретику значение слова «гендер» и указывать на то, что феминистки на протяжении последнего столетия утверждают, что биологический пол человека не должен определять его интерес к маскулинным или фемининным стереотипам или ролям, но такова ситуация. Я могу только предположить, что Батлер затыкала уши, как ребёнок, каждый раз, когда женщины вроде меня терпеливо объясняли, что «пол» относится к телу и биологии человека, а «гендер» — к социальным ролям, навязанным или принятым на основании его пола. Мы утверждали, что, например, склонность к женственности не делает человека женщиной и что единственное, что делает женщину женщиной — это факт её принадлежности к женскому полу. Напротив, именно активисты гендерной идентичности настаивают на том, что идентификация с регрессивными, сексистскими, гендерными ролями и стереотипами — это то, что определяет мужчину или женщину. Иными словами, предпочтение женственности перед мужественностью фактически определяет биологию человека. Батлер спорит против самой себя.
Она спрашивает, нужно ли нам иметь «устоявшееся представление о женщинах или о любом гендере, чтобы продвигать феминистские цели», на что я отвечаю, что, конечно, да. Единственная причина существования феминизма — выступать от имени женщин (а не от имени гендера, то есть «женственности», Джудит — это я уловила, не беспокойтесь). Если нет женщин (то есть взрослых, человеческих, женских особей), то нет и феминизма. И возможно, когда права женщин во всем мире будут решены, а мужское насилие над женщинами прекратится, феминизм перестанет быть необходимым. Но нельзя, с одной стороны, заявлять о своей поддержке феминизма, а с другой — утверждать, что женщин не существует.
Мы действительно «живём в антиинтеллектуальные времена», как говорит Батлер интервьюеру, но во многом в этом виновата она сама. Она и сама не понимает своих аргументов, и не заботится о том, чтобы сделать их понятными для публики. Она отказывается вести добросовестную дискуссию и действовать в рамках материальной реальности. Она отрицает угрозы насилия, с которыми сталкиваются женщины с ярлыком «terf», быстро возвращая тему к «насилию над транссексуалами и их союзниками, которое происходит онлайн и лично», как будто нечто неправильное становится от этого правильным или просто исчезает необходимость обсуждать это неправильное. Она заявляет: «Мы также должны убедиться, что у нас есть большая картина того, где это происходит, кто наиболее глубоко затронут, и терпимо ли это со стороны тех, кто должен этому противостоять», но отказывается сделать это сама, поскольку именно женщины — одна половина мира — наиболее глубоко затронуты этой атакой на права и пространство женщин, и именно женщины, которые бросают вызов этому, подвергаются наибольшей опасности. Батлер добавляет: «Не стоит говорить, что угрозы в адрес одних людей терпимы, а в адрес других — нетерпимы», но буквально сделала именно это. Похоже, это — её гордое безразличие к тому, с чем сталкиваются женщины, несмотря на то, что за день в мире женщины подвергаются большему насилию, чем транс-идентифицированные люди за год. И несмотря на то, что транс-активизм прославляется в социальных сетях и институционализирован в здравоохранении, образовании и основных СМИ, а те, кто подвергают его сомнению, подвергаются очернению.
Для меня удивительно, что уважаемая учёная может быть настолько глубоко запутавшейся, что даже не понимает своих собственных утверждений и аргументов, но я полагаю, что это свидетельствует о ситуации в таких областях, как гендерные исследования, где ученные настолько засунули свои головы друг другу в задницу, что больше не чувствуют необходимости думать. Все, что им нужно, — это бесконечная круговая мастурбация положительного подкрепления, чтобы продолжать получать финансирование и сохранять свои рабочие места. Полезность и рациональность прокляты — если мы все будем участвовать в этой шараде, угрозы не будет. На самом деле, подобной тактики придерживаются и транс-активисты, для которых «никаких дебатов» стало мантрой, избавляющей их от унижения, связанного с необходимостью защищать свои собственные заявления.
Батлер наверняка понимает, что её карьера зависит от продолжения этого фарса, и верит, что никто не упрекнёт её в этом. Она может продержаться до пенсии, финансово обеспеченная и, возможно, довольная своей беспринципностью и вовлечённостью в двуличную жизнь.
Если бы не это интервью, я могла бы забыть, какая она мошенница, так что, полагаю, мы можем поблагодарить её за напоминание.
Перевод с английского:
