Насилие, как и рыба, второй свежести не бывает. Насилие безмерно и будучи однажды пережитым не отпускает — оно сидит в теле и длится… длится… длится… бесконечно. Это всегда свежая рана даже тогда, когда крови нет.

Насилие, как и любое зло, банально. Оно густым слоем намазано вокруг нас, внутри нас — оно повсеместно, поэтому мы его обычно не замечаем. Только когда происходит что-то сверхординарное, люди вокруг начинают возмущаться.

Насилием проникнута вся человеческая культура…

Что же относится к насилию, а что многие таковым считать отказываются?

По определению Всемирной Организации Здравоохранения, насилие — преднамеренное применение физической силы или власти, действительное или в виде угрозы, направленное против себя, против иного лица, группы лиц или общества, результатом которого являются телесные повреждения, смерть, психологическая травма, отклонения в развитии или различного рода ущерб. То, что ВОЗ говорит в первую очередь о здоровье, физическом и психическом, — это логично. Но если рассмотреть насилие с философской точки зрения, понять его суть и прояснить истоки, то под определение насилия попадет больше явлений, чем предполагает здравоохранение.

С моей точки зрения, насилие содержит в себе пять элементов:

1. оно начинается с объективации,

2. продолжается нарушением границ личности, переступанием через пределы допустимой свободы действий,

3. совершается против воли человека, становящегося в таком случае жертвой,

4. делается это в целях разрушения личности жертвы,

5. и мотивом к насилию всегда является вопрос о власти, стремление к установлению отношений господства-подчинения, где насильник занимает господствующее положение, а его жертва, соответственно, — подчиненное.

Увидеть в другом человеке объект — это еще не переступание через личность и не насилие. Если на вас мчится велосипедист, то можно посмотреть ему прямо в глаза и постараться понять мотивы такого его поведения, покопаться в его прошлом и раскрыть богатый духовный мир личности, но, боюсь, что момент будет упущен и от столкновения с физическим телом велосипедиста пострадаете как вы, так и тот, кто мчался без оглядки. Поэтому вполне достаточно, воспринять велосипедиста как объект и постараться избежать столкновения, а не пытаться наладить с ним субъект-субъектные отношения.

Если вы видите в кафе симпатичного парня и останавливаете свой взгляд на его выдающихся физических достоинствах, то это — безусловно, объективация, но еще не насилие. Всякий человек в первую очередь — тело, физическое тело, существующее объективно, независимо от вашего восприятия. И взгляд видит сначала это тело, а уже потом человека с внутренним космосом. И если вы оцениваете бицепсы и трицепсы представшего перед вами тела и представляете их в действии, то никто не предлагает накинуть узду на ваше воображение — ничего предосудительного не происходит. Объективация страшна, когда социум возводит ее в систему — например сексуальная объективация женщин, — и когда отдельный индивид манипулирует другим человеком как объектом. Как только вы вступаете с какой-либо личностью в субъект-объектные отношения и начинаете использовать ее в своих целях, то есть рассматриваете человека как средство для удовлетворения вашего корыстного интереса, вот тут-то и начинается насилие. А до сих пор это — просто восприятие объективной реальности и ваши, не знающие границ, фантазии.

Еще Кант в своем моральном категорическом императиве утверждал, что к человеку никогда нельзя относиться как к средству, к нему должно относиться только как к самостоятельной личности, преследующей собственные цели, и развитие этой личности, так же как и всего общества, следует сделать своей целью: «Поступай так, чтобы ты всегда относился к человечеству и в своем лице, и в лице всякого другого так же как к цели, и никогда не относился бы к нему только как к средству».

Используя человека, вы не учитываете его потребности и интересы, его цели и развитие, вы относитесь к нему как к объекту вашего собственного интереса и расчеловечиваете его, потому что человек НИКОГДА не может быть использован как объект. Так что любое использование личности — это ее обезличивание, разрушение границ личности, отрицание ее внутреннего мира и достоинства, расчеловечивание, превращение в объект. Конечно, это насилие еще и просто потому, что такое использование совершается без согласия личности. Никто в здравом уме и твердой памяти добровольно, без принуждения не согласится быть использованным, не согласится быть низведенным до бездушного средства и играть роль объекта для удовлетворения чужих интересов и достижения не-своих целей. Такое принуждение и низведение — насилие.

Так что начинается насилие с банальной объективации. Банальна она потому, что повсеместна, очевидна и не подвергается сомнению. Банальна она, потому что — «ачотакова» — настолько распространена, что люди действительно не понимают, почему они не могут дать подзатыльник своему ребенку, ведь это — ИХ ребенок, их вещь, отец его так воспитывает, его же пользы для. Мужчина не понимает, почему он не может сказать девушке комплимент о ее внешности, ведь он же ей делает приятное, даром что при этом он женщину просто объективирует, превращая ее в куклу бездушную. Их право на отношение к другому как к объекту не подвергается сомнению — это избитая, общеизвестная истина — банальность.

Банальность зла заключается, с точки зрения Ханны Арендт, в простом повиновении закону. Зло совершают обычные люди, принимающие как норму установленный в обществе порядок и добросовестно выполняющие обязательства, предписанные им действующим законом. Они не оригинальничают, не выдумывают что-то новенькое, они банальны в своей предсказуемости.

О насилии и насильниках можно сказать то же самое. Более того, людей к насилию подталкивает сама организация общества. Возможность насилия заложена в основе нормального его функционирования — дееспособности любого социума: демократического, авторитарного, рабовладельческого и всех остальных модификаций. Социальные институты функционируют нормально только в случае, когда люди, составляющие эти институты, приходят на работу, раздеваются и вместе с пальто вешают на плечики в шкаф свою личность, когда за канцелярскими столами сидят не автономные неповторимые индивиды, а функции — именно и только тогда общество функционирует бесперебойно.

Таким образом, расчеловечивание — это залог успешной работы общества отчуждения. Насильником в этом случае выступает государство. Оно пользуется методами насильников, домашних в том числе. Например, газлайтинг: когда на государственном уровне россиянам заявляют, что мы живем в правовом государстве, то что это как не обман, не попытка свести с ума, который видит полное бесправие граждан? Однако государственное насилие не является судебным случаем хотя бы потому, что и судебная система функционирует на тех же основаниях — отчуждения и объективации человека. Залог успешного функционирования человеческого общества — в его бесчеловечности. Люди со своей субъектностью только мешают — это очевидная истина, или банальность.

Как я уже писала (https://syg.ma/@olgerta-ostrov/osnovy-patriarkhata-i-tsiennosti-fieminizma), базовыми отношениями патриархата являются субъект-объектные. Причем общество развивается в сторону полного вытеснения субъекта из социальных отношений. То есть в идеале общество должно было бы представлять собой механизм, в котором все детали связаны друг с другом, все выполняют определенные функции и никакая деталь не является руководящей, волеизъявляющей — все объекты. Ну, и где-то вовне есть демиург, который всё это замыслил и создал. Он — единственный субъект. И он сверху.

Субъект-объектные отношения всегда иерархичны. Кто сверху, тот — субъект, а кто снизу, тот — объект. И вместе им не бывать никогда… на одной горизонтали субъект-субъектных отношений. Последние остаются в частной сфере, в женском мире: в отношениях матери с дитем, женщин подруга с подругой, и женщины с мужчиной. Однако и в личных отношениях, когда женщина низводится до функции, теряет свою субъектность, выполняет роль обслуги, находится в подчинении, горизонтальные субъект-субъектные отношения элиминируются и остаются базовые иерархичные отношения патриархата — субъект-объектные.

«Субъект-субъектные» и «субъект-объектные» отношения — это чисто технические термины, поэтому они звучат схематично и безэмоционально. Дело в том, что существует опасность за эмоциями и оценками не разглядеть принципов работы. Ведь к человеку, субъекту, можно относиться по-разному: любить, ненавидеть, с нежностью, раздражением и т.п. Если кто-то кого-то ненавидит и готов «убить», то причиняя ему зло, человек делает это сознательно и понимает, что он творит насилие, потому что испытывает сильные негативные чувства. Если же он просто посылает другого принести яблоки Гесперид, то никаких злобных чувств он при этом не испытывает и зло, как ему кажется, не творит — он же не со зла посылает кого-то выполнить за него задание — какое уж тут насилие?! Но признавая то, что в последнем случае перед нами субъект-объектные отношения, мы понимаем, что в них тоже совершается насилие — использование другого против его воли и в противоречии с его интересами.

Решение собственных проблем за счет другого, за счет чужой жизни, чужих ресурсов, сил — это всегда насилие. Когда другой субъект выступает как средство решения, тогда он и становится объектом. И это происходит сплошь и рядом, без излишнего драматизма и трагических сцен. Основы насилия банальны. Это не реки крови и груды костей. Насилие может привести к убийству, к высокой трагедии, но начинается оно просто — с объективирующего взгляда, с ощущения себя субъектом, а другого объектом.

Прошло уже лет тридцать, однако фраза убийцы, которую он сказал в свое оправдание на суде, до сих пор звучит у меня в сердце. Мы, советские люди, о преступлениях слышали мало — нас «оберегали» от такой информации. (Реплика в сторону: такое патерналистское отношение к гражданам — тоже насилие на государственном уровне). И вот в перестройку открылись врата свободных СМИ: всё, о чем десятилетиями молчало Советское государство, становилось объектом обсуждения. На страницы газет хлынула уголовная хроника. Те преступления, которые каждый день совершались и в советское время, вдруг оказались в центре внимания. Читателям всегда нравились детективы, а тут стало возможным прочитать о том, какие преступления творятся в реальной жизни, буквально в соседнем дворе. Рядовое преступление: молодой мужчина изнасиловал и убил девушку. Безусловная трагедия для родителей. Я тоже была потрясена, потому что впервые читала об изнасиловании, возможностью которого нас шепотом пугали, но о реальных случаях никогда не рассказывали. В статье же всё было описано подробно: как возвращалась из школы, как он затащил ее в подвал средь бела дня (подъезды тогда не запирались), как она сопротивлялась, поэтому он ее слегка придушил, а потом изнасиловал, и тут оказалось, что она мертва. «Я не хотел ее убивать, я хотел только, чтобы она ноги раздвинула!» — вот эта его фраза и выжжена в моем сердце.

Он не только не хотел убивать, он и насилия-то совершать не планировал, и о преступлении не думал, он просто хотел чужое тело использовать в своих интересах, хотел осуществить власть и получить сексуальное удовлетворение. Он не думал о девушке как о человеке, личности, он ее банально объективировал. Этот молодой «случайный» убийца не Ганнибал Лектор, не Чикатило, не чудовище из ужастика. Это — обычный парень, который просто не умеет видеть в другом человека, равнодостойного. Если перефразировать известный анекдот: «Ты — начальник, я — дурак. Я — начальник, ты — дурак» — то можно сказать: «Ты — сильнее, я — объект. Я — сильнее, ты — объект» — именно так он и привык ощущать, только такая схема взаимодействия ему знакома, исключительно субъект-объектные отношения.

Насилие банально. Садизм, каннибализм и прочие патологии — редкость исключительная. Повсеместно же мы имеем дело с элементарной объективацией. С этого начинаются любые насильственные действия. Но ею не заканчиваются, так как сама по себе объективация еще не насилие. Только когда происходит нарушение границ личности, переступание через рубеж, вторжение на чужую территорию без осознанного, данного без давления и четко проговоренного согласия другой личности, тогда можно говорить о насилии — действиях, совершаемых в отношении человека против его воли и ему во вред.

Мотивом же к насилию всегда служит вопрос о власти. Насильник не решает имущественные или производственные вопросы, он стремится показать, кто тут главный. Даже если цели не проговариваются, осознанно не ставятся, не отрефлексированы, имплицитно они составляют содержание любого вида насилия. Насильник стремится одержать верх и унизить оппонента, сделать из него жертву.

Посторонний мужчина, на улице дотрагивающийся до груди женщины, делает это не потому, что он хочет удовлетворить свой сексуальный интерес, нет, он просто показывает, что МОЖЕТ: может физически надругаться, может психологически сломать, может сексуально домогаться. Он решает про внешний вид женщины, он контролирует ее поведение, он устанавливает границы возможного для женщины.

Никакой гей, с зашкаливающим либидо при виде Валуева не будет пытаться схватить депутата за ягодицы. Он даже комплимент его глазам не отпустит, потому что помимо либидо у гея есть разум и он способен просчитать последствия такого поведения.

Механизм же домогательств в отношении женщин запускается не нашей неземной красотой, а женской беззащитностью и мужской безнаказанностью. Если насильник восхищается упругой грудью, розовыми сосками и гладкой кожей, то это не значит, что он полюбил данную женщину и готов ради нее на любой подвиг. Когда я откусываю от яблока, я тоже думаю о том, какая упругая, гладкая у него шкурка, какая сочная мякоть, какой сладкий сочится из него нектар. Но при этом я веду себя с яблоком честно: я не флиртую, не кокетничаю, не строю ему глазки — я просто покупаю его в магазине с одной-единственной целью — съесть. Яблоко — это объект моего гурманского вожделения. Меня не интересуют его «личностные» характеристики просто потому, что яблоко не является личностью. Но на вопрос «Любите ли вы яблоки, как люблю их я?» — я отвечаю «Да!» Однако любовь к личности и любовь к предмету-объекту относятся, и интуитивно это понятно, к разным видам любви. Когда я ем яблоко — это не насилие, потому что я не переступаю границы личности. Насилие возможно там, где есть границы, чтобы можно было их преступить.

Если же личность сама открыла свои границы навстречу желанию мужчины, то это уже субъект-субъектные отношения: встречаются два актора, у которых интересы совпадают — что называется «совет-да-любовь». В том случае когда желания прямо противоположны друг другу, один видит в другой объект своего желания, а одна видит в другом угрозу своей целостности, мы имеем акт насилия, даже если это «всего-лишь» щипок за попу или поглаживание груди.

Конечно, насилие имеет степень тяжести. Измеритель степени прописан в Уголовном кодексе, но при этом следует понимать, что количественные показатели насилия, так же как и чувств, не безусловны. Переживание, оценка нанесенного вреда очень субъективны. Старшеклассницу легкое прикосновение к груди, которое допустил учитель, оставив ее после уроков, может повергнуть в панику и привести к мыслям о самоубийстве. Солдат, прошедший всю войну, возвращается домой, влюбляется, женится, воспитывает детей. Безусловно, у него есть ПТСР, но это не мешает ему жить, его базовые ценности не рухнули, мир не рассыпался в прах. На насильственную ситуацию все реагируют по-разному. Однако это не меняет сущность насилия, его эссенциальные характеристики.

Насилие как таковое — бесконечность, это актуальная бесконечность качества, переживаемая пережившей каждый момент ее жизни (пусть и неосознанно) просто потому, что эти переживания вошли в тело личности и остались там навсегда. Можно и нужно вычислять степень совершенного насилия. И при этом следует помнить о том, что степень будет условна: какие условия мы учтем, такие количественные показатели и пропишем. Безусловным же остается насилие как таковое, это всегда — преступление против человечности, разрушение личности, нарушение ее границ. Любое насилие наносит вред (даже когда потерпевшая сама себе в этом не признается), и к любому насилию нужно применять подход нулевой толерантности, а не говорить «разве же это насилие, вот когда женщин камнями забивают — это насилие, а тут просто нюни развели».

Бесконечность — понятие, используемое для характеристики безграничных, беспредельных, неисчерпаемых предметов и явлений, которые невозможно измерить количественно.

Актуальная бесконечность по Аристотелю — это реально существующая величина, не имеющая конечной меры. Рассмотрение конечно неизмеримых объектов как данность, как реально существующих, но при этом как единых и целостных, дает нам представление об актуальной бесконечности. На мой взгляд, качество чего-либо, суть чего-либо, то, что мы определяем в понятии, можно описать как актуальную бесконечность. Например, возьмем такое явление как тоска. Какое количество тоски охватило меня, скажем, 28 июля 2020 года?…а 7 августа?…тоска была тоскливее?…насколько?…а сколько тоск я испытала за это лето? Русский язык не позволяет ввести множественное число для «русской тоски», потому что ее количественное измерение невозможно. Тоска как таковая бесконечна. Она начинается здесь-и-сейчас и уходит в абсолют, как точка. Конкретный случай тоски — это проявление тоски как таковой, не имеющей количественных показателей. Таким образом, качество любого предмета или явления можно отнести к актуальной бесконечности.

Потенциальная бесконечность — это неостановимый процесс роста. Например, такой бесконечностью является последовательность натуральных чисел 1, 2, 3, 4, … — для любого сколь угодно большого числа n мы всегда можем получить следующее число, n+1. При этом потенциальная бесконечность последовательности четных чисел будет меньше потенциальной бесконечности последовательности натуральных чисел. Как может одна бесконечность быть больше или меньше другой? — спросите у математиков. Я не об этом.

Я о том, что актуальная бесконечность качества не имеет количественных измерений. «Роза есть роза есть роза есть роза…» (Rose is a rose is a rose is a rose) Как писал Шекспир, «Роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет». Запах может быть сильнее, лепестки могут быть белого или красного цвета, и интенсивность окраски может быть разной, но роза есть роза. В качестве одной-из она несет в себе абсолют «роза», качество «роза», понятие «роза».

Чувства, ощущения, движения души обычно, как и качество любого явления, невозможно измерить. Мы пользуемся понятиями «глубина чувства», «поверхностность ощущений», однако чувствомера пока не изобрели. Но и такое явление как смерть тоже не имеет количественной меры — нельзя «немножко умереть» (разве что метафорически). Смерть относится к абсолютам. Всегда, и неважно, чья это смерть или сколько человек умерло. Всякий раз разрушается Вселенная, так как любой человек — это космос. Конечно, посторонние люди могут спокойно пройти мимо смерти незнакомого человека и при этом ужаснуться количеству жертв цунами. Но, как бы конкретные люди к смерти ни относились, смерть как таковая — это абсолют.

Убийство — абсолютное зло, даже если это самоубийство. Вроде бы человек никому не причинил зла, кроме как самому себе, и тем не менее, он убил личность, он разрушил вселенную, он совершил абсолютное зло. А Уголовный кодекс старается подвести каждое преступление под статью и назначить преступнику наказание, соответствующее тяжести совершенного. Это уже количественные характеристики преступления.

Человек — существо конечное, поэтому он старается опредЕлить, поставить пределы любому явлению, предмету, процессу. Ему трудно помыслить актуальную бесконечность качества и он для многого старается ввести количественные характеристики. Это работает не всегда. Как уже было сказано, в случае чувств, смерти или убийства количественные меры очень условны и о них в большинстве случаев не удается договариваться.

Так же как и не удается договариваться о мере совершенного насилия. «Подумаешь, грудь погладил, я же не ударил! Я из эстетических побуждений», — ерничает молодой человек, когда его одергивает кто-то более сильный. Ну, и действительно, можно ли говорить о насилии в этом случае, и ставить в один ряд, например, с изнасилованием?

Не только можно, но и нужно. Любые действия, нарушающие личные границы против воли личности — это насилие. Это насилие даже в том случае, если личность своих границ не ощущает и воли не имеет. Социум уже определил, что является человеческим достоинством, и всякий в социуме должен руководствоваться презумпцией человечности, то есть рассматривать любого человека, вне зависимости от его внешних данных (возраст, пол, цвет кожи, глаз и т.п.), как автономную личность и относиться к нему как к субъекту, равноценному и равнодостойному смотрящему.

Поэтому если кто-то совершает действия, нарушающие достоинство личности, унижающие другого, его действия следует рассматривать как насильственные, вне зависимости от степени совершаемого насилия и от восприятия этих действий жертвой.

Претерпевшая, наверняка, не помнит лицо эксгибициониста, но страх от увиденного в десять лет сидит в ее теле. У девочки-подростка растет грудь и до нее долетают заинтересованные взгляды мимо-проходящих мужчин. Сутулость может остаться с ней навсегда. Присланный дикпик становится причиной булимии.

На одной встрече в Школе феминизма, когда мы обсуждали проблему насилия, сорокалетняя женщина рассказала об изнасиловании, случившемся больше двадцати лет назад. Они с подружками уходили с пляжа в купальниках, шли через небольшой лесок и встретили компанию парней. Те остановили их сначала разговорами, а потом и с помощью физической силы не позволили им уйти. Изнасилование было совершено, но: «Мы ведь их сами спровоцировали тем, что не были одеты». Став взрослой женщиной, вырастив сына, та, изнасилованная, девочка в ней до сих пор убеждена, что самавиновата.

— Да, она привыкла… к насилию.

Мы все привыкли к насилию, но это не значит, что следует продолжать. И это не значит, что нам не больно. Мы можем не замечать боль, однако она не перестает быть именно болью. И да, у насильника тоже «болит», он тоже исковеркан системой субъект-объектных отношений, искорежен культурой насилия. Человек, выросший в субъект-субъектных отношениях и впитавший в себя культуру договора, несет в себе человеческое достоинство и видит в других — равноценных. Такой человек осознает границы личности и четко понимает, когда кто-то стремится их нарушить.

Не всякая жертва признает факт насилия, но если общество хочет выйти из культуры насилия и развивать себя на других основах, то социум сам должен выявлять и купировать насилие. Выявлять даже в таких, казалось бы «поддерживающих» женщин ситуациях, как например:

Женщина пришла к сексологу, так как от секса с мужем не испытывала оргазма. Сексолог был стареньким профессором в белом халате. На второй встрече он усадил женщину в гинекологическое кресло и… изнасиловал вибромассажером, под предлогом проверки ее физиологической способности к оргазму. Он действительно довел ее до оргазма, но… с каким чувством стыда, омерзения, вины, страха, гнева, внутренней боли уходила женщина от сексолога! Так и живет она с чувством вины и стыда, с разрушенными границами. Осознала ли она в тот раз, что произошло? Нет. Ужас от произошедшего был, а названия этому не было. И только несколько лет спустя пришло слово — ИЗНАСИЛОВАНИЕ. Не важно, был оргазм или не было. Когда нарушаются границы личности, тогда совершается насилие.

Другая ситуация:

Молодой матери пришлось кормить в общественном месте свою рыдающую трехмесячную дочь. Через какое-то время она заметила на соседней скамейке мастурбирующего пожилого мужчину, который пристально смотрел на нее, пока она кормила грудью. Отчетливей всего женщина запомнила выражение его лица, полностью лишенное смущения — словно он был уверен в своем праве использовать ее тело для своего удовольствия. «Я была испугана и зла. Я не знала, что делать. Я была уязвима. Я хотела уйти, но боялась, что он проявит агрессию или станет преследовать меня. Я очень хотела уйти, но моя голодная дочка только начала есть. Я хотела закричать на него, но застыла в шоке и ужасе», — так описывает женщина свои ощущения. — «Истинное воздействие этого случая сказалось в последующие дни. Я чувствовала себя грязной и подвергшейся насилию, но, хуже всего — что он испортил то, что было таким деликатным и ценным моментом, связывавшим меня и моего ребенка. Я не перестала кормить, но при одной мысли о кормлении в публичном месте тревожность зашкаливала».

Мужчина не притронулся к женщине, не заговорил с ней, не стыдил ее, он просто использовал женщину как сексуальную куклу, объективировал и овладел ею, не прикоснувшись. Это насилие, женщина эти действия именно так и восприняла. А вот общество, к сожалению, не только мужское, на подобные примеры насильственных действий восклицает: «Ачотакова?!» Культура насилия страшна именно этим восклицанием, которое свидетельствует о банальности и невидимости насилия.

Культура — это мир человека и принципы организации, основания, на которых этот мир строится, законы, по которым он развивается. В основании общества патриархата лежит культура насилия, так как ценности, на которых она базируется — это субъект-объектные отношения и иерархия. Первые объективируют живых людей. Вторая ставит их в подчиненное положение. Таким образом, культура насилия пронизывает весь социум. Насилие как таковое считается нормой. Мы возмущаемся лишь вопиющими случаями.

У людей, выросших в культуре патриархата, достаточно толерантное отношение к насилию и пониженная чувствительность к человеческому достоинству. Нас старательно унижали с детства и наше чувство собственного достоинства искромсано культурой насилия, как тело Рахметова гвоздями. Все «лайтовые» версии насилия или невидимы, или не признаны. И это особенно страшно потому, что насилие — бесконечность. Оно шрамирует нам души и пачками выблевывает наши достоинства, пережеванные культурой насилия.

Конечно, шлепок по попе по силе воздействия на психику не равен изнасилованию. Но ведь и потенциальная бесконечность четных чисел меньше бесконечности натуральных чисел. Однако это не отменяет ее качество бесконечности. Так и с насилием. Какую степень мы бы ему ни присваивали, его зло и вред, им приносимый, бесконечны, они не имеют меры.

Впрочем, пока мы живем в патриархате, для осознания и наказания преступника лучше разработать систему количественных показателей совершаемых насильственных действий, как это уже сделано в Уголовном кодексе. И совершенствовать эту систему до выявления и пресечения самых «лайтовых» вариантов.

Слатшейминг, двойные стандарты, сталкинг, дикпик, апскёртинг, кэтколлинг, порноместь, харассмент, сексторшн, стелсинг, траффикинг, убийства чести, фроттаж, буллинг, виктимблейминг, газлайтинг, хейтерство, обесценивание, даблбайнд, синдром забитой жены, неглект, шейминг, эйблизм, эйджизм, репродуктивное насилие, проституция, порнография — и это еще далеко не все понятия, обозначающие насилие против женщин. Под некоторые виды насилия могут попадать и мужчины (например, эйблизм), но, во-первых, мы пишем о женщинах, во-вторых в подавляющем большинстве случаев жертвами насилия становятся женщины. Ну а, акторами, соответственно, выступают мужчины.

В случае когда кому-то такое утверждение слышать неприятно, можно вспомнить хороший совет: если вы не хотите прослыть человеком, танцующим голым на рояле, тогда есть смысл прекратить танцы голышом на рояле. Так и мужчинам, которые возмущаются, что их всех записывают в насильники, видимо, следует прекратить осуществлять насилие в отношении женщин, детей… да и самих мужчин. Да, не все мужчины насильники, но подавляющее большинство осуществляющих насилие — мужчины, а если говорить о сексуальном насилии, то в этой области преступлений практически все акторы — мужчины.

Как я уже писала, модус вивенди мужского мира — это субъект-объектные отношения. Объективация другой личности — это норма для них, с этого начинаются практически все мужские отношения с миром. Раз есть объективация, значит, есть и иерархия, потому что объект всегда ниже субъекта по статусу. Если в человеке видят объект, значит, не признают границ личности и легко их нарушают, а это — уже насилие.

Сила — это основная характеристика мужского гендера. Недаром о мужчинах говорят «сильный пол». Женщин же стремятся определить в «слабый пол», который «сильный пол» призван защищать от насилия со стороны представителей… того же «сильного пола». «Прекрасный», «слабый» пол — это те характеристики, которыми общественное сознание, формируемое мужским взглядом, пытается замаскировать истинное отличие женщин от мужчин — их способность к созданию новой жизни — их абсолютную недоступную для мужчин силу созидания. Поэтому мужчины стараются преуспеть в силе разрушения, в насилии.

Насилие — столп патриархатного общества. И это хорошо отражается, например, в патриархальности российского сознания, которое не может представить себе равенства ни на государственном уровне, ни на семейном. «Женщина не может равняться с мужчиной!» — убеждены не только российские мужчины, но и многие женщины. «В семье должен быть глава!» «В любой организации есть верх и низ». «Я взрослый, я знаю, как надо, и что же теперь, когда я воспитываю своего ребенка, я проявляю насилие?!» — с обидой и укоризной вопрошает российский взрослый.

Если взрослый воспринимает ребенка как объект, если навязывает ему свою волю, свои знания, без попытки договориться, посмотреть в глаза и объяснить, не видит в ребенке автономную личность, то да, скорее всего, процесс «воспитания» обернется насилием. Последнее можно избежать лишь на уровне субъект-субъектных отношений.

Итак, насилие банально, потому что оно повсеместно, потому что это одна из основ патриархатного общества. Насилие бесконечно, так как меры не имеет, и совершенное насилие длится каждый момент бытия.

«Если бога нет, то всё дозволено». Беда в том, что даже если бог есть, то некоторые всё равно считают, что им всё дозволено. Отложенное наказание не останавливает. И возможное уголовное наказание тоже не останавливает насилие. Остановить человечество в саморазрушении может только гинакси. Культура насилия, как и патриархат, имела свое начало, а значит, у нее есть и конец. Закончится насилие тогда, когда человеческое общество перейдет на другую парадигму развития. Пока наиболее последовательной идеологией новой парадигмы является феминизм.

UPD: фотографии взяты из флешмоба, проводимого Школой феминизма в 2013 г.

______________________

под светлым хэштегом #сгинь_патриархат