Прынята казаць, што спадчыну трэба захоўваць і ратаваць. З гэтым нібы і не паспрачаешся. Але ў той же час, калі мы так разважаем, мы пазбаўляем гэтую найвітальнейшую з матэрый сілы, выбіваем камяні з яе падмурку. са спадчынаю варта ўзаемадзейнічаць, прымаць ад яе, ладзіць абмены. Не мы —  яе, яна — нас. Тады і будзе працяг. Вядома, што для гэтага патрэбны веды, і дакладна крыху глыбейшыя за "я памятую, так рабіла мая бабуля".

Маша Мароз, міждысцыплінарная мастачка, этнографка, дызайнерка

Когда я читаю книги, написанные о беларуском, беларусах и Беларуси, или посещаю выставки и мероприятия, где на эти же темы рассуждают счастливые обладатели европейских паспортов, мне кажется, что лучшая метафора края, который за последние пять лет покинуло, по разным источникам, от 300,000 до полумиллиона человек, — это наши сакральные камни. Обладая особой целительной силой, некоторые из них, согласно народным поверьям, могут также прятаться или быть видимыми избранным, намекая на неуместность или несвоевременность контакта. Беларусь, все больше убеждаюсь со временем я, и есть одна из таких камней.

Кому-то, как, например, русскому слависту Генриху Киршбауму, автору монографии "Валгаллы белое вино…" о немецкой теме в поэзии Мандельштама, Беларусь открылась в 2020 в период пандемии, занимая, как он сам признался на перезентации книги "Революция терпения" в Берлине, время между политиями цветов и бездомством. Наблюдая за разворачивающимися там событиями лишь на расстоянии, воображая ощущение сопричастности с протестующими из-за писательского стола, филолог тем не менее констатировал рождение субъектности и, дерзко экстраполируя личное в публичное, назвал страну найденышем 21 века.

Метафора показалась мне на диво любопытной, open-ended. Тут каждой или каждому решать: нашлась, потому что потерялась, или потому что позволила быть найденной? Потому что искали или потому что наткнулись?

Толковый словарь Даля определяет существительное найденыш как применимое к младенцам или беспомощным, по молодости, животным. Другие ресурсы уточняют, что найденышами также называют приёмных детей, отданных на воспитание в другую семью. Коннотация существительного, в уравнении субъектно-объектных отношений, как видим, указывает на пассивность, лишенность выбора: необходимость быть найденными, описанными Иным, во имя обретения этой самой субъектности.

Интересно, а можно ли, применив метафорическую оптику Киршбаума, называть найденышами две доколумбские Америки? Африканский континент? Остров Рапа-нуй, переименованный в остров Пасхи голландским колонизатором Якобом Роггевеном в честь христианского праздника, который, по совпадению, отмечали в день обнаружения острова в 1722 году?

Но вот, что также интересно: что в момент открытия действительно явилось открывателю, а что — успело (решило?) укрыться?

Примерно за неделю до презентации становится известно о смерти еще одной бывшей политзаключенной — 39-летней Анны Кондратенко. Практически накануне я увидела новость о смерти Тамары Каравай, осужденной на два года за "лайк" под публикацией в "Одноклассниках". К сожалению, на презентации в Babel Books Berlin о них не прозвучало ни слова. Вместо скорби и памяти, было много иронии и шуток: про терпение, гвозди в стуле и беларуский язык. Предваряя верш на мове, который прочитает Ярослава Ананко, писатель уверит аудиторию (полагая, что аудитория преимущественно русская) в том, что они и так все поймут.

У беларусов в 2020 году, отметил Киршбаум, делясь историей создания книги, уже теперь существующей на трех языках, произошли клеточные изменения.

Иронично, что у слова "клетка" в русском языке есть два значения, промелькнет тогда у меня.

Дальше мои размышления о взгляде из и извне (и здесь я имею ввиду отнюдь не только географическую локацию смотрящих и степень их осводомленности) переносятся на еще один печатный проект, где я недавно обнаружила следы поиска и (не)нахождения — мультижанровую книгу "Доўгая дарога дамоў," посвященную 10 годам этнографических экспедициий художницы и исследовательницы Маши Мороз на Полесье.

Мультижанровой мне приходится ее называть ввиду трудностей с определением формата подачи в ней материала. Открываясь пространными эссе поэта Игоря Бобкова и куратора Анны Карпенко, повествование переходит на исключительно визуальный язык (собственно, снимки из экспедиций), дабы затем снова вернуться в текст — в этот раз журналистский (эти же два автора интервьюируют художницу) и исторический (глава от брестского краеведа Валерия Мороза). То есть проект одновременно — и художественный альбом, и журналистика, и философия, и мини-справочник по Полесью.

Последний формат, к сожалению, на научность претендовать не может: несмотря на присутствие в тексте краеведа любопытных фактов, ни один из них не снабжен ссылкой на статусный источник. Поэтому и упоминаемое Морозом море Геродота (найстаражытнейшыя згадкі гэтых мясцінаў [Брэсцкай і Гомельскай абласцей Беларусі] знаходзяцца ў працах грэчаскага гісторыка Герадота, які напісаў пра існае тут легендарнае мора), и утверждение о наличии в каждой деревне сваёй асаблівай фанетыкі, непаўторнай лексемы, марфалагічных форм і нявызначанай этымалогіі словаў, равно как и размышления о существовании асобнага этнасу… палешукоў, воспринимаются скорее как красивые писательские метафоры, а не подтвержденные научные факты. Почему данный текст было решено оформить именно таким образом — неизвестно.

Такими же красивыми, но абстрактными читаются и рефлексии о Полесье Анны Карпенко. В своем эссе она пишет о палескай апатрапейный метафізіке — асаблівым выпадку канстытуявання і рэалізацыі суб’ектна-аб’ектнай структуры мадэлі свету; лімінальнасці і медыятыўнасці чалавека и даже полесском Боге — кропле вады з неба, застылай ў празрыстай халоднай расе, якую шаптухі збіраюць з аконнага шкла.

Несмотря на то, что я, несомненно, узнала из этого эссе нечто новое, позволяющее дополнить следующую далее визуальную часть — нюансы ритуалов сбора меда в Полесье и символическую интерпретацию доминирующей в этом крае болот (Багна гэта не Боскае ўтварэнне. Гэта прастора, да якой трэба мець абсалютную пашану… багна займае прамежкавае месца лімінальнай прасторы), — как читатель, я не чувствую, что тяжеловесный, перегруженный эпитетами и около-философией, язык куратора и простой, нарочито документальный, этнографический, фиксирующей увиденное как есть язык фотографа являют гармоничный союз. Или, быть может, я просто не тот читатель, которого представляла себе Карпенко, готовя свое эссе. В то же время внезапное откровение, которым она решает закончить текст, вдруг объясняет многое.

Я ніколі не была на Палессі, признается автор. Выходит, что ее багна, кроплі расы; зазямленае, укараненае ў глебу неба и прочие чувственные тропы, по сути, нечто сравнимое с сопричастностью Киршбаума, воображавшему Беларусь — на расстоянии.

Не вытащил литературную часть и поэт Игорь Бобков. Катабасису, элеатам, Декарту, Ницше и Дзэами Мотокиё, пересказами чьих теорий жонглирует автор, на пяти страницах витиеватой прозы тесно как в вагоне на станцыі Кастрычніцкая в час пик. Особенно странно в таком мужском соседстве выглядит часть, посвященная работе визуальной исследовательницы и озаглавленная просто "Маша". Судите сами. Маша, нібы фея з дзіцячай казкі, праплывае праз рэальнасць, збіраючы ў чароўны кошык папросту тое, на чыс спынілася вока, пишет Бобков.

Признаюсь честно, последнее, что пришло бы мне в голову, рассматривая 67 страниц с комментариями и цветными снимками, документирующими обвивающие сосны апотропеи, надмогильные кресты, полесскую природу, архитектуру и национальные убранства, это феі и кошыкі.

Предположу, что многоголосье на самом деле часто является сильной стороной академически-культурологических публикаций, позволяя рассмотреть объект исследования с разных экспертных позиций. Но в ситуации с "Доўгай дарогай дамоў", как мне показалось, оно сыграло с этой задумкой злую шутку, заменив, спрятав, запаковав Беларусь с лобовых фотографий из десяти лет экспедиций в художественный, но все же с литературной точки зрения достаточно скучный,… симулякр?

Так ли нужны были визуальному этнографическому блоку литературные костыли прозы других авторов, часть из которых имели лишь опосредованное знание о теме книги?

Но что же сама Беларусь, само Палессе? Где оказываются в итоге они, когда мы перелистываем последнюю страницу очередной свеженапечатанной книги, помещая модно оформленный томик обратно на полку? Возможно, открывшись лишь на мгновение контакта тем, кто имеет знания, силы и чуткость действительно видеть и принимать Беларусь как есть — со всеми ее противоречиями, умолчаниями, разрывами и проявлениями, для которых порой не хватает словаря ни одного их двух наших языков, — она, особенно сейчас, когда между нами больше, чем лес, озеро и ночь, так и останется до конца не познанной и не понятой.

Возможно сейчас, подобно священным камням, Беларусь схоронилась в чаще — до поры до времени — ожидая более подходящего момента и осознанного уха? Дорога домой ведь на самом деле, как предупреждает коллектив в названии книги, длинная. Осилит идущий.

А пока нам остается лишь рассматривать поросший травой човен на фотографии Мороз, помнить и воображать сопричастность.

Хотя терпению, мне кажется, мы все же предпочитаем достоинство.

Ігар Бабкоў: Маша, ці гатовая ты да наступнага падарожжа?

Маша Мароз: Я гатовая, хаця папярэдняе не канчаецца. Гэта радасна і сумна адначасова.

— з інтерв’ю з даследчыцай