Несколько слов о героине интервью:

Магистр психоанализа, выпускница Университета Буэнос-Айреса с темой диссертации: «Фантазм: структура некоторой истинной фикции» («El fantasma: estructura de una ficción verdadera»). Член Совета Ассоциации Topología en Extensión (Буэнос-Айрес).

Автор книг:

— «Психоанализ нарциссизма и фантазм. Метод в лабиринте» («Psicoanálisis del Narcisismo y el Fantasma. Un método en el laberinto»), издательство Astrea, Буэнос-Айрес, 2019;

— «Смелость читать и другие эссе по психоанализу» («El coraje de leer y otros ensayos en Psicoanálisis»), издательство TEE и Лупе Альварес, Буэнос-Айрес, перевод на английский: «The Courage to read and other essays on Psychoanalysis», а также перевод на итальянский (октябрь 2023) «Il Coraggio di Leggere ed altri saggi in Psicoanalisi», NeP Edizzioni, Рим, Италия, 2023.

Профессор университетов Аргентины и Бразилии. Доцент факультета в Ассоциации «Après-Coup Psychoanalytic Association», Нью-Йорк.

Magister en Psicoanálisis, egresada de la U.B.A. con la tesis: "El fantasma: estructura de una ficción verdadera".

Miembro del consejo de  de la Asociación Topología en Extensión de Buenos Aires.

Autora de los libros: -"Psicoanálisis del Narcisismo y el Fantasma. Un método en el laberinto" Ed. Astrea, Buenos Aires, 2019,

— "El coraje de leer y otros ensayos en Psicoanálisis" ed. Tee y Lupe Alvarez, Buenos Aires 2022, traducido al inglés "The Courage to read and other essays on Psychoanalysis", y  traducido editado en este mes al italiano: "Il Coraggio di Leggere ed altri saggi in Psicoanalisi", NeP Edizzioni, Roma, Italia, 2023.

Profesora de universidades de Argentina y Brasil. Docente faculty en "Après-Coup Psychoanalytic Association", New York.

Введение (Paula Hochman)

Лакан говорил, что аналитик авторизует себя сам, но и некоторыми другими.

Действительно, думаю, что разговор с "некоторыми другими" является основополагающим для того, чтобы развивать и работать над дискурсом и уже затем двигаться дальше. Впоследствии, если образуется институция, то она возникает в качестве необходимости в связи с предыдущей работой, возникает из работы с этими "некоторыми другими".

Вот почему считаю, что основополагающей является не столько институция, сколько маленькие группы, в которых вы говорите, читаете, обсуждаете, и в которых есть доверие. Институция придет позже!

Lacan decía que el analista se autoriza por sí mismo y por algunos otros.

Entonces, creo que lo fundamental es contar con "algunos otros" para desarrollar y elaborar el discurso y así avanzar. Luego, si se forma una institución, eso surge como necesidad a partir del trabajo previo, surge del trabajo con esos "algunos otros".

Por eso, creo que lo fundamental no es tanto la institución sino el pequeño grupo con quienes se habla, se lee, se discute, y en quienes se tiene confianza. La institución vendrá después!

Введение (Олеся Дубровских)

В 2021 году я впервые приняла участие в образовательном курсе, который читала Paula Hochman (Паула Очман) и который был посвящен желанию («Желание — это небесполезная страсть»). Курс был на испанском языке, соответственно, пришлось столкнуться с тем, что нужно было соотносить два текста: испанскую версию и собственный перевод на русский язык. Именно  это стало поворотным событием в становлении меня как психоаналитика.

Нам с Анной повезло поговорить с Паулой Очман: задать вопросы о личной истории Паулы как психоаналитика, о развитии психоанализа в Аргентине, о том, что поддерживает её желание практиковать психоанализ.

Работа над интервью стала невероятно сложным, но увлекательным процессом. Можно даже сказать, что у этой работы есть своя собственная история, непростая, местами драматичная, долгая, но всё же история.

Начиналось всё с очередной внутренней дискуссии с коллегами, в результате которой появилась идея:  не узнать ли нам, что происходит с психоанализом в другой части света? Мы составили письмо, а когда Паула прислала ответы,  это было целое событие! В первые же минуты я погрузилась в чтение, постоянно делилась самыми трепетными впечатлениями от ее слов. Началась скрупулёзная работа по поиску точек соприкосновения между испанским и русским языком. Мы редактировали в несколько этапов, уточняли некоторые фразы у Паулы и искали такие способы перевода, чтобы сохранить и уникальность испанского языка, и поэтичность речи Паулы. Участник нашей переводческий группы — Андрей — находился в Буэнос-Айресе, мы с Анной по стечению обстоятельств оказались в одно время в Турции, где вместе поработали над текстом.

Выпуск интервью задержался, а первоначальная идея, которая послужила отправной точкой для работы, с течением времени трансформировалась. В то же время, желание, которое лежало в основе интервью, не угасало ни на секунду.

Так нам удалось не только узнать ответы или информацию, но почувствовать сам ход создания чего-то нового, некоторого объекта с кодовым названием «интервью», и это ответственно.

Перевод с одного языка на другой ставит перед переводчиком трудновыполнимую задачу: передать не только смысл, но и оттенки, при том такие, которые отсутствуют в родном языке, но которые так важны в языке, с которого осуществляется перевод. Некоторые грамматические конструкции ставили практически в тупик. Появлялось чувство разрыва между тем, что существует на другом языке (то есть «предсуществует» тому, что подлежит переводу), и тем, что необходимо создать, желательно, не потеряв при этом красоту, ясность и смысл, а также удивительную тонкость изложения автора речи. По этой причине процесс перевода, работы с текстом на иностранном и родном языке, несколько напоминал то, что происходит в практике психоанализа. Речь, конечно, идёт о конструировании объекта и о поддержании желания.

Представляем первую часть интервью с Паулой Очман.

О личной истории, когда психоанализ становится событием.

Sobre la historia personal, cuando el psicoanálisis sea un acontecimiento.

—  Становление каждого психоаналитика — это всегда очень индивидуальная история, а возможно даже, личная история. Выбор профессии психоаналитика во многом этический выбор. Нам было бы очень интересно послушать Вашу историю, как Вы заинтересовались психоаналитическим учением, где Вы учились, кем были Ваши учителя?

El desarrollo de cada psicoanalista es siempre una historia muy individual, y quizás incluso una historia personal. Elegir la profesión de psicoanalista es en gran medida una elección ética. Nos interesaría mucho conocer tu historia, cómo te interesaste por la enseñanza psicoanalítica, dónde estudiaste, quiénes fueron tus profesores.

— Да, так и есть, решение посвятить себя психоанализу было в моей жизни главным событием. Так часто бывает, что обнаружение желания окружено атмосферой загадки, удивления, а также чего-то необратимого. С самого детства чтение книг было для меня чем-то очень важным. Я была младшей из шести детей семьи эмигрантов, которые прибыли в Аргентину из Восточной Европы; родным (материнским) языком моих бабушки и дедушки был русский; в особенности мой дедушка по отцовской линии был для меня великим рассказчиком сказок, я его очень любила. Эта ситуация переселения, из «другого места» выводит на сцену структуру языка, его способ означивать, который всегда исходит от «другого означающего» (согласно определению Лакана: «означающее представляет субъекта для другого означающего»).

В такой обстановке, в мои 13 лет, я открыла для себя Уильяма Фолкнера в «Диких пальмах», и затем выдающегося аргентинского писателя, — имя которого Роберто Арльт, в его романе «Злая игрушка». И затем по воле случая в 17 лет я прочитала эссе, написанное Оскаром Масоттой, которое называлось «Секс и предательство в творчестве Роберто Арльта», и это была книга, которая меня приблизила к психоанализу. Там не было прямой отсылки, но вопрос о субъекте — это то, что пронизывало весь комментарий. Это было то, что сработало для меня как находка.

В романе Арльта (я не перечитывала его, оставив приверженность своим подростковым воспоминаниям) юноша, Сильвио Астьер, живший в бедняцком пригороде Буэнос-Айреса, очарованный историями об изобретателях и ворах, переходит от кражи книг в библиотеке к работе в книжном магазине, покуда один воришка, "Хромой", не подговаривает его поучаствовать в ограблении некого богача. Астьер сначала соглашается, но неожиданно меняет свою позицию: выдает Хромого и отказывается от ограбления. В книге Масотта рассматривает предательство как неизбежное следствие сговора. И что меня поразило: диалектика, которая ставит на карту нечто большее, чем намерения, и что где-то открывается место субъекта.

Сообщники в романе, люди обездоленные, заключили между собой некоторый договор, подпольные и тесные узы. Читателя удивляет то, что Астьер без какой-либо выгоды сдаёт преступников. При этом возникает проблема: невозможность приспособиться ни к позиции привилегированного, который злоупотребляет своей властью, ни к позиции обездоленного, для которого все невыносимо и, более всего, он сам. Соучастие как мошеннический сговор лишает субъекта его прав и по определению является настолько неисполнимым, что разоблачение становится неизбежным поворотом.

Когда ты подросток, читать книгу, которая разоблачает всегда бездействующую власть, вводящую в заблуждение и от того ненавистную, — а на своей стороне не иметь ни средств, ни опыта, — это событие.

Подростковый возраст — это время оставить позади позицию беспомощности, и принять ответственность за действия, но на условиях желания и связанного с ним риска, когда не гарантируется ни превосходство, ни привилегии. Пребывание в одиночестве — это основополагающий опыт в подростковом возрасте, когда нет никаких соучастников в собственном существовании!

Единственное эффективное решение от бесплодного одиночества — это желание. И желание, в отличие от требования, поддерживается в объекте, который является причиной этого желания и который Лакан записал буквой «а». То есть для того, чтобы появлялось желание, необходим объект, который является его причиной, и этот объект — причина желания — артикулируется в бессознательном в конструкции фантазма. Желание поддерживается в фантазме, который собран в некоторой конструкции.

— Si, así es, la decisión de dedicarme al psicoanálisis fue en mi vida un acontecimiento mayor. Como ocurre siempre, el encuentro del deseo se vive en una atmósfera de enigma y de sorpresa pero también de lo irreversible. Desde niña, la lectura de libros fue muy importante para mi. Yo era la menor de seis hermanos, de una familia de inmigrantes llegados a la Argentina desde Europa del este; la lengua materna de mis abuelos era el ruso; en especial mi abuelo paterno fue para mi un gran contador de cuentos, fue un gran amor.  Esa situación de exilio, de venir de “otro lugar”, ponía en escena la estructura del lenguaje, su manera de significar viniendo siempre de “otro significante” (por la definición de Lacan: un significante representa al sujeto para otro significante). 

En ese contexto, a mis 13 años descubrí a William Faulkner en “Las palmeras salvajes” y luego a un importante escritor argentino llamado Roberto Arlt, en su novela “El juguete rabioso”. Y fue por azar que a los 17 años leí un ensayo llamado “Sexo y traición en Roberto Arlt” escrito por Oscar Masotta, fue el libro que me acercó al psicoanálisis. No estaba ahí citado explícitamente  pero la cuestión del sujeto recorría todo el comentario. Fue eso lo que operó para mi como encuentro.  

En la novela de Arlt (no la releí, quedó atesorada en mis recuerdos de adolescencia) un jovencito, “Silvio Astier”,  que vivía en un suburbio pobre de Buenos Aires, fascinado con historias de inventos y de ladrones, pasa de robar libros en una biblioteca a trabajar como empleado en una librería hasta ser tentado por un ladronzuelo “el Rengo” a ser su cómplice para robar a un hombre rico.  Astier acepta pero sorpresivamente cambia de posición: delata al Rengo y se abstiene del robo. En el libro Masotta considera a la traición como el desenlace inevitable de la complicidad. Y eso me resultó asombroso, esa dialéctica que pone en juego un más allá de las intenciones y donde se abre el lugar del sujeto. 

Los cómplices de la novela hicieron un pacto entre humillados, un lazo clandestino y pantanoso. La gratuita delación de Astier sorprende al lector, y queda planteado el problema: el de no adaptarse ni a la posición del privilegiado que abusa de su poder  ni a la posición del humillado que detesta todo, y más que nada, a sí mismo.  La complicidad como pacto fraudulento deja al sujeto sin sus derechos y por definición es inviable, a tal punto que la delación es su giro inevitable. 

Y leer, cuando se es adolescente, un libro que desenmascara al poder siempre en latencia abusivo y por eso odioso, y su otra cara, la de la falta de recursos y la inexperiencia, es un acontecimiento. La adolescencia es el momento de dejar atrás la posición de indefensión, y asumir el poder del acto, pero bajo las condiciones del deseo y sus riesgos, sin la garantía de ninguna superioridad ni privilegio. La soledad en la que uno consiste, es la experiencia fundamental en la adolescencia, no hay cómplices de la propia existencia!  

La única resolución efectiva de la árida soledad es la del deseo. Y el deseo, a diferencia de la demanda, se sostiene en un objeto que lo causa, que Lacan escribió con la letra “a”. Es decir, para que se produzca el deseo, es necesario un objeto que lo cause y ese objeto causa del deseo se articula en el inconsciente en la frase del fantasma. El deseo se sostiene en el fantasma articulado en una frase. 

—   В дополнение к первому вопросу, может быть, Вы расскажете про тему Вашей диссертации El fantasma: estructura de una ficción verdadera, какие вопросы Вас волновали, почему именно это направление?

—   A profundizar la primera pregunta, tal vez nos cuentes sobre el tema de tu tesis “El fantasma: estructura de una ficción verdadera”: ¿qué preguntas te motivaron, por qué elegiste esta tema en particular?

— Лакан изучал внутреннюю структуру того, что Фрейд назвал бессознательной фантазией. Он это назвал фантазмом, чтобы таким способом исключить связь с позитивистской идеологией относительно термина «фантазия», которому придается воображаемая и вводящая в заблуждение ценность. Именно Фрейд основывает психоанализ, этот новый дискурс, когда ценность придаётся истине и символической эффективности того, что можно назвать фикциями (ficciones), созданными субъектом как ответ на травму. Первый дискурсивный скачок, который совершает психоанализ, в отличие от психологии и психиатрии, — это признание действия бессознательной фантазии как посредника между травмой и симптомом.

Там, где медицина объясняет симптом травмой, психоанализ представляет новый психический акт между травмой и симптомом: посредничество фантазма как изобретение субъекта, столкнувшегося с травмирующей структурой означающего. И если начать рассматривать симптом как производное фантазма, то симптом становится анализабельным, поскольку возникает предположение о субъекте. Почему так? Ведь если бессознательный фантазм — это причина симптома,  пространство сингулярности перекраивается, здесь и возникает психоанализ как дискурс, который предоставляет место этому фантазму таким образом, что его “фикция” конструируется в анализе, и он же способен вмешиваться в отношения с желанием. Поэтому я выбрала изучение структуры фантазма как тему для магистерской диссертации по психоанализу, которая получила название: «Фантазм: структура некоторой истинной фикции».

Так сложилось, что Оскар Масотта, автор книги, был тем, кто познакомил Аргентину с учением Лакана. Он не был ни врачом, ни психиатром, ни психологом. Он учился философии в Университете Буэнос-Айреса, часто встречался с художниками-авангардистами, и его основная связь была с литературой до того, как он открыл дискурс Жака Лакана и посвятил себя психоанализу. 28 июня 1974 года он основал Фрейдову Школу в Буэнос-Айресе, la Escuela Freudiana de Buenos Aires (через десять лет после того, как Лакан основал в 1964 году Фрейдову Школу в Париже, l’Ecole Freudienne), — первую ориентированную лакановским анализом школу на испанском языке.

Будучи студенткой факультета психологии Университета Буэнос — Айреса, еще до того, как я получила диплом, параллельно учебе в Университете я начала участвовать в работе и мероприятиях Фрейдовой Школы, основанной Масоттой. Так я познакомилась с теми, кто стал моими первыми учителями: Германом Гарсия (German García), Сарой Гласман (Sara Glasman), Хорхе Хинкисом (Jorge Jinkis) и Норбером Феррейрой (Norberto Ferreyra), а также с моим аналитиком: Анабель Салафия (Anabel Salafia). Учёба была интенсивной, непрекращающейся, кропотливой. И там же мне присвоили статус аналитика — члена Школы с указанием «достаточно готов» («достаточно образован»).

Примечательно то, что ни Масотта, ни Гарсия, ни Салафия не имели дипломов врачей или психологов. Психоанализ не был сконцентрирован вокруг медицинской практики, это был дискурс, который давал место субъекту языка. Фрейд дал недвусмысленное разъяснение об этом в своей работе «К вопросу о дилетантском анализе», чтобы остановить преследование, от которого страдал один из его наиболее последовательных учеников: Теодор Райк. Будучи доктором философии, он вошел в качестве члена в Венское общество и проходил свой анализ у Абрахама. Однако, в 1925 году Райка обвинили в шарлатанстве, то есть в нелегальной медицинской практике, за то, что он принимал пациентов, не имея степени по психиатрии.

В этой новой социальной связи, в психоанализе, имеется неудобство, когда невозможно предложить диплом как гарантию терапевтических решений. То уникальное (единственное), что учреждает аналитика —  это перенос. Докторские степени не могут сами по себе обеспечить интерпретацию.

Не какая-либо Академия или Судьи принимают решение, является ли кто-то аналитиком, это перенос учреждает аналитика как такового. Лакан назвал это осью переноса: Субъект, Предположительно Знающий. В психоаналитическом дискурсе аналитик — это место, где располагается бессознательное знание. Кто-то может обладать учеными степенями, но только перенос на знания того субъекта, который консультирует, это то, что будет наделять полномочиями того, кто предлагает себя в качестве аналитика.

Когда мне было 22 года, я выбрала Анабель Салафию в качестве аналитика, и меня не интересовали ни её ученые звания, ни проверка её документов. Всё, что меня интересовало, — это то, что она была частью Школы, которая была основана Масоттой, и тот способ исследовать вопросы о субъекте, загадочный способ, тот стиль, который даёт место желанию. Спустя несколько лет после начала моего анализа я узнала, что у неё нет никакого диплома в области «психического здоровья», и эта информация была излишней.

Решающими факторами для того, чтобы у кого-то были возможности действовать в качестве аналитика, являются его личный анализ и исследования, имеющие отношения к структуре субъекта.

Каковы условия возникновения переноса, которым субъект нас наделяет? Факт того, что кто-то проделал большую работу в качестве анализанта и занимался изучением структуры субъекта — дает возможность реализовать желание аналитика. Нет как такового диплома психоаналитика, есть желание аналитика, то есть, речь идет об этической, а не нормативной легитимности

Если резюмировать, то психоанализ начинается тогда, когда субъект, который испытывает страдания, передаёт знание другому (переносит знание на другого), и этот другой получает перенос. Возникает связь, которая держится на предположениях, а не на штампах органов здравоохранения. В этом и заключается неудобство, несоответствие практики психоанализа по отношению к институциональным формам легитимации. Это вполне выносимое неудобство, когда вы полагаетесь на силу метафоры, но это станет нежизнеспособным в ситуации дискурса, в котором перенос отвергается, и который Лакан назвал «социальным психозом».

В социальных психозах признаются только какие-то конкретные штампы, там возникает недоверие к метафоре, ее изгоняют как что-то опасное, стремятся искоренить двусмысленность языка, и вместо этого используются коды с устойчивыми и предустановленными значениями как в системе знаков, которыми пользуются животные.

Поэтому становится первоочередным и все более необходимым обеспечить наличие психоаналитического дискурса в наше время, в этой нынешней ситуации беспрецедентного отката в отношении к речи и грандиозного прогресса технологий, когда имеется всеобщее соглашение, которое в бредовой манере приписывает свойства «разума» машине. Это транслируется под названием ИИ, Искусственный интеллект. Это аббревиатура современного бреда. Определение «интеллекта», «разума» отсылает к латинской этимологии, а именно: к inter-legere, т. е. читать между строк. Таким образом, интеллект — это операция изобретательного восстановления неявных частей текста, таких, что находятся в интервалах между сказанным. Машина расшифровывает строчки, но не читает то, что не является строкой, не читает то, что пропущено. Поэтому приписывать машине действие, на которое способен только субъект языка, является мрачным современным безумием.

В настоящее время распространено суеверие относительно Искусственного интеллекта, но это суеверие о машине, которое заключается в том, что машина может отвечать, строго говоря, это Искусственная Иллюзия [прим. переводчика: сокращение ИИ на испанском — I.A., если переводить «Искусственная Иллюзия» как «Ilusión Artificial», то сохраняется аббревиатура, в принципе, на русском также, сохраняется аббревиатура ИИ], поскольку машина не является другим. Перенос инаковости другого на машину — это и есть порядок социального психоза, порядок концентрационного лагеря, потому что это приводит к подавлению другого. Выдавать машину за собеседника (gpt) — это карикатура на технологическую субъективность, которая отбрасывает ошибки в речи и подменяет социальную связь на соединение с машиной, субъект становится добычей этого бреда и его молчания, соскальзывает в наиболее глубокие зоны ментальной слабости и отказывается от этики.

— Lacan estudió la estructura interna de lo que Freud llamó fantasía inconsciente. Lo llamó fantasma como modo de evitar la ideología positivista asociada al término fantasía que le atribuye un valor imaginario e irreal. Precisamente Freud funda al psicoanálisis, ese nuevo discurso, cuando le atribuye valor de verdad y eficacia simbólica a las ficciones elaboradas por el sujeto como respuesta al trauma. El salto discursivo inaugural del psicoanálisis, a diferencia de la psicología y la psiquiatría, es el de reconocer la acción de la ficción inconsciente como mediadora entre el trauma y el síntoma. 

Donde la medicina explica al síntoma por el trauma, el psicoanálisis introduce un nuevo acto psíquico entre el trauma y el síntoma: el fantasma mediador, creación en el sujeto confrontado a la estructura traumática del significante. Y a partir de concebir al síntoma como derivado del fantasma,  el síntoma se vuelve analizable, ya que surge la suposición del sujeto. ¿Por qué? Porque si un fantasma inconsciente es la causa del síntoma, se recorta el espacio de una singularidad y surge el psicoanálisis como el discurso que da lugar al sujeto de ese fantasma, para que su ficción se construya en el análisis y poder intervenir en su relación al deseo. Por eso elegí estudiar la estructura del fantasma como tema de mi tesis de maestría en psicoanálisis, titulada: “El fantasma: estructura de una ficción verdadera”. 

  La contingencia hizo que Oscar Masotta, el autor del libro, fuera quien introdujo la enseñanza de Lacan en la Argentina. No era médico, ni psiquiatra ni psicólogo, había estudiado filosofía en la Universidad de Buenos Aires, frecuentaba a los artistas de vanguardia y su lazo principal era con la literatura hasta que encontró el discurso de Jacques Lacan y se consagró al psicoanálisis. El 28 de junio de 1974 fundó la Escuela Freudiana de Buenos Aires (diez años después de la fundación por Lacan de l’Ecole Freudienne de Paris, en 1964), primera escuela de orientación lacaniana en lengua española.   

Así fue como convertida en estudiante de Psicología en la Universidad de Buenos Aires, antes de diplomarme, en forma paralela empecé a asistir a las actividades de la Escuela Freudiana fundada por Masotta.  Conocí ahí a quienes fueron mis primeros maestros: German García, Sara Glasman, Jorge Jinkis y Norberto Ferreyra y a mi analista: Anabel Salafia. El estudio era intenso, incesante, minucioso. Allí me nombraron Analista Miembro de la Escuela, con “formación suficiente”. 

Algo muy destacable era que ni Masotta, ni García ni Salafia, tenían diplomas de medicina, ni psicología. El psicoanálisis no era considerado una práctica médica sino el discurso que da lugar al sujeto del lenguaje. Freud lo había explícitamente aclarado en su escrito “Análisis Profano”, para frenar la persecución que sufría uno de sus más eruditos discípulos: Theodor Reik.  Siendo doctor en Filosofía, se integró como miembro a la Sociedad de Viena  e hizo su análisis con Abraham. Sin embargo, en 1925 fue acusado de “charlatanismo”, es decir, de práctica ilegal de la medicina, por atender pacientes sin tener el título de psiquiatra. 

Es la incomodidad de ese nuevo lazo social, el psicoanálisis, que no puede ofrecer un diploma como garantía de solvencia terapéutica. Lo único que instituye a un analista es la transferencia. Los títulos doctorales no pueden imponer por sí mismos el alcance de una interpretación. 

 No es una Academia o un Tribunal quien decide si alguien es un analista, es la transferencia la autoridad que instituye a un analista como tal.  Lacan llamó al pivote de la transferencia: el Sujeto Supuesto Saber. En el discurso del psicoanálisis, el analista es el lugar donde se aloja el saber del inconsciente. Alguien puede estar cubierto de títulos académicos pero es sólo la transferencia de saber de un sujeto que consulta lo que va a investir de autoridad a quien se ofrece como analista. 

Cuando a mis 22 años elegí a Anabel Salafia como mi analista, no me interesó averiguar sus títulos universitarios ni ver su credencial, lo que me interesó fue que formaba parte de la escuela fundada por Masotta, y fue su modo enigmático de desarrollar cuestiones del sujeto, un estilo que daba lugar al deseo. Varios años después de haber comenzado mi análisis me enteré que ella no tenía ningún diploma en “salud mental” y ese dato fue superfluo.

Lo decisivo para que alguien tenga los medios de oficiar como analista es su análisis personal y sus estudios relativos a la estructura del sujeto. O sea, cuáles son las condiciones para recibir la transferencia con la que un sujeto nos inviste? El de haber hecho un tramo importante como analizante y estar instruido sobre la estructura del sujeto, de modo de contar con los medios para hacer efectivo el deseo del analista. No hay diploma de analista, hay deseo del analista, o sea, se trata de una legitimidad ética más que reglamentaria. 

En suma, el psicoanálisis comienza cuando un sujeto que sufre transfiere el saber a otro y ese otro recibe esa transferencia. Se produce un lazo sostenido en suposiciones y no en sellos de organismos de salud. En eso consiste la incomodidad, el desfasaje de la práctica del análisis en relación a las formas institucionales de legitimación.  Es una incomodidad perfectamente vivible cuando se confía en los poderes de la metáfora, pero invivible en una situación de discurso que rechaza la transferencia y que Lacan llamó de “psicosis social”. 

En la psicosis social, sólo se reconocen los concretos sellos, se desconfía de la metáfora y se la persigue como a un peligro, se busca reducir los equívocos de la lengua y en su lugar practicar códigos con sentidos fijos y preestablecidos a la manera de los sistemas de señales que utilizan los animales. 

Por eso, se hace cada vez más necesario y más urgente disponer del discurso del psicoanálisis en nuestra época, en esta situación actual de retroceso inédito en la relación a la Palabra y de avance monumental de la tecnología, donde hay un consenso generalizado que de manera delirante atribuye “inteligencia” a las máquinas.  Se difunde como: I.A. Inteligencia Artificial. Son las siglas del delirio moderno. La definición de “inteligencia” según su etimología latina es inter-legere, leer entre las líneas. De modo que la inteligencia es la operación de restituir de manera inventiva las partes no explícitas de un texto, las que se encuentran en los intervalos entre los dichos. Una máquina decodifica las líneas, no lee lo que no está alineado, no lee lo que falta. Por lo tanto, atribuir a una máquina una operación de la que solo es capaz el sujeto del lenguaje, es una oscura locura moderna. 

  Actualmente se extiende la superstición de la Inteligencia Artificial, pero la superstición de una máquina que responde, es en rigor una Ilusión Artificial ya que la máquina no es un otro. Sustituir la alteridad del otro por la máquina, es del orden de la psicosis social, del orden del campo de concentración, porque efectúa la supresión del otro.  Hacer de la máquina un interlocutor (gpt) es la caricatura de la subjetividad tecnológica que rechaza la equivocidad de las palabras y al sustituir el lazo social por la ligadura con una máquina, el sujeto presa de ese delirio y de su mutismo, derrapa en las zonas más profundas de la debilidad mental y de la claudicación ética. 

— Что, с учетом опыта участия в ТЕЕ, которая является ассоциацией аналитиков, Вы можете нам посоветовать?

—   ¿Qué consejos nos puedes dar a nosotros, teniendo en cuenta la experiencia de tu participación en TEE?

— Итак, я обращаюсь к вопросу «Какие советы вы можете дать нам, опираясь на опыт участия в ТЕЕ (Topología en Extensión de Buenos Aires)?» Ответ такой: учиться, учиться, учиться. И вы уже учитесь, когда держите речь, когда читаете курсы, когда учите; учиться, таким образом, — это также и учить. Также происходят важные открытия, когда вы пишете, поэтому учиться — это и писать тоже. Если подводить итог, «учиться» — это значит читать, слушать, говорить и писать. Если каждый участник каких-либо психоаналитических ассоциаций находит свое место в обучении, то есть, таким способом конструирует свой объект, то в этих условиях получается спокойнее относиться к воображаемым отличиям, и это лучшая позиция, чтобы противостоять непристойностям масс и Я, которое можно назвать «убюческим» (неологизм, производный от персонажа пьесы Альфреда Жарри «Убю, король»).

Лакан цитирует в Écrits свое разочарование от Альфреда Жарри «Убю, король». Тирания Я (которое Лакан оценивает как «безумную инстанцию»), которая стремится выдать за право на свободу любой каприз, который находится по обратную сторону желания, — это манифестация упадка во времена социального психоза.

Возвращаясь к моей истории, мой переход к психоанализу произошёл от Масотты к Фрейду и Лакану. Смерть Лакана в Париже в сентябре 1981 года не позволила мне услышать его вживую. В первые годы этого десятилетия умерли главные герои моей первой юности: Джон Леннон в октябре 1980, Лакан — в следующем году, Хорхе Луис Борхес в августе 1986.

После события, которое можно назвать «Масотта» и «Фрейдова Школа в Буэнос-Айресе» (сейчас называется Escuela Freudiana de la Argentina, «Фрейдова Школа в Аргентине»), случилось второе событие, которое заложило более прочную основу для разработки и конструирования психоаналитического дискурса. Это событие называлось «Жан-Мишель Вапперо». Я принимала участие в его курсах в Буэнос-Айресе, начиная с 1998 года, когда его пригласила E.F.A. («Фрейдова Школа в Аргентине»), организация, к которой я в то время принадлежала.

Он представил свои работы по топологии субъекта как развитие того направления, которое в качестве оснований дискурса было начато Лаканом. Он не учил нас дисциплине, которая была бы приложением к психоанализу, он учил нас «топологии субъекта», то есть тому, как топологически записывать означающее, фантазм, иные структуры, которые относятся к говорящему субъекту, для того, чтобы читать Фрейда и Лакана; мы учили логику, соотносили связи, которые артикулировались, со структурой, и это позволило расположить себя в дискурсе без высокомерия или наивности. Без высокомерия, например, полагать, что аналитик «анализирует» пациента, но и анализант (не «пациент») анализируется «вместе с» аналитиком, использует аналитика в качестве инструмента.

И это иная ситуация, которая даёт иное направление, чем ситуация между врачом и пациентом. В медицине пациент избавляется от болезни благодаря профессиональным действиям медицинского работника, и где субъект находится в пассивной позиции. Совсем иное происходит в психоанализе, субъект, который приходит с запросом, учится читать, будучи в замешательстве, он становится тем, кто анализирует речь, которая формируется при обращении к психоаналитику. То есть анализант не является пассивным наблюдателем знаний, которые выявляет, раскрывает аналитик.

Чтобы установилось знание об истине, интерпретация или чтение, предлагаемые аналитиком, должны найти свое созвучие с дискурсом субъекта, и это созвучие — контакт с интуицией, с предвосхищением знания, которое имеется у субъекта в еще не сформулированной форме. Другими словами, интерпретация верна тогда, когда она действует как метафора знания, которое как бы находится в состоянии интуиции. В анализе выработка бессознательного знания не состоит в получении от специалиста какого-то объяснения, не приспосабливает аргументы, которые навязываются дедуктивным способом, — таким образом никто не может приблизиться к своему бессознательному желанию. В лучшем случае субъект может сказать: «очень интересно», но не будет никаких изменений в его позиции из-за того простого факта, что не найдено созвучие с его означающими, которые ведут к конструированию фантазма.

В конечном итоге, если нет созвучия, субъект не конструирует, не достигает чего-то в отношении объекта желания. Важные вещи субъект воспринимает интуитивно, и они обнаруживаются им с самого начала. Без интуиции нет открытий. В анализе, в процессе выработки знания, субъект удивляется, но не пугается. Ошеломление, испуг — это реакция наивная, философская; изумление, удивление — это реакция анализанта, который поддается чтению истины, то, что прорывается наружу.

Все эти разметки, имеющие решающее значение в практике психоанализа, были вдохновлены учением Жан-Мишеля Вапперо. Его учение не было научным вкладом в разработку психоанализа. Это было чем-то другим, это было спасением работ Фрейда и Лакана, их продолжением.

В июне 2009 мы создали Ассоциацию Topología en Extensión de Buenos Aires как ответвление Ассоциации Topología en Extensión, созданной в Париже Жан-Мишелем Вапперо и его анализантами.

                                                                                 Буэнос-Айрес, 28 августа 2023 года 

— Entonces, respecto de la pregunta ¿Qué consejos nos puedes dar a nosotros, teniendo en cuenta la experiencia de tu participación en TEE? La respuesta es: estudiar, estudiar, estudiar. Y ya que se aprende sobre todo cuando se toma la palabra, cuando se dan cursos, cuando uno enseña, estudiar entonces es enseñar. Y dado que también se hacen descubrimientos importantes cuando uno escribe, entonces estudiar es escribir. En síntesis, estudiar consiste en: leer, escuchar, hablar y escribir. Si cada uno de los participantes de una asociación de psicoanálisis se ubica en relación al estudio, es decir, si está en la tarea de construir su objeto, en esas condiciones se pacifican las diferencias imaginarias y se está en la mejor posición para afrontar la obscenidad del grupo y del ubuesco yo. 

Fue Lacan quien cita a Alfred Jarry y su desopilante “Ubu Roi” en sus Escritos. La tiranía del yo (que Lacan calificó como “instancia loca”) que pretende hacer pasar por derecho a la libertad cualquier capricho a espaldas del deseo, es una manifestación de la decadente psicosis social de estos tiempos. 

Volviendo a mi historia, en mi acceso al psicoanálisis pasé de Masotta a Freud y a Lacan. Muerto Lacan en Paris en septiembre del 81, no llegué a escucharlo en presencia. En los primeros años de esa década morían los referentes mayores de mi primera juventud: John Lennon en octubre de 1980, Lacan al año siguiente y Jorge Luis Borges en agosto de 1986.

Después del acontecimiento Masotta y la Escuela Freudiana de Buenos Aires (llamada actualmente Escuela Freudiana de la Argentina) ocurrió un segundo acontecimiento que sentó las bases más fuertes para elaborar y construir el discurso del psicoanálisis. Ese acontecimiento se llamó: Jean-Michel Vappereau. Asistí a sus cursos en Buenos Aires a partir del año 1998, invitado por la E.F.A., la institución a la que yo pertenecía. 

Trajo sus trabajos sobre la topología del sujeto, un desarrollo y una extensión de lo iniciado por Lacan para apuntalar al discurso. No nos enseñó una disciplina anexa al psicoanálisis, sino nos enseñó la “topología del sujeto”, es decir, la escritura topológica del significante, del fantasma, de las estructuras donde se aloja el sujeto que habla, para leer a Freud y a Lacan; estudiamos lógica, las coherciones de la estructura se articularon y eso permite posicionarse en el discurso sin arrogancia ni ingenuidad. Sin la arrogancia, por ejemplo, de creer que el analista “analiza” al paciente, sino el analizante (no el “paciente”) se analiza “con” un analista, utiliza como instrumento al analista. 

Lo cual es una situación bien distinta a la del médico-paciente. En la situación médica, el paciente es liberado de una enfermedad gracias a la acción del profesional de la salud quedando el sujeto en una actitud pasiva. En cambio, en el análisis,  el sujeto que consulta va aprendiendo a leer en la confusión y se constituye en analizante del discurso que se forma al dirigirse al analista. Es decir, el analizante no es espectador pasivo del saber que el analista revela. 

Para que un saber sobre la verdad se constituya, la interpretación o la lectura propuesta por el analista tiene que encontrar su resonancia en el discurso del sujeto, y la resonancia es el contacto con la intuición, con la anticipación de un saber que existe en el sujeto de una manera no formulada. O sea, una interpretación es certera cuando opera como metáfora de un saber en estado de intuición.  En un análisis, elaborar el saber inconsciente no consiste en recibir una explicación ofrecida por un especialista, ni en adoptar argumentos que se imponen de manera deductiva, de esa manera nadie puede acercarse a su deseo inconsciente. A lo sumo en ese caso el sujeto podrá decir: “muy interesante” pero no habrá ninguna consecuencia en su posición por el simple hecho de no haber encontrado una resonancia en sus significantes, los que llevan a la frase del fantasma. 

En suma, si no hay resonancia el sujeto no es alcanzado y no hay construcción del objeto del deseo. Las cosas importantes el sujeto las intuye y desde su anticipación las descubre. Sin intuición no hay descubrimiento. En un análisis, durante la elaboración del saber, el sujeto se sorprende pero no se asombra.  El asombro es la reacción del ingenuo o del filósofo, la sorpresa es la reación del analizante que se presta a leer la verdad que irrumpe.  

Todas esas puntuaciones, decisivas en la práctica del análisis, se inspiran en la enseñanza de JMV. Su enseñanza no fue un aporte científico al devaneo psicoanalítico.  Fue otra cosa, fue el rescate de la obra de Freud y de Lacan y su continuación. 

En junio del 2009, creamos Topología en Extensión de Buenos Aires, en el surco de Topología en Extensión creada en Paris por JMV y sus analizantes.  

                                                                                      Buenos Aires, 28 de agosto de 2023

Послесловие (Анна Бельчикова)

Знакомство русскоязычного читателя с опытом развития, становления и распространения психоанализа в Аргентине — это не просто удовлетворение любопытства или руководство к действию по подражанию, скорее, это вдохновение и мотив к осмыслению нашего собственного опыта, преломленного культурными, социально-политическими и историческими процессами, повлиявшими на существование психоаналитиков, их коопераций и тенденций в русскоговорящем сообществе. Неоспоримый факт, что стран, в которых психоанализ  лакановского направления «прижился», не так много. Значит ли это, что существуют какие-то предпосылки для его развития? Ведь способ, которым распространяется психоанализ и на который указала Паула, вторя заветам Фрейда, вполне очевиден, — это перенос.

К этому вопросу нам предстоит возвратиться не один раз, но маленькая деталь, на которую хочется обратить внимание сейчас, — это ссылка в личной истории Паулы на персонажа литературного романа, который обнаружил себя в позиции невозможной солидаризации ни с «привилегированными, злоупотребляющими властью», ни с «ненавистными обездоленными» — именно это дало шанс на обнаружение места субъекта. Мы могли бы представить здесь — а это не представляется сложным — омраченную нигилистическую сущность, доведенный до жестокости идеализм, возвышенное охранительство, и так далее. Но Паула подарила нам совершенно другую мысль: о задумчивом, нежном и хрупком опыте подросткового одиночества, где нет никого, «кто бы мог быть соучастником желания». Это конечно не время возникновения объекта, но время начала его поисков, поисков опоры своего желания. В книге Э.Рудинеко («Jacques Lacan. Esquisse d’une vie, histoire d’un système de pensée») звучит примерно такая мысль: если З. Фрейд вернул человечеству детство, то М.Кляйн вернула ему младенчество. Что ж, в нашем интервью Паула вернула нам подростковый, местами экзистенциальный, период жизни! Это ли не повод  вспомнить, как молод психоанализ в русскоязычном обществе? И как богата наша культура и литература на потерявшихся героев, не знающих что делать ни со своей страстью, ни со своим одиночеством. Но это поистине плодотворное время для «фикций».

Ещё одно послесловие

Мы будем рады комментариям, размышлениям и вопросам, которые, надеемся, возникнут у читателя по прочтении этого небольшого текста. В скором времени мы опубликуем еще одну беседу с другим аргентинским психоаналитиком, но с Паулой тоже будем на связи.

Вопросы к интервью: Анна Бельчикова и Олеся Дубровских.

Перевод: Андрей Крючевский и Олеся Дубровских.

Редакция перевода: Анна Бельчикова и Олеся Дубровских.