Йован Дучич. Избранная лирика
ТЕНИ НА ВОДЕ
ЗАХОД СОЛНЦА
Долго пышет небо медью раскалённой,
Окровавив реку; жар зари несносен;
Долго рвётся пламень, гневом распалённый,
Где-то в отдаленьи, у воды незрима,
Мельница забылась в хрипловатом гуле;
Люто страждут своды от огня и дыма,
А кувшинки мирно на волнах уснули.
Вот и снова вечер… И, как прежде, мнится,
Будто там, далёко, за тремя морями,
Где вершин смарагдных блещет вереница,
Под закатной сенью, в первозданном храме —
Венчана тоскою, бледная, как тайна,
Бдит жена всенощно, обо мне мечтая.
Вечна, неизбывна и, как ночь, бескрайна,
Тихой тьмою дышит в ней печаль святая.
Океан у брега искрится, что слёзы,
Стая синих чаек реет, волнам вторя;
Над пустынным садом, где поникли розы,
Песнью снов печальной ветер веет с моря.
В небеса вперивши взор, исполнен хладью,
Два гиганта-Сфинкса замерли на страже;
Незнакомка плачет; а над водной гладью,
Обессилев, солнце прячется за кряжи.
Знаю: ей другие чужаки не любы —
Лишь меня душою зрит, сомкнувши вежды.
О любови верной тихо шепчут губы.
Словно смерть, связует верность без надежды!
Ах, не говорите, будто всё иначе,
Будто бредит сердце ложью обольщенья —
Я б зашёлся в плаче, в горьком, вечном плаче
И нигде не видел боле утешенья.
В СУМЕРКАХ
Вновь уводят думы, тяжки и тоскливы,
Вдаль, в пустое поле. Стыло блещут росы.
Над водою мутной горько плачут ивы,
И холодный ветер теребит им косы.
Полумёртвой сенью на закате мреет,
Тихо угасая, бледный дневный пламень.
В небе надо мною ширь немая реет,
Мгла покрыла реку, лес, цветы и камень.
Вот погост у яра. Здесь лежат селяне:
Родичи, соседи — всяк другому ровня;
И стоит поодаль в меркнущем сияньи
Набожно и скорбно ветхая часовня.
На селе потухли огоньки сторожко —
Ночь, уснули долы… Лишь, как призрак млечна,
От села к погосту криво вьётся стёжка,
Чудна, неусыпна, коротка — и вечна.
ЛИСТОПАД
Шла со мною молча: холод полнил вены,
Слёзы не сребрились в помутневшем взоре;
Мертвенно глядели розы и вербены,
Сокрушённый вечер опускался в горе
На седые воды. Словно тень, скользила
Поступью забвенья, тихой и угрюмой.
И одна и та же угнетала сила
Нас бесслёзной мукой и печальной думой.
Тьма недужной ночи осыпала прахом
Старые платаны, водное зерцало;
Два бессонных сердца слушали со страхом
Тишь, где всё так долго, мирно умирало.
И когда сомкнулись в сумраке изгнанья
Губы, ледяные от душевной смуты, —
Нам явился тайно ужас осознанья:
В каждом поцелуе — смерть одной минуты.
В каждом стуке сердца — чьей-то смерти эхо!
В каждой страсти — бездна чьей-то вечной стыни!
Серой мглы ноябрьской зыблется прореха:
Разве только в Смерти Жизнь осталась ныне.
АККОРДЫ
Лиловой ночью тихо бродят тени;
Сквозь шелест звёзд, мучительно-знакома,
Почудится в немотном запустеньи
Мне песня сфер над гладью окоёма.
И вновь объемлет небеса и землю
Извечный гул, что слышен издалече;
И вновь недвижно, немо, долго внемлю
Я говор вод и шумных листьев речи.
И в языке немолчном разумею
Глас Бытия и каждой вещи шёпот…
Порою тишь наступит, а над нею —
Лишь сердца стук… Но тот же смутный ропот
Проснётся в чаще леса; за ударом
Послышится удар; раздастся ясно
Из чёрного рогозника над яром,
По полю пробежит… И многогласно
Достигнет недр земли! Во тьме страданья,
Как колокол, исполнившийся стона,
Немыслимое сердце мирозданья
Забьётся мерно, тихо, монотонно.
ПОЗНАНИЕ
Её познал я в час небесной хмури;
Сады алкали смерти с нетерпеньем,
Шумел осенний дождь предвестьем бури,
И всё в тоске спешило за успеньем.
И молодость моя уже не знала
О страстных днях, чьё пламя так жестоко:
Мне в душу тень её неслышно пала,
Как лунный свет, бледна и хладноока.
Был глас её — что музыка печали:
И, внемля, думал я в молчаньи строгом
Лишь о минувшем, об осенней дали,
О хладном небе, о прощальном «с Богом!»
Был поцелуй её покойно-льдистым,
Как мрамор статуй; а льняные пряди
Унывно пахли тягостным и мглистым
Дыханьем роз в полуотцветшем саде.
И по утрам с тех пор мне часто мнилось,
Как будто сбросил я стальные путы:
Не знаю, чтó душе в те ночи снилось,
Но взор смеркался, полон слёз и смуты.
ТИШИНА
Позабыт пролесок, сумерками тронут;
Брег покрыли тяжко тишина и травы.
Здесь под вечер воды в тихом горе стонут,
И шумят забвеньем вербы, свесив главы.
Средь ветвей, где мреет празелень густая,
Встретил я Разлуку: вечно молчалива,
У реки застыла, наяву мечтая,
И, бледна, глядится в синеву разлива.
Долго ли — не знаю. Но в немотном доле —
Словно чей-то голос пал из ниоткуда —
Тишина проснётся с тяжким вздохом боли,
И пройдёт по листьям дрожь тоски и худа.
ОДНАЖДЫ В ВЕЧЕРНИХ СУМЕРКАХ
Раздранной тверди хмурилась громада,
И мрак по комнате разлился густо;
К нам доносилась из глухого сада
Лишь музыка дождя. Всё было пусто.
Скиталец-ветер с воем веял где-то
Печальной песней. Бледно умастили
Её лицо шелкóвые отсветы:
То хмурый вечер умирал в бессильи.
Мы были немы — но душой больною,
В молчании, окутавшем округу,
Наедине с холодной тишиною,
Всю повесть сердца молвили друг другу.
И тайных дум зловещие извивы,
И страх пред тем, что всяких мук безвестней…
А хмурый вечер наполнял тоскливо
Нас музыкой дождя и ветра песней.
ТОПОЛИ
Что шумят во мраке тополи так страстно,
Так тревожно, странной дрожью обуяны?
Жёлтый месяц тихо сходит за курганы,
Дальней, чёрной вестью вставшие безгласно;
Этой мёртвой ночью сны упали в воду,
Сумраком застыли на свинцовой глади.
Лишь трепещут шумно тополи в прохладе,
Шепчут, шепчут странно, внемля небосводу.
У воды недвижной я один тоскую,
Из людей последний, преданный забвенью.
Тень у ног простёрлась. В эту ночь глухую
Я дрожу, напуган собственною тенью.
ОЖИДАНИЕ
Миг святой, последний в долгой круговерти
К нам придёт однажды тихо попрощаться,
И друг другу скажем: вот и время смерти,
Как обычно молвят: время возвращаться.
В даль пустую взглянем, где, пространство горбя,
Пролегла граница между тьмой и светом,
И в глазах застынут слёзы поздней скорби,
Скорби, что не знали мы на свете этом —
Солнечным ли утром потеряв друг друга
В зелени прибрежной; или мглистой ночью,
В час, как месяц, белый, словно от недуга,
Мертвенную хладность льёт по заволочью.
Этот миг священный в вечной круговерти
Мы устало встретим, чтобы попрощаться,
И тихонько скажем: вот и время смерти,
Как обычно молвят: время возвращаться.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Возвратится снова в пору листопада,
В час, когда заплачут ветры над волнами;
Словно на поминках бледная лампада,
В чёрном одеяньи явится пред нами.
Медленную поступь заглушит уныло
Шум осенних ливней. Не узнать, откуда
Пала тень, что мрамор лика омрачила,
Тайну ли скрывает иль вещает чудо.
И душой осенней к нам войдёт с тоскою,
Наполняя дрожью скорбного покоя
Нас, и сад холодный, и немые дали.
А коснётся старых клавиш лёгким взмахом —
Будут звуки чёрны, рассыпаясь прахом
Непроглядной ночи по застывшей зале.
ТОСКА
Небеса пустынны; вечер смотрит серо,
Поздний луч аллею тронул бледной кистью;
В сумерках, нагая, замерла Венера,
Вся в стыде, презревши фиговые листья.
Вечер, чуть касаясь, умастит ей тело
Ароматом розы и росою синей;
Плечи хладный месяц посребрит несмело,
И власы покроет полуночный иней.
Молча ждёт, нагая; только страстным взглядом
К небесам взывает, и кричит, и молит!
А в глазах воздетых — стыд и жажда рядом,
И нагие перси дрожь тоски неволит.
Тихо, равнодушно ночь проходит мимо,
Дует лёгкий ветер, лунным светом вея;
Спят земля и небо; и для всех незрима
Явь любови древней в мертвенной аллее.
НОЯБРЬ
Простёрся, как свинцовая завеса,
Осенний небосвод, немой и грозный.
Поля пусты; над самой кромкой леса
Сгустился вечер, тусклый и морозный.
Река бледна и бредит, как больная,
Скелеты ив скорбят о ней по склонам.
А в тёмной выси, горестно стеная,
Тоскует ветер над опавшим клёном.
Мороз объял стерню холодной хваткой;
На тропах слякоть и пути размыло.
Смолкая, птицы прячутся украдкой
В умерший лес. Всё стихло; тьма уныла…
Не знаю, отчего печаль мне снится —
О чём жалеть? к чему желать иного? —
И отчего так жажду схорониться
И
МОРСКАЯ ВЕРБА
Верба одиноко клонится к прибою,
Зелень кос тяжёлых распустивши в море:
То младая нимфа, проклята судьбою,
Обернулась древом и шумит от горя.
Внемлет горной песне, что заря рождает,
Вздохам вод, под вечер ищущих забвенья,
И стоит недвижно там, где всё блуждает:
Облака и ветры, волны и мгновенья.
Морю дарит ветку, ветру — лист на счастье
И шумит, над миром замерев высóко;
А кругом, как в сердце, рвущемся на части,
Жизнь шумит печально… Верба одинока.
ЧАСЫ
День больной и мутный; небо непрозрачно.
Над бесцветной гладью вечер стих в печали.
Час незримый пробил приглушённо, мрачно:
И, поникнув, розы краткий век скончали.
Бьют часы вдругорядь: с тополя слетела
Ветошь мёртвых листьев. Онемели склоны.
Вновь удар чуть слышный: словно дух без тела,
Вниз гнездо сорвалось с опустевшей кроны.
И опять, сокрытый где-то в небе льдинном,
Колокол исторгнет стынущие звуки,
Наполняя долы трепетом глубинным,
И тоской, и страхом неизбывной муки.
ПОЛНОЧЬ
Ночь. Музейной залы чёрная утроба.
Пред гранитным Марсом, внемля страстной воле,
Тешится вакханка. Молча льёт Ниоба
Мраморные слёзы вековечной боли.
Оплетённый змием, выгнулся в натуге
Торс Лаокоона. Под незримым игом
Смолк Эдип на камне… Тишь по всей округе:
Слышно, как проходит робко миг за мигом.
Вдруг с высокой башни глухо и зловеще
Колокол наполнил тьму полночным звоном —
И во мраке хладном, где застыли вещи,
Отозвался долгим, непостижным стоном.
Охватил внезапно залу трепет странный,
И почуял всякий, будто весть пророчью:
Там, во тьме, измучен вековою раной,
Гладиатор юный умер этой ночью.
ПОЧЕМУ?
Как брахман, объятый благочестным страхом,
Урну с пеплом предков прячет осторожно,
Дабы нечестивец не разбил безбожно
И мирские ветры не играли прахом, —
Почему, о Муза, так же мы не спрячем
Сердце с милым пеплом тех, кого любили?
И никто б не ведал, как о них скорбили
Ты — в глухом стенаньи, я — с безмолвным плачем.
Как чиста пред небом и свята бескрайно
Та печаль, что словом никогда не стала —
Лишь слезою тихой на щеке блистала
И на бледном лике проступала тайно.
Разве не счастлива та душа, в которой
Светит мир сокрытый, как в звезде небесной,
Что одна сверкает пред вселенской бездной,
Средь светил несчётных в круговерти спорой?
И сиянье моря, что не знает меры,
Век за веком тонет в мгле необычайной —
Там и жизнь и мука остаются тайной
Для бескрайних далей, где блуждают сферы.
Ах, когда б и книга пребыла невидной,
Словно те надгробья на простых могилах,
Что никто на свете осквернить не в силах
Ни хулой безбожной, ни хвалой бесстыдной!
ПОЭЗИЯ
Мраморно-недвижна, холодом объята,
Тихой бледной девой ты в мечтах уснула.
И пускай женою будет песня чья-то,
Что слышна сквозь толщу уличного гула.
Лентой не украшу твоего убора —
Пусть желтеют розы в заплетённой пряди:
Слишком ты прекрасна для мирского взора,
Слишком горделива, чтоб служить усладе.
Слишком полно сердце затаённой боли,
Чтобы всех утешить в несчастливой доле,
А для праздной славы ты скромна и странна.
Будь же равнодушна, коль девичье тело
Вместо пышных тканей трепетно одела
Мреющая дымка тайны и тумана.
ЗИМНЯЯ ПАСТЕЛЬ
Сельская часовня, сгорбясь, в снег осела,
Зябнет средь кладбища. Небо пусто, бело.
Не повеет ветер
Не всплакнёт печально за крестом, за яром.
Колокол недвижен и молчит уныло,
Весь окоченевший… И давно застыла
Стрелка, указуя тяжкий, будто бремя,
Час, когда однажды умерло и время.
ПОЛДЕНЬ
На сомлевший остров, мглистых сосен полон,
Молодое солнце изливает пламя;
И плывёт над лесом и над берегами
Вешний запах моря, синеват и солон.
Лиловеют горы, подпирая своды,
В зыбкой глуби тонут; ровная, без пены,
Шепчет гладь, лаская скал отвесных стены;
Небосвод сияньем согревает воды.
Солнца пыль клубится над омытой глыбой,
И порою чайка искрой серебристой
Вспыхнет над водою. И в лазури чистой
Скалы терпко пахнут вереском и рыбой.
Всё покойно, тихо. И слежу, как в душу
Протянулись моря мирные просторы,
Гущи олеандра, дымчатые горы
И прозрачный отсвет, окаймивший сушу.
Там, в душе, мерцают, молча внемля чуду,
Берега и рощи; и палит, и реет
Молодое солнце; и волна немеет…
Серебрится чайка. Тишь и полдень всюду.
РИМСКИЙ СОНЕТ
Гробница у Аппиевой дороги
Спит ещё Цецилья, славная Метелла,
Век во сне минует, и другой начнётся.
Песнь жнеца и птицы с поля долетела,
Но ресниц печальных трепет не коснётся.
В сумерках белеет вдоль дороги стадо;
Голубей спугнула ночи поволока;
Правят легионы путь к воротам града,
В Рим ведут пленённых королей с Востока.
Смежены Цецильи влажные ресницы,
Взглядом отрешённым зрит иные дали;
Не слышны ни трубы, ни ночные птицы…
Ей века немые быть повсюду дали:
Красоте посмертной в мире нет границы…
Только взгляд остался где-то в дальней дали.
ОДИНОЧЕСТВО
Замерла река в ночном разливе,
Стыла, бела. Не слыхать на склоне
Ни волны в камышевом затоне,
Ни шуршанья птах в плакучей иве.
Лишь, дрожа, рассеялись туманно
Две иль три звезды по небосводу,
Да глядит с холма в немую воду
Чёрный призрак леса-великана.
Вот блеснуло небо вспышкой длинной,
Чудный шум прошёл по запустенью,
Запах лип разлился над долиной:
То душа ночной исчезла тенью…
ЯДРАНСКИЕ СОНЕТЫ
У ВОДЫ
Из Бониново
Лунная дорожка море посребрила,
На уснувшей глади блещет, бесконечна.
Тишь. Волна на камни набрела уныло
И с печальным плеском канула навечно.
Ночь тоскливо пахнет кипарисной смолью.
Пепельное небо. Берега и воды
Этой ночью дышат некой странной болью,
Тихой грустью веют облачные своды…
У меня же рвутся сто сердец из груди,
И бурлит, проснувшись, естество больное,
О звезде ль тоскуя иль о женском чуде.
Всё кипит в утробе пенною волною —
Будто в миг рожденья! — безымянной ночью
У воды, где звёзды тайну зрят воочью.
БЛИЗ МОРЯ
Из Боки
В каменном безмолвьи, сумрачно и странно
Высится над старым торжищем близ моря
Лев венецианский. Внемлет шум Ядрана,
Где века проходят, волнам тихо вторя.
Ветхий и усталый, с поседевшей гривой,
Он тяжёлым телом в землю врос глубоко;
И, захвачен далью бледной и тоскливой,
Стынет взор недвижный мраморного ока.
Прибегут, резвяся, дети к исполину:
Дразнят, понукают, оседлавши спину,
И палят со смехом из бузинных ружей.
Но спокойно ждёт он, полон мрачной веры,
Как у горизонта старые галеры
Проплывут, объяты вековою стужей.
СЕЛО
Из Трстено
Круторогий месяц виснет меж развилин
Старого каштана; ночь прозрачна стала.
Как больная совесть, смолкшая устало,
Море спит, мерцая сотнями светилен.
Стынут кипарисы; месяц, обессилен,
Льёт сребристый холод; синью заблистала
Изморозь на травах, словно покрывало.
Слышен крик. То кличет на поляне филин.
И село рыбачье с каменистой грани
Соскользнуло в заводь — и за мглою млечной
Еле различимо, как в воспоминаньи.
Всё бесследно тонет в тишине предвечной.
Ни души, ни звука; только где-то глухо
Бьют часы, которых не услышит ухо.
ЛЕТО
Из Жупы Дубровницкой
Венчану лозою и цветками маков,
В тот далёкий жаркий день её я встретил.
Пела перепёлка средь горячих злаков,
Мглистый зной над морем был прозрачно-светел.
И дышало лето над водой и сушей
Запахом пожара. Стёжки-вереницы
Заросли осокой. Что хохол петуший,
Рдела самосейка в шумной косовице.
Ты со мною рядом шла, моя подруга,
Страстная, как лето, вдоль воды и луга,
И сияли волны, залитые жаром.
Ах! Погасла юность, как заря над яром!
Но не меркнет образ, вечно одинаков:
Огненные косы и венок из маков.
СЛУШАНИЕ
Из Дубровника
Опустился вечер над морской равниной,
Млечный Путь далече высветлился снова —
В этот час, как птица из гнезда родного,
Устланного мхами и пахучей тиной,
Ввысь душа взмывает. Древнею стремниной,
Словно море, полной тягостного зова,
Бьются в ней желанья страстно и сурово…
И шумят над нею звёзды ночью длинной.
Вот, подобно чайке в шёлковом наряде,
Опустилась тихо и на чёрной глади,
Как дитя, уснула, выплакавши горе.
А когда поутру осребрятся дали,
Гласом безутешной и больной печали
В ней шуметь немолчно будет песня моря.
ДУБРОВНИЦКИЙ РЕКВИЕМ
Тягостно и скорбно, вторя гласам хора,
Бронзовые горла исторгали пенье.
А она лежала посреди собора,
Как принцесса Грёза в тихий час успенья.
Так светла, печальна, в белом покрывале;
В гуще роз и мирта утонули плечи.
А вокруг дворяне горестно внимали
Долгой панихиде и держали свечи.
Древние каноны свято соблюдая,
Скорбный чин свершала братия седая,
И померкший полдень в окнах таял зыбко.
Зазвонили отпуст, и под звуки хора
На лице недвижном тихая улыбка,
Словно сон, блеснула в сумраке собора.
ДАЛМАЦИЯ
Из Сплита
С древней колокольни над холмами Сплита
Мерный звон струится. Дремлет гладь морская.
Кровь зари вечерней на воде разлита,
Стынет и дымится, в сумерках сверкая.
Альбатрос-отшельник кружит над волнами,
Заплутал, родные позабыв просторы.
А в кровавом небе полыхает пламя,
И вдали курятся голубые горы.
Гордо, величаво, вестником крылатым
Альбатрос кружился… В шёлковой порфире,
С высоты блистая пурпуром и златом, –
Словно дух суровый Диоклетиана
Посреди любимой далматинской шири
В Царский День , под вечер, к солнцу взмыл нежданно.
НОЧНЫЕ СТИХИ
Близ монастыря Св. Якова в Дубровнике
Всё в ночи люблю я: тусклый омрак лета,
Тяжкое безмолвье и раскаты грома;
Мне до боли внятна чёрных рек истома,
Что протяжной песней льётся до рассвета.
Камни, листья, волны, скрывшиеся где-то,
В этой смутной песне шепчут мне знакомо;
И душа, незримым таинством влекома,
В ней шумит, как море, сумраком одета.
Я — частица ночи. В час, как над водою
Утренние ветры лёгкой чередою
Медленно погасят белый звёздный пламень, —
Ночь вздохнёт прощально в забытьи усталом
И, овеяв мглою и цветок, и камень,
Мне лицо укроет слёзным покрывалом.
УТРЕННИЙ СОНЕТ
Близ церкви Пресвятой Богородицы Милосердной
Голубеют лавры, пахнут мглой жасмины,
Серебрятся скалы, сонной неги полны;
Смутный говор слышен из морской стремнины:
То, проснувшись, бродят утренние волны.
И повсюду чую, тронут тихим шумом,
Я живую душу в бледном запустеньи.
Море пахнет рыбой; за холмом угрюмым
Стекленеет небо, умирают тени…
Помню, как ребёнком, предвкушая зорю,
Этой же тропою я спускался к морю,
И вздымался шумный вал нетерпеливо.
Слышу и поныне в шёпоте прилива
Тот же стих, которым ширь меня встречала, —
Зов строфы заветной, коей нет начала.
ЗВЁЗДЫ
С острова Лопуд
Тихо блещут звёзды средь ветвистой кроны,
И шумит над нами в смолкнувшей дубраве
Только песня моря, омывая склоны,
Как роса, что пала в серебристой яви.
Я вплетал ей в косы, полон жажды страстной,
Вымокшие розы. Стёжки пахли мхами,
И лицо любимой млело ночью ясной,
Взор пылал, как звёзды, губы жгли стихами.
Всюду шум, сиянье; дождевым потоком
Белый свет струится, рощу заливая;
Мирно спят оливы в сумраке далёком…
И качает море звёзды, напевая,
И, плеснув на сонный брег, лишённый тени,
Их катает нежно по песку и пене…
ЛЮБОВЬ
Из Стона на Пельешце
В опустевшей церкви не слыхать распева,
Только стынь и сумрак долгие недели;
И тихонько плачет в брошенном приделе
Бледная от горя Пресвятая Дева.
И за каплей капля по стене струится;
Лунный свет мерцает сквозь цветные стёкла,
Серебром холодным расстилаясь блёкло
Под ноги Пречистой, словно плащаница.
Здесь крадутся тени вереницей грозной;
Отовсюду веет дух молитвы слёзной.
Мир безмолвен, хладен. Бдит одна лишь Дева.
Так же безутешна и любовь. Без гнева,
Без обид, без цели бдит в душе поныне:
А в руке воздетой — чудо благостыни.
ЛУННЫЙ СВЕТ
На Лападе
Лунный свет роняет брезжущие пятна
На широкий мрамор вековых ступеней,
Сад и кипарисы. Шепчет ночь невнятно:
То прилив стихает под покровом теней.
А моей любимой грустно в те минуты:
Лишь в ночи заплачут молодые розы —
И она заплачет; но уста сомкнуты,
И никто не знает, что скрывают слёзы.
Наполняя болью сумрачную воду,
Песня сфер струится вдаль по небосводу,
И прилив, умолкнув, канул в царстве теней.
А когда услышу снова голос милый,
Веет в нём, как тайна, средь ночных видений
Запах кипарисов мглистый и унылый.
ВЕЧЕРНЕЕ
Из Цавтата
Остров, что покрыли пышные оливы,
В море чёрной чайкой дремлет одиноко.
На безмолвный берег сумерки до срока
Пали, как забвенье, призрачны и сивы.
Словно поцелуи, тихих волн приливы
Льнут к солёным скалам, что чернее рока.
Купол колокольни виден издалёка,
А вокруг маслины, тополи да ивы.
Мне опять не спится. Вновь подумать больно
О тебе; и слышу, как скорбит невольно
Колокол вечерний, исторгая стоны.
Я молчу, затерян в опустевшем мире,
А на волнах тени делаются шире…
И плывут печально звоны, звоны, звоны…
ИЗ ЦИКЛА «ДУША И НОЧЬ»
ДУША
Отчего ты плачешь день и ночь, родная?
Канувшее счастье — и поныне счастье!
И когда бушует на душе ненастье,
Это часть былого бредит в ней, стеная.
Пусть слеза больное не туманит око:
Счастье вечно с нами, не умрёт, не минет.
И когда услышишь зов, что в далях стынет,
Это счастья эхо бдит в тебе глубоко —
Одинокой ночью, в жалостливом шуме
Рек, познавших звёзды, рощ, покрытых тенью…
Той неслышной песне, преданной забвенью,
Лишь душа внимает, словно тайной думе.
КОНЕЦ
Пусть в твоём ранимом сердце, что ревнует,
Я печалью стану, вечной, словно море:
И невольно вспомнишь в час, как всё минует,
С мукою о счастьи, с радостью о горе.
Пусть любовь, что теплю, вспыхнет пред закатом
И в тебе угаснет, как в холодной сени
Умирают розы: мглистым ароматом
Их больные души вьются, будто тени.
И, когда в былое приоткроешь дверцу
И родного эха внемлешь затуханье,
Пусть напомнит имя стынущему сердцу
Шёпот поцелуя и стихов дыханье.
УТРЕННИЕ ПЕСНИ
ВЕСТЬ
Опавший цвет гласит о гроздах,
Река — о бурном море;
О солнце весть — в холодных звёздах,
А в сумерках — о зоре.
В улыбке — сладость райской грёзы,
В крыле — рассказ о свете;
О вечном счастьи молвят слёзы,
И листопад — о лете.
И тишина хранит во мраке
Шум тайной круговерти…
А падших звёзд вещают знаки,
Что есть краса и в смерти.
СТРЕМЛЕНИЕ
Кричит росток: из мрака встану,
Тугой, высокоглавый!
Из недр земли взнесу осанну
И солнце встречу славой.
Кричит крыло: явлюсь, рожденно
Кровавой страшной тьмою!
Меж звёзд блуждая нощно-денно,
Я первым к солнцу взмою.
Кричит слеза: благословеньем
Прольюсь из мук неволи!
Паду я первым откровеньем
Людской сердечной боли.
ШУМ
В холмах осины зашумели,
Бузинник вторит зову,
Дубам дубы и елям ели
Родное молвят слово.
Главы подымет бычье стадо:
Вот песнь о
И небо жаворонку радо,
А филин славит ночи.
Трепещет ястреб: время лова!
Бдит заяц: тень слетает!
Звезда помыслит: ночь ли снова?
А мрак: ужель светает?
ВСТРЕЧА
В ночи, у горнего предела
Друг друга повстречали
Душа, что к небесам летела,
И ангел, гость печали.
Он пел, спускаясь легкокрыло,
Сиянье райской тверди.
Душа ему шепча открыла
Волшбу любви и смерти.
И ангел вдаль глядел с улыбкой,
Сквозь вечность, без ответа;
И плакала душа над зыбкой
Игрою тьмы и света.
ИЗ КНИГИ «ПЕСНИ ЛЮБВИ И СМЕРТИ»
ХИМЕРА
К тайне солнца жадно простираю руки
И тому, кто сгинул, сердце открываю;
А душа подобна омрачному раю,
Чьих немых гармоний я не слышу звуки.
Пустоши пространства населив собою,
Разлился повсюду ярким орионом:
В этом мире сердца и души, бездонном,
Я живу над страхом, рею над судьбою.
Я страшней и вяще истины и страсти,
Я беды не знаю и не знаю боли;
И душой, безмерной от любви и воли,
С каждым новым шагом утопаю в счастьи.
И восходит утро там, где вечер тонет:
В крепкий узел свиты золотые нити;
День мой необъятный грезит о зените
С ласточкою ранней, что недужно стонет.
Ядовитой жажды источаю чары,
Жизнь клокочет, будто пляска злобной вилы ;
И во всём трепещут кровь моя и жилы,
И во всём пылают снов моих кошмары.
Так, исполнен тёмной и незримой веры,
Издревле шагаю я тропою рока, –
И коварна, словно солнечное око,
Вечная улыбка на лице Химеры.
СЕРДЦЕ
Дар мой тёмный — сердце, сущего частица:
Со звездой мерцает, с ветром воет сиро;
И когда безгласно вдруг замрёт средь мира,
Глубь его немая громким эхом длится.
Как волна, блистая синевой сапфира,
Расплеснётся в сердце вечный ропот моря,
Что хранит издревле всей стихии горе,
Стон валов утихших, бред шального вира.
Вот погаснут звёзды; внемля сонным думам,
Пробудятся птицы из глубокой тени,
И меня наполнит гнёзд несчётных пенье,
И леса печальным отзовутся шумом…
И уснёт однажды сердце в мире этом,
В такт вселенской боли перестанет биться, –
Но за мигом страшным жизнь его продлится:
Обернётся звуком, разольётся светом.
Возлюбило вечность и не ждёт иного:
Огненные сферы бредят в нём до срока…
И когда родится стук в груди далёкой,
Это дар мой — сердце — где-то бьётся снова…
ЖЕНЩИНА
Мне всё чаще снится лик жены великой,
Чья краса от мира просияет втайне:
Как дыханье божье в пустоши бескрайней,
Обовьёт мне душу тонкой повиликой.
Никому не ведать моего открытья:
Лишь меня одарит волшебства толикой, –
И под тихим взором той жены великой,
Вечно очарован, въяве буду жить я.
Пред её незримой, гордой красотою
Лишь мои отверзлись омрачные очи,
И глухое сердце расцвело средь ночи,
Как дождю, послушно чудному покою.
Красота пребудет с нею нестыдливо,
Убежит бесчестья, лести и забвенья –
И пройдёт неслышно, словно дуновенье,
Избранного сердца тёмные извивы.
И, красу лелея в заточеньи вечном,
Вижу: та, пред коей я стою на страже,
Соткана из той же светозарной пряжи,
Что и мой недужный сон о бесконечном.
ПЕСНЯ
Знать бы, чтó мне песня новая пророчит –
Новое ли счастье, старую ли рану;
Как молитва, к небу возлететь захочет
Или каплей яда обречёт дурману.
Только слышу оклик из пучины духа,
Будто весть ночную, с берега пустого;
И, коснувшись вечной благостью до слуха,
Сквозь уста и сердце проникает слово.
В этот миг раскроет предо мной стихия
Тайну, что издревле бдит во тьме дремучей:
Муку мирозданья претворю в стихи я,
Боль свою — в молитву, полную созвучий.
И в любовной жажде, и в презренной пище,
Всюду — только песня; а душа отныне,
В странном свете мрея, делается чище,
Как звезда, что тихо тает над пустыней.
И доколе ткётся мирно ткань творенья,
Связи и распада вечное искусство,
И доколе длится страстный час прозренья
И всему внимают вдохновенно чувства, —
Знаю: исчезаю в гулкой сей юдоли,
С каждым шагом дале от всего, что рядом,
Чужд людскому счастью, непричастен боли,
В небеса взирая отрешённым взглядом.
ГНЕЗДО
Вью своё гнездо я над юдолью вашей,
Ласточке на зависть и орлу на диво;
Ветер треплет ветви — а оно всё краше:
Что цветок волшебный, зреет горделиво.
В сумраке покойно светлым звёздам внемлет
И пылает солнцем, как вино в бокале;
А змея на камне будто въяве дремлет,
Глядя мёртвым взором в облачные дали.
Всё молчанье леса в том гнезде крылатом,
Всех речных просторов песни и поверья –
И холмов цветущих страстным ароматом
У птенцов златые распушатся перья.
Вью своё гнездо я высоко над вами:
Недоступно взгляду, как другие гнёзда,
Реет в поднебесьи, где за облаками,
Заблудившись, бродят одиноко звёзды.
И дорогой тихой от меня до Бога
То гнездо восходит; только в странном звуке,
Долетевшем долу, прячется тревога –
Это голос прежде небывалой муки.
МОЯ ЛЮБОВЬ
Вся душа тобою полнится до края,
Как во мраке горы — хладностью немою;
Как морская бездна — непроглядной тьмою;
Как движенье неба — вечной тенью рая.
Льёшься, бесконечна, и сильна, и властна,
Ты моею кровью. Женщина ль, мечта ли?
Всё тобою дышит в счастьи и в печали,
Ты всему созвучна и всему причастна.
Забелеют звёзды в сумерках над лугом –
И во мне родишься, словно солнце ночи,
И трепещешь в теле, точно сон пророчий,
Пламенам отдавшись или скорбным вьюгам.
Над твоей пучиной красоты и рока
Весь я — только призрак в отсвете мгновенном;
О жена! о жажда! по недужным венам
Ты течёшь, не зная ни судьбы, ни срока.
Тягостная тайна, сумрачная сила,
Твоему молчанью вторят губы. Где ты –
Я во тьме не вижу, но не нужно света
Взгляду, что навеки ты собой затмила.
ВЕЛИКАЯ НОЧЬ
В час, как духи ночи пронеслись в раздольи
Над рекой, на крыльях пламени и света,
Всколыхнулись воды, сумраком одеты,
И запели гласом бесконечной боли.
В час, как ветер в чаще проторил тропинки,
Тяжкий мрак полночный с веток отряхая, –
Вырвалась, как жажда, страстная, глухая,
Песня умиранья из сухой тростинки.
В час, как за полями, где чернеет клевер,
Растеклись Плеяды медленно и стыло,
Мёртвою листвою землю тьма укрыла,
С чёрным, хладным вздохом, коим веет север.
В эту ночь, нагая, чуждая покою,
Вся душа трепещет, с бытиём в разлуке,
А главы, уставшей от трудов и муки,
Смерть коснулась нежно матерней рукою.
КРЫЛЬЯ
Полететь свободно, полететь высóко,
К незнакомым далям, как в объятья друга,
И, виясь над миром, как
Умереть в сияньи солнечного круга.
Лишь размаху внемля, стать в парящем теле
Музыкою крыльев! — чтобы там, у края,
Заплутать, навеки позабыв о цели,
И бесследно кануть, в небесах играя.
Да нальются жаждой, коей нет суровей,
Те глаза, что долго пили свет эфира, –
Пара шелкорунных агнцев подле вира,
Пара чёрных духов, что взалкали крови.
Да не вспомню боле, что рождён во мраке;
Да исполнен буду светом, словно гневом;
Да прожгут мне сердце огненные зраки
Там, где вечный полдень рдеет вечным севом.
И страшны распутья солнц окаменелых,
И сквозь бурю света горняя дорога
Пролегла нетленно — там, в немых пределах,
Погибают очи, что узрели Бога.
В занебесной выси снова бездной стану,
Слившись всею плотью с бесконечным летом;
И лечу до века — и паду, и кану
Лишь под грузом крыльев, озарённых светом.
ПЕСНЯ ТИШИНЫ
Той, кого не стало, вновь шепчу я
Стыло тлеет месяц средь пустынной тверди.
Ты доныне рядом; ведь любви ворота
Нам всегда открыты, как ворота смерти.
О слова, которым не внимает ухо,
Истины в чистейшей, девственной одежде!
О слова разлуки! для больного духа
Вы — беседа с Богом, незнакомым прежде.
В жизнь из смерти входишь ты вернее тени:
Присно оживаешь в снах моих и боли;
Умерев для веры, явишься в сомненьи –
И тебя меж смертных не увижу боле!
Из моей молитвы перешла ты в клятву,
В муку отрицанья; та же — но иначе…
В этом вечном севе зреет вечно жатва,
И любовь не канет в покаянном плаче.
Вечный облик снова узнавать я буду
В пустоте, где время с каждым днём короче…
И в холодном свете ранних звёзд повсюду
Ты незримо реешь, соткана из ночи.
ПЕСНИ СЕРДЦА
Навсегда исчезнуть в том, что сердце любит,
Умереть в бессмертном! Бросить меч без боя
Пред священной силой, что творит и губит
Вяще и суровей, чем рука героя.
Бесконечность выси нищетой измерить;
И, взыскуя счастья в горькой яви бдений,
У черты последней наконец поверить:
Сонмы наших истин — тени сновидений.
Но найти тот остров солнца; светлой тайной
Реет он превыше вечного чертога!
И поведать сердцу этот мир бескрайный,
Собственное благо, вне людей и Бога.
Благо, что не знает за собой благого!
Храбрость, что не ищет почестей и платы!
Чистота, которой не прославит слово:
Сердце — словно солнце: что ни тронет — злато.
И, с одной своею светлой целью схоже,
Как весну, вбирая солнечное пламя,
Надо мглой сомненья воспарит без дрожи –
Лишь овеяв землю лёгкими крылами.
ПЕСНЯ ЖЕНЩИНЕ
Ты — моё мгновенье, сень моя и слово;
Шаг, в лесной чащобе канувший однажды;
Красота, что тотчас тает без покрова;
Истина, что зрима лишь в обличьи жажды.
Будь же недоступна, немотой объята:
Подлинное счастье — только то, что снится.
И оставь, как юность, коей нет возврата,
В мире след бесплотный, словно тень ресницы.
Говорит слезами сердце, умирая,
И любовь приходит для великой боли;
Истиною бредим, точно сном о рае;
Слаще поцелуя нет вовеки доли.
Соткана из грёзы в тишине угрюмой,
В солнечных одеждах из моих видений,
Стала ты моею потаённой думой –
Хладноокий символ суеты и бдений.
Нет тебя на свете, нет — и не бывало;
Но во мраке сердца долгими часами
Ты меня сияньем тихим овевала –
Ибо всё, что любим, создали мы сами.
ПЕСНИ СМЕРТИ
I
Лишь тебя из мысли мы не сотворили!
Над игрою духа дерзновенно встала
Явственнее яви ты в извечной силе
Тьмы и отрицанья — бытность и начало!
Напоив собою сумерки и зори,
Надо всей вселенной властвуешь едина!
Да и Нет объемлешь и таишь, как море,
Под лучистой гладью мрачные глубины.
Как порывом ветра вихрит перья птичьи,
Так в тебе кружатся существа и светы;
Жизнь — не что иное, как твоё обличье:
В час триумфа жаждет потаённой меты.
II
До последней кромки океанской пены,
Где на волнах жизни зыблются химеры,
Ты царишь играя! И твои сирены
Неизбывным пеньем наполняют сферы.
Ты в земле питаешь крепнущие корни,
И решишь, и вяжешь средь немой природы;
Ты владеешь, словно кораблями воды,
Миром солнц, что реет, всех миров просторней.
Альфа и омега; истина и сказка;
Проклятая матерь призраков и мраков:
Всех людских желаний колдовская пляска;
Тайное значенье всех на свете знаков.
III
Отрицаешь Бога, чьё святое имя
Возвещает правду; чьим теплом согрето
Милостиво сердце; в непроглядном дыме
Топишь ты согласье промысла и света.
Правда, лад и милость суть явленья божьи:
Где же цель без блага? Как достигнем света,
Если не любовью? Есть ли что дороже
Дара мирозданья? — Ах, всечасно где-то
Зло твоё блуждает по дорогам сирым
Суеты и страха; духу человека
Ты одна внимаешь, вознесясь над миром:
Матерь, что рождает свет и тень от века.
IV
Но перед вселенским равнодушным хладом
Длится одиноко мука человечья!
И стоит, потерян, со смущённым взглядом
Всяк в твоём немотном, тёмном междуречьи.
И людское сердце, трепетная мера
Сущего и мира, бьётся на пределе;
Канут в нём сомненья и свершится вера:
Существуешь, нет ли ты на самом деле?
И пока замкнуты мрачной цепи звенья,
Есть одно лишь место для блаженной грёзы:
Горестная пустошь, где в глухом забвеньи,
Как предвечный сумрак, пали наши слёзы.
ПЕСНИ ЖЕНЩИНЕ
I
Гордая богиня, посланная роком,
С тайного распутья, где не ходят люди,
Ты явилась древле перед смертным оком,
Вознеся в ладонях две нагие груди, —
И сквозь ранний сумрак огласила зори
Кровожадным смехом; предвкушая лето,
Жаркий лучик солнца спал ещё на взгорьи
В сладострастной муке первого рассвета.
На тебя воззрились очи всей вселенной;
Приняла лилея вмиг твоё обличье;
В прядях заиграло солнце рдяной пеной;
Мрамор озарило дивных черт величье.
II
И в ручьях разлился твой звенящий голос;
И прониклось море гибкой статью тела;
Дрожь твоя объяла в поле каждый колос;
Изо всех гнездовий песнь твоя взлетела.
И цветы впитали твой дурман и краски;
И твоей улыбкой блещет полдень мая:
Всё полно тобою, как в прекрасной сказке,
Чарам нет названья, нет конца и края.
Величавым шагом всходишь, как денница,
И всему на свете даришь смысл и цену;
Тайна мирозданья из тебя лучится,
Как златые нити сквозь глухую стену.
III
Гавань, что мерцает средь морских блужданий,
Край, куда приводят все дороги наши,
Ты — Плеяд седмица в предрассветной рани,
Час последней песни и последней чаши;
Друг и враг навеки; и обман, и вера;
Неизбывный символ вечного раскола,
Всех отрад и болей; глубина и мера
Всех ущелий сердца и безумий пола.
Сердцу причащенье и душе проклятье,
Правишь ты повсюду, без границ и флага:
Чистая идея в непорочном платьи,
Чей закон воздвигся выше зла и блага.
IV
Древнее начало, что творит и рушит;
Божий дух во всякой дольней коловерти;
Ветер, что прибрежным ивам слёзы сушит;
Нива, что рождает жизнь в угодьях смерти;
Ты — исток чудесный славы и позора,
Вечное беспутье, где б нога ни стала;
Гибельная чара для любого взора,
И венок масличный, и эфес кинжала.
В самом первом слове скрылась первой тайной
Всей на свете боли; каждый день, как внове,
Над твоей пустыней, тёмной и бескрайной,
Всходят и садятся солнца слёз и крови
ИЗ КНИГИ СТИХОТВОРЕНИЙ В ПРОЗЕ «ГОЛУБЫЕ ЛЕГЕНДЫ»
ЧЁРНАЯ ПЕСНЯ
Это бывало, когда она ещё слыла самой прекрасной и самой печальной женой в мрачном Эскориале; это бывало обыкновенно в долгие дни, в садах, где жили подсолнухи, полные чахлой тоски.
Когда по весне возвращались ласточки в своих монашеских одеяниях из
Они пели ей, ибо она любила их странную песню и своей рукою в чёрной перчатке кормила их
А когда, впервые облачённая в белый шёлк, с двумя цветками мирта в руке, она почила под серебряным мрамором, над которым мерклый кипарис шумел долгим чёрным шумом, —
Ей захотелось единожды услышать припев Счастья, только единожды.
ЗЕРКАЛА
Она хотела увидеть свою великую красоту, но на свете не было зеркал. Тогда сказала она своему возлюбленному: Раскрой предо мною твои огромные глаза, чтобы увидела я свою красоту.
Огромные глаза любящего раскрыли свои сияющие зеркала. Женщина вынула из кос цветы и заколки, обвернулась волосами, словно тенью, и закричала от радости.
И пустилась в пляс — как пламя, как лучи, как тени, как нива, как волны, как змеи, как кошки, как ночные призраки.
И в этой радостной и дикой пляске она разбила зеркала. А разбивши те зеркала, больше не знала, какова она, прекрасна или безобразна. Ибо вместе с потемневшими зеркалами исчезла и она сама.
СВЕТ
Человек в обсерватории ждал, пока в зодиаке блеснёт одна звезда, которую поймает он в свои зеркала и которая станет его открытием. Она понесёт его имя по просторам неба, как носил бы его ребёнок по городским улицам.
Каждый год одной и той же ночью ждал он, когда прольётся свет этого неведомого полночного солнца, которое он предчувствовал, в которое только он один верил и которому предстояло проделать тот же путь, что доселе проделала лишь его беспокойная душа.
Миновали годы и звёзды, а дух его был по-прежнему ослеплён светом той звезды, которая не хотела явиться из своей тайны. Глаза его были ослеплены той синей планетой, что купалась где-то в море собственного сияния, беспечно, как плещется в волнах младая жена, которую никто не видит и никто не стережёт. Но он ждал, пока та звезда взойдёт к назначенной ей точке вселенной, словно по ступеням своего престола.
Так прошла вся жизнь человека, влюблённого в звезду.
Но умер он счастливым, потому что целую жизнь прожил в свете звезды, которая была прекраснее и величественнее всех прочих звёзд: ибо она светила, хотя даже не существовала.
И столько было от неё света, что человек тот никогда в жизни не знал ни сумрачного леса, ни тёмной тропы.
ПЕСНЯ О БОГЕ
В одном краю служил Священник Солнца, ибо люди верили, что благо и красота происходят от света. Но небо там было темно, как сажа, а море серо, как пепел.
А в королевстве, что лежало поблизости, небо сияло и море играло, но люди поклонялись змее.
Через реку, разделявшую эти два края, разговаривали два человека:
— Мы живём во тьме, а поклоняемся Солнцу, которое нас не согреет. Вы живёте в краю, залитом солнцем, где все плоды спелы и женщины прекрасны, а поклоняетесь Змее. Змеями кишат ваши поля, и воды, и стены ваших домов, и змеи те вас пожрали. Божества наши злы и свирепы. Давай же низвергнем их и найдем другого бога.
Но услыхали то остальные люди в обоих королевствах, и прибежали на берег, и убили двух бунтарей.
И не знали, что были эти два человека велики, словно два божества: ибо только они в беспокойстве своём увидели пришествие нового Бога.
ЕВРЕЙСКАЯ ПЕСНЯ
Глаза её — что два чада в голубом облаченьи, которые держатся за руки и поют псалом царя Давида.
Уста её — что два библейских слова, которые написал пророк, возвратившись из пустыни, где беседовал с Богом.
Слова её тихи, и когда начнёт она их молвить, это похоже на паденье звёзд над озером Кинерет.
Шаг её лёгок, и она идёт опустив глаза, думая о своём золотом поясе, о своих павлинах и о холодном лунном свете, что видела однажды на горе Синай.
Ибо она — Эсфирь, дочь вождя моего племени, из царского рода.
И пока ночью я стою на страже пред её шатром, умирая от вожделения, она спит, зажав меж пальцами два серебряных цветка жасмина.
СЕМЯ
Он сеял и пел, и сеял, и пел. Он сеял чёрно-белое семя своего сна. Благоухали тёплые весенние ветры, и лёгкие апрельские дожди лились в его серебряные борозды. Вскоре пустыня покроется цветами и розовыми ягодами. Повсюду будут колосья по пояс и леса до небес.
И шёл он всё дальше за солнцем и звёздами, и сеял в пустыне, и пел в тишине. Он не оглядывался и уже не знал обратной дороги к своему очагу.
Он не думал о том, что ветер может унести семена в реку, а утренний мороз — побить молодые побеги. Он не думал о том, что прилетят чёрно-белые птицы и поклюют в блестящих бороздах чёрно-белое семя. Он шёл всё дальше, и сеял, и пел.
Когда же голос его утих, а рука ослабла, и когда захотел он вернуться туда, откуда пришёл, он заблудился в море колосьев, которые сам посеял, и во тьме лесов, которые сам взрастил… Между ним и целым миром ныне стояли, возвышаясь до небес, ядовитые заросли его сна.
СТАРАЯ ЗАПИСЬ
Море будет говорить тебе о Бесконечности, небо — о Чистоте, а мрачные кипарисы — о Печали. — И скажешь ты морю и небу и кипарисам: «В моей любви есть и ваша бесконечность, и ваша чистота, и ваша печаль. Ибо душа моя, обожествляя вас, сама образовалась из того, что обожествляла».
Звёзды будут говорить тебе о Вечности, а зори — о Свете. — И ответишь ты звёздам и зорям: «Из моей любви рождаются млечные пути, и небесные хороводы, и тихие горные рассветы. Ибо ваша вечность и ваш свет суть не что иное, как свойства любви».
Вечерние сумерки заговорят с тобою о Смерти, а Тишина — о Забвении. — И ответишь ты сумеркам и тишине: «Существует то, что не умирает в людском сердце: это безрассудная, но неодолимая вера в нереальное и невозможное. И существует то, что стоит над судьбою человека: это Любовь, которая, как и Смерть, есть извечная слепая сила природы, а не цель человеческого счастья или несчастья».
ИЗ КНИГИ «ЛИРИКА»
ЧЕЛОВЕК ГОВОРИТ БОГУ
В пучине света Ты сокрыт глубóко,
Но чует дух в Тебе свою потребу;
Вовек не слышен Ты земле и небу –
Лишь нам Твой голос внятен от истока.
В Тебе одно — конец и бесконечность,
Пронзаешь сердце Ты, минуя разум…
Когда б ещё душе предстали разом
Всесилье и бессилье, тлен и вечность?!
Взаправду ль путь земной к Тебе приводит?
Неужто смерть глаголет о зачатьи?
Кто ревностно Твои хранит печати?
Кто страшною Твоей границей ходит?
По-прежнему ль, далёким предкам вторя,
Мы образ носим Твой в земной юдоли?
О, если нет — печальна наша доля,
А если да — Твоё безмерно горе!
Чтó дух мой человечий породило?
Враждебен он Тебе иль сопричастен?
Иного не дано! Как тень, безвластен,
Он — край померкший Твоего светила.
Повсюду одинок и полон страха,
Пришелец в этом мире, в этом теле, –
И смерть и жизнь в единой горсти праха, –
Взыскует вечно запредельной цели.
ТЕНЬ
Повсюду тень моя со мною,
Огнистый призрак, джинн косматый;
То соглядатай за спиною,
То недреманный мой вожатый.
У леса вдруг бесследно сгинет,
За лесом снова ждёт, напружась,
И перед церковью застынет –
Наш древний, первобытный ужас.
Тот знак, что светит, меркнет, студит,
Тот говор неба тёмной речью!
Доколь тревожить солнце будет
Игрою душу человечью?
Ликует мир, исполнен света,
А человек и тень, как даве,
На перепутьи станут где-то,
Чтоб сбросить цепи тяжкой яви…
Но длится до зари вечерней
Двух судеб вечное сплетенье:
Тень, что самой земли безмерней,
И человек, что легче тени.
ОСЕННЯЯ ПЕСНЯ
С первым ветром облетают
Друг за другом листья, грозды,
За полесьем птицы тают,
За рекою гаснут звёзды.
Всё уходит; ниоткуда
Нет прощального привета,
Надо всем простёрлось чудо
Этой смерти, полной света.
Всякий взор захвачен властно
Умиранья тихим дивом;
Всякой твари мнится страстно
Об успении счастливом.
Только пред душой людскою
Жизнь и смерть полны значенья:
Два побрежья восхищенья,
Рождены одной рекою.
НОЧЬ
Сумерки упали сизой тенью,
И блестит звезда с речного дна.
Тишь разлита тополиной сенью…
Ангелы плывут на лодках сна.
С догоревшим днём уходит ныне
В незнакомый путь и часть меня…
Тихо гибнут, что цветы от стыни,
Осени, судьбу свою кляня.
Но придёт последняя минута
И усталый мир возжаждет сна —
Где скитаться в поисках приюта
Ледяной звезде с речного дна?
ПЕСНЯ
Я — Божий сев, что вечно длится,
Во всём рождая слова пламень:
И первое зерно пшеницы,
И цитаделей первый камень.
И первый поцелуй влюблённых,
И нож убийцы в тёмной стыни,
И песнь молитвой окрылённых,
И сон голодных змей в пустыне.
Я — Божий сев, с небес цветущих
Рассыпан пригоршнями в травы,
Чтоб гласом сделаться средь сущих,
Златой трубой Господней славы.
И ураганом в море щедром,
И криком горестным из плена,
И молодым ливанским кедром,
И страшным роком Карфагена.
Я — Божий сев, и в зное лета
Рассеян полными горстями,
Чтоб все засовы в час рассвета
Открыть Господними ключами.
Средь пустоши крупицей праха,
Лучом звезды над горной кручей,
Лампадкой в келье у монаха,
Слезою мученика жгучей.
ПУТНИК
Я — путник, что во мглу рассветную,
Влеком неведомыми силами,
Ушёл тропу искать заветную,
Скитаться присно меж светилами.
И смерть и жизнь, и миг и дление
Приемля в дар, ищу иного я;
Покой мне — вечное стремление,
И каждый день — одежда новая.
Палим жарой, окутан мраками,
Как Слово, что вовек помянуто,
Праобразов мерцаю знаками:
Нить, из конца в конец протянута.
Вовек и семя я, и сеятель,
Един и словом, и обличием;
Одних законов хладный деятель,
Одним воздвигнутый величием.
Но в неизбывных вихрях замяти,
О Боже! дух вопит мой пламенный
О первом утре том, без памяти,
О чистом праге первой храмины.
Познав с Тобой дорогу страшную,
И звёзд, и муравьёв мучение,
Я круг свершил — с немóтой прашною
Вещей в их светлом облачении.
И в те врата стучусь отчаянно,
Из коих вышел в путь однажды я,
Росток живого неприкаянный,
В мирской пустыне влаги жаждая!
Пускай стрела, что прежде времени
В безвестный край была нацелена,
Вернётся из кромешной темени
К стрелку, чьё имя знать не велено.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Когда мой прах покойно канет
В прогорклой глине, в перегное,
Тогда межи уже не станет,
О Творче, меж Тобой и мною.
Когда двойное рухнет иго
Добра и зла, души и тела,
Падёт последняя верига
В той жатве, что давно поспела.
Лишённый облика и слова,
Тропу найдя средь бездорожий,
Твоим подобьем стану снова,
На первый день и миг похожий.
Неся в ладони луч денницы,
В глазах — небес прозрачный смалец,
Сойдёт с высокой колесницы
Межзвёздный, вечный Твой скиталец!
Как ветка мирта, что, задета
Крылами ветра, тает бледно
В сияньи нового рассвета, —
Безвестно, тихо и бесследно.
ИЗ СТИХОТВОРЕНИЙ, НЕ ВКЛЮЧЁННЫХ В ПРИЖИЗНЕННОЕ СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ
МОЛИТВА
Господи, помилуй сгинувших безвинно,
Что к Тебе простёрли праведные руки:
О Твоём величьи молвит их судьбина
И Твоею славой полны скорбь и муки.
В каждой смертной ране — отпечаток Вести,
В каждом слове — эхо страшного Глагола:
Днесь к Тебе взывает мир на лобном месте
И в могилах тонут города и сёла.
Помяни, Всещедрый, души тех, кто пали
От ножа Иуды, чтоб с крестом сродниться:
Лишь одну дорогу наши предки знали –
Путь, что начертала сень Твоей десницы.
Помяни, о Блаже, свет земного праха,
Трубный гимн умерших Твоему всесилью
И средь горней нивы воткнутый без страха
Меч, навек Твоею позлащённый пылью.
Перевёл с сербского Олег Комков.
Публикация подготовлена при поддержке Междисциплинарной научно-образовательной школы Московского университета «Сохранение мирового культурно-исторического наследия».
