Create post
Philosophy and Humanities

Не обижайте мух

Alissa Šnaider
Лесь -ишин
Daniil Vengersky
+6

Муха — источник заразы, -
Сказал мне один чувак.
Муха — источник заразы?
Не верь это не так!
Источник заразы — это ты.

Звуки Му

В предпоследний день февраля я почувствовала себя невероятно усталой и разбитой. В тот день у меня было выступление в Любляне — презентация книги о животных, которую перевели на словенский язык. COVID-19 уже стал к тому времени одним из главных предметов обсуждения — но еще не самым главным. В Словении главным предметом в те дни была политика — правые дорвались до власти; на презентацию люди пришли с акции протеста. Но уже чувствовалось всеобщее беспокойство. Отель, в котором я постоянно останавливаюсь в этом городе, встретил непривычной сценой полного отсутствия китайских туристов. Вспышка начиналась совсем рядом, в Италии; появились новости о заболевших в районе австрийских лыжных курортов, но в Словении пока зафиксированных случаев не было. Странное самочувствие на таком новостном фоне меня тревожило: приехать, выступить публично и кого-нибудь заразить было бы ужасно, но накрыло-то меня после мероприятия, а не до!

Ночью был небольшой то ли жар, то ли озноб. Проснулась часа в три в полной уверенности, что это оно, и написала сразу несколько имейлов, чтобы отменить все встречи, запланированные на следующий день. То были важные для меня встречи — с людьми, которых вижу редко, которыми восхищаюсь, дружбой с которыми дорожу. Утром дошла до центральной аптеки и обнаружила, что масок нет. Днем паранойя спала. «Это просто сезонный грипп», — успокоил Славой Жижек. Мы говорили по телефону, находясь на соседних улицах. Жижек обещал скоро приехать в Россию, если будут летать самолеты, а я отвечала: «Ну конечно будут, куда же они денутся!» Мысль о том, что могут закрыть границы, мне в голову не приходила.

Обратно ехала ночным поездом из Любляны в Мюнхен. Часа в четыре утра на границе Австрии и Германии в вагон зашли полицаи, стали стучать в купе и проверять паспорта. «Интересное дело», подумала я. Впервые вижу такое. Закралось подозрение, что это как-то связано с вирусом, но почему бы тогда им вместо паспортов не проверять температуру? Позже коллега просветила: полицаев интересует не вирус, а гражданство: идет охота на беженцев из Сирии и других измученных войной ближневосточных регионов. Я представила себя сирийским беженцем, переходящим с поезда на поезд по направлению к благополучной Германии. Захотелось стать невидимкой, чем-то неосязаемым или микроскопическим, осесть на ручке двери купе, чтобы чьи-то руки меня затем перенесли в Мюнхен, а оттуда в Берлин. Для вируса не существует границ, он с легкостью проходит паспортный и таможенный контроль. С моей руки он пересядет на мой паспорт, с него — на руку полицая, с нее — на паспорт пассажира из соседнего купе, который выйдет в Нюрнберге и отправится на конференцию или бизнес-встречу.

Вирус — это очень мобильная форма жизни. Ну как, жизни… На самом деле он болтается между жизнью и смертью. «Это колебание между жизнью и смертью является ключевым: вирусы ни живые, ни мертвые в привычном смысле. Это живые мертвецы: вирус живой в силу своего стремления реплицироваться, но это своего рода нулевой уровень жизни, биологическая карикатура не столько даже на влечение к смерти, сколько на жизнь на уровне тупейшего повторения и размножения», — пишет Жижек. Надо сказать, что на этом уровне пребывают не только вирусы. В свое время барон Якоб фон Икскюль описал, как устроен мир клеща. Восемнадцать лет клещ пребывал в лаборатории в состоянии анабиоза — ни живой, ни мертвый, в отсутствие всякой пищи. Клещ зависает в лимбо в ожидании стимула жить и двигаться. Стимулом в его случае является запах кожи теплокровного животного, на которого в естественной среде нужно просто удачно упасть.

Джорджо Агамбен назвал такое состояние «голой жизнью». На людей это понятие тоже распространяется. Голая жизнь — лишенная человеческого, то есть символического измерения; она вне права и закона. Попадание в серую зону неразличимости между жизнью и смертью, животным и человеческим, представляется чем-то маловероятным, учитывая наши кажущиеся безграничными культурно-символические резервы, а также внушительный набор прав и свобод. Однако, как замечает Агамбен, вся эта гуманистическая инфраструктура моментально коллапсирует, как только дело доходит до чрезвычайного положения. Мы приносим в жертву все, только чтобы не заразиться — говорит он. Мы так трусливо держимся за жизнь, что она становится неотличима от смерти. Сегодня N уважаемый член общества, завтра докладывает в авторитетные органы о «лицах китайской национальности» в маршрутках, а послезавтра скупает все имеющиеся в магазине рулоны туалетной бумаги, чтобы не досталось другим. Расчеловечивание происходит на глазах. Оно начинается с трусости, с подозрительных взглядов в сторону другого — чужака, мигранта, иностранца — как потенциально заразного.

Но первыми под подозрение попадают животные. Мыши и крысы со времен средневековья под подозрением из–за чумы, а в прошлом году источником заражения бубонной чумой в Монголии называли сурков. В начале двухтысячных я летала в Японию, и разболелась там как раз в то время, когда весь мир с ужасом начал обсуждать эпидемию птичьего гриппа, надвигавшуюся из Юго-Восточной Азии. Обратный рейс был из Осаки через Амстердам, где я несколько часов пролежала в отеле в тяжелом поту. Надев плотную японскую маску, с осторожностью обходила в аэропорту группу китайских туристов — от них, как и в этот раз, шарахались все, но еще больше шарахались от голубей в городах типа нашей Москвы. Потом был еще свиной грипп, а теперь вот этот. И кого назначили виноватым в первую очередь? Летучих мышей, змей и покрытых изумительной чешуей панголинов. Животные, жадность и жестокость по отношению к которым находится за гранью понимания, сваленные в кучу на жутком Уханьском рынке — утратившая любые различия голая жизнь. Когда я думаю о них, у меня сердце сжимается. Представляю себя трупиком панголина, грудой летучих мышей на развес. Хочется выкристаллизироваться из этой кричащей беспомощными ротиками биомассы, стать вирусом, запрыгнуть в чьи-то руки или глаза, реплицироваться, стать анонимным невидимым множеством.

На самом деле, пишет Агамбен, «враг не снаружи, он внутри нас». Это можно понимать двояко. С одной стороны, враг — это наша собственная трусость, граничащая с ксенофобией. Мы закроем границы и дороги, закроем двери и окна, закроем рты, умоем руки, а если надо — и вовсе будем отстреливаться от больных соседей, пришедших за нашей гречей. С другой, как потенциальные носители вируса, мы сами и есть то, от чего в ужасе отстраняются все вроде бы подобные нам. Не помню уже, как назывался один из нескольких просмотренных мной фильмов про зомби-апокалипсис, но в нем был такой эпизод: жена заразилась зомби-вирусом, а муж — из тех, кто будет до конца фильма спасать человечество от заразы — остался здоровым. То ли полиция, то ли армия устанавливает заграждения, снаружи которых остаются те, кто уже безнадежен, в том числе жена нашего героя, постепенно утрачивающая человеческий облик. Для него это, конечно, суровое решение, но в куче зараженных тел он видит свою жену в последний раз. Чистота человеческой расы важнее, понимаете? Именно тогда до меня впервые дошло, что я-то буду не по эту, а по ту сторону заграждения, в бесформенной массе зомби. Не со здоровенькими, не с теми, кто выжил, а с теми, кого ответственное человечество, просчитав свои и чужие шансы на выживание, сочло необходимым оставить за бортом; с теми, кому не досталось аппаратов ИВЛ, кого не приняли в больницу без страховки, кого побили за то, что закашлялся в автобусе; с панголинами и летучими мышами. Солидарность требует интенсивной работы воображения — поставить себя на место того, от кого отстраняются в страхе заразиться. Чтобы победить вирус, надо им стать.

Subscribe to our channel in Telegram to read the best materials of the platform and be aware of everything that happens on syg.ma
Alissa Šnaider
Лесь -ишин
Daniil Vengersky
+6

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About