Написано в соавторстве с Ксенией Кральской

что за дорога разделяет нас
я вдоль неё тянусь рукою мысли
на кончиках ногтей начертаны цветы
и цель пути цветок и вы идете вместе он и ты

Тристан Тцара, Путь

Раз

— Вот, гляди, — Алиса вытянула руку так, чтобы Егор мог её рассмотреть. Тот не решился трогать, лишь молчал, его взгляд скользил по руке от кисти до локтя и обратно. И после недолгого замешательства он на выдохе произнёс:

 — Ну дела…

Алисе сегодня исполнилось девятнадцать лет, и на её руках распустились цветы.

Ещё вчера вечером, перед тем, как надеть ночную рубашку, Алиса, стоя обнажённой перед зеркалом и внимательно вглядываясь в отражение, заметила на правой руке странные покраснения в виде небольших точек, словно её покусало какое-нибудь насекомое. Укусы не болели, не чесались — вообще не чувствовались, но только до тех пор, пока она не решила намазать их кремом. Синтомицин расползался по коже, и та реагировала жжением, точно в тех местах, где красовались неизвестного происхождения пятнышки. Решив, что поболит и перестанет, Алиса легла спать, ничего с рукой больше не делая. В случае чего, сходит завтра к доктору.

Ночью Алисе снилось, что она идёт по просёлочной дороге, не имеющей ни конца, ни начала, вдоль которой растут бескрайними полями цветы. Цветы светились, будто каждый — маленькая звёздочка. И Алиса шла, шла, шла…

Она проснулась ровно в тот момент, когда пришла — совершенно не помня, куда; — но после того, как открыла глаза и осознала, где находится — в этой аж до оскомины не родной, но всё-таки ставшей уже довольно привычной для её сознания комнате — в ней поселилось это чувство. Точнее даже будет сказать, что оно поселилось явно ещё до пробуждения, а теперь уцепилось за реальность и никак не хотело уходить. Тёплое, слегка тянущее, и в то же время до невозможности грустное — хотелось вернуться в сон, хотелось возвратиться туда, где что-то… Алиса не могла сформулировать это в своей голове, лишь ощущала, как действительность резко лишила её чего-то очень важного, пронзительно важного.

На прикроватной тумбе лежала коробочка, перевязанная бантом, а рядом уголком стояла открытка. «С днём рождения». Алиса протянула руку по направлению к; и замерла: цветы. Вначале подумав, что это, должно быть, шутка, розыгрыш — в честь дня рождения, она дотронулась до одного из солнышек в надежде, может, оторвать, или отклеить, или просто узнать, настоящие они или искусственные, но при первом же едва заметном касании по всему телу пробежала лёгкая дрожь, единой волной — от того места, где находился цветок, и расходясь: по руке, по животу и шее, в другую руку — до кончиков пальцев, в ноги и дальше в пятки, в голову; до мурашек, как от чесалки с несколькими тонкими прутьями. Пробрало. Иначе и не скажешь. Алиса тронула ещё раз, в этот раз более решительно — тело ответило сильной судорогой. «Капец», — произнесла Алиса; и больше ничего не сказала. Наскоро одевшись, она пошла к Егору.

Егор только и смог сказать: «Ну дела». А что он ещё скажет? Алиса вечно со своими выкрутасами, но что тут сделаешь, и если она говорит, что они настоящие, то у него не должно быть поводов сомневаться. Цветы и правда выглядели живыми — да они и были живыми. Следов клея или чего бы то ни было аналогичного можно не искать: цветы явно росли изнутри, кожа даже немного покрывала цветоложе каждого из.

 — К врачу? — спросил Егор.

 — Да.

Два

 — Нет.

Комната похожа на коробку. Обои заканчиваются за десять сантиметров до побеленного потолка, поэтому кажется, что он надет на комнату сверху, как белая картонная крышка. Чтобы это увидеть, нужно проснуться в определённом настроении и почувствовать себя слепым, только что родившимся котёнком, которого в числе прочих положили в коробку и теперь несут, чтобы утопить. Любопытно, что этот образ пришел Насте вовсе не из–за вопросов: зачем? за что? или почему? Никаких мыслей не было, они появились позже, чтобы как-то истолковать ощущения, бывшие до.

Она уже год жила в высоком сером доме без балконов, состоящем только из длинных коридоров и маленьких комнат, похожих на коробки для нежеланных котят. Настя вспомнила, что год назад в туалете действительно нашли котёнка. Один из унитазов засорился; когда его прочистили, обнаружилось, что под толстым слоем женских прокладок спрятано тело. Маленький и тщедушный трупик ненужного животного, которое, должно быть, кто-то пытался приютить, а когда не вышло (это было запрещено), убил. Это грустное событие не растрогало Настю до слёз, как других, не вызвало волну негодования, поэтому всеобщее и скрытное подозрение пало на именно неё. Надо сказать, Настя и сама не была до конца уверена, что это сделала не она. Когда столько людей в чём-то уверенно, сложно им противостоять одной только невиновностью.

Та история не имела никаких последствий. Настя не знала, почему вспомнила об этом именно сейчас, но странная цепочка ассоциаций складывалась дальше. Она вспомнила свой сон, в котором шла по заброшенному грязному городу и видела на заваленных мусором обочинах освежёванные трупы собак. Во сне это почти не вызывало негативных чувств, но сейчас сон казался странным.

Настя выбралась из постели. Стараясь не шуметь, чтобы не разбудить соседку (вторая кровать пустовала), она оделась и вышла из комнаты.

Мир был большим, город шумным, автобусы переполненными. Пасмурное небо постепенно светлело. Люди рядом ругались и терпели неудобства жизни. Настя вышла на остановке и купила в киоске банку тёплого сладкого кофе. Отсутствие цели рождало ощущение, будто весь мир развалился перед ней в порнографической наготе — от этого свербело в носу, как когда хочешь чихнуть, но не можешь. Божественное откровение испачканной и скомканной бумажки не несло смысла, который стоило бы сообщать людям. Оно окружило Настю кольцом, через которое никто не смог бы проникнуть.

В полдесятого Настя пошла в кино. Кроме неё в зале было ещё несколько человек, но она не задалась вопросом, кто они и почему так бездарно тратят свое время. Комедия была донельзя глупой и не очень смешной, но Настя смеялась и громко сёрпала, втягивая через трубочку остатки кока-колы. В её распоряжении было несколько пустых рядов и вечность.

Три

К врачу всё-таки решено было не идти, несмотря на необходимость. Алиса вполне понимала, что ей это нужно, но в итоге отказалась от. Внутренний протест был неумолим: они уже ехали в сторону больницы, и в гремящем, прямо-таки разваливающемся на ходу трамвае, за лязгом ржавых железяк было не расслышать разгоравшейся ссоры. Доносились лишь обрывки: «Ты придурок», «Сколько можно?», «Капец», «Капец», «Хватит с меня», «Иди на хуй», «Капец». На очередной остановке во внезапно образовавшейся тишине раздался хлопок: ладонь — лицо. «Капец!» — крикнула Алиса и выбежала, а Егор так и остался стоять, словно сросшийся с полом вагона. Только и смог, что в уже закрывающуюся дверь крикнуть: «Сама иди! Найду себе другую…» — кого другую уже было не понять. Уехал.

Всё ещё полыхающая от злости голова родила несуразную мысль, и Алиса сняла с себя куртку, выбросила её в ближайшую урну. Цветы трепетали, эмоции пенились, клокотала где-то внутри ненависть к этому жалкому отродью, как (про себя) постоянно называла Егора Алиса. «Это я тебя выбрала, а не ты меня», — произнесла она вслух неожиданно для самой себя. В диком негодовании Алиса дёрнула цветок на тыльной стороне ладони, и ноги её подкосились. Голова треснулась о заледеневший асфальт, тело неуёмно затряслось, и только цветок оставался будто нетронутым.

Прошло что-то около пяти минут, прежде чем Алиса смогла подняться на ноги. Никого вокруг не было, только сильно болела голова. И Алиса пошла. Она шла, шла, шла… как в сегодняшнем сне, и вдруг вспомнила, что не раз уже вот так ходила. И вновь пришло к ней чувство чего-то утраченного в тот самый миг пробуждения, и вновь она резко захотела вернуться в сон.

Этот город никогда ей не нравился: толпы народа, бесконечные вереницы лиц, чего-то ещё, чего-то ещё и чего-то ещё. Слишком посредственно, слишком неопределённо. «Несуразица, — вновь произнесла она вслух. — Что же это такое?» Лепестки лишь едва заметно подрагивали от лёгких дуновений, ответа от них не дождёшься. Некоторые прохожие с интересом или непониманием рассматривали руки, и невозможно было точно сказать, смотрят они на цветы или больше поражает их факт, что зимой девочка идёт в одной лишь безрукавке, но большинство — всё равно: даже не замечало. Алиса хотела было вернуться за курткой, главным образом, чтобы было как спрятать — холод её не заботил, но совершенно не могла вспомнить, где находится та остановка. Не могла даже и понять, где находится сама, но вскоре поняла, и всё-таки направилась в сторону поликлиники. В конце концов, сегодня её день рождения, и она может делать всё, что хочет. К врачу пойти… Однако, незадача: стоило пройти каких-то десять шагов, как снова передумалось. Ведь страшно.

Алиса застряла. Делала десять шагов в одну сторону, передумывала, шагала обратно, десять шагов, и вновь разворот, и опять обратно. Через некоторое время ей надоело, и она просто осталась стоять на месте. Может быть, ожидая, что как-нибудь всё разрешится само собой. От нечего делать — ждать, видимо, придётся долго, — она начала тихонько пощипывать лепестки на руках. Дрожь бегала по телу, руки сводило. «Эх», — всё, что сказала Алиса, и замолчала.

Но время шло, решение не появлялось, и тогда Алиса придумала, и пошла в книжный магазин. Шагала в этот раз не останавливаясь. Слегка скрипнула дверь, слегка скрипнула продавщица: «Здравствуйте». Алиса не ответила, лишь бросила на прилавок блокнот и ручку — самую дешёвую во всём канцелярском отделе. Продавщица, пробивая товар, постоянно посматривала на цветы, но молчала. Потом снова скрипнула: «Спасибо за покупку». «Угу. Обращайтесь», — ответила Алиса и вышла.

Теперь нужно было решить, идти ли к врачу, для этого блокнот с ручкой и понадобились. Алиса вырвала страницу и что-то написала на ней, потом смяла и засунула в карман. «Теперь можно идти», — опять вслух. И направилась в.

Четыре

Небо прояснилось. Между однообразных туч появились светлые пятна, кое-где — даже морозная голубизна. В себе Настя тоже обнаружила прояснение. Её настроение часто менялось в соответствии с погодой. Сунув руки в карманы, она перешла дорогу и стала подниматься вверх по склону. Справа от неё за огороженным каменной оградой обрывом лежало подо льдом море. Настя забралась на вершину холма и, остановившись, опёрлась руками об ограду. Сразу за ней на земле валялись помятые пластиковые стаканы, жестяные банки и окурки, чуть подальше торчали кусты, затем земля круто обрывалась и уходила вниз, туда, где белело замёрзшее, покрытое снегом море.

Тонущему котёнку прокладки могли показаться сходящимися над головой льдинами. Он был беспомощен перед ними и перед неумолимой рукой судьбы. Настя хихикнула. Она вспомнила, с чего начались подозрения. Лютик принесла котёнка, хотя знала, что они не смогут его оставить. Они прятали его в шкафу, когда приходил комендант, говорили и смеялись громче, чем следует, чтобы заглушить его жалобный писк. Он был маленьким и легко умещался в ладони. Настя сжала дрожащее черно-белое тельце и выставила руку в окно. «Или ты его унесешь туда, откуда принесла, или я вышвырну его прямо сейчас с восьмого этажа, ты меня поняла?» В тот же день котёнок исчез. Спустя несколько дней засорился туалет. В ответ на косые взгляды Настя улыбалась. Она не знала, почему всем это кажется важным. Она знала тех, кто поступает так с новорождёнными детьми.

Настя забралась на каменную ограду, села на корточки и спрятала руки подмышки. С моря дул ледяной ветер. За спиной скрипели покрышками машины. Красные собаки из сна смотрели на неё мутными голубыми глазами без зрачков. Насте никогда не было по-настоящему страшно, но порой она испытывала тревогу — будто кто-то скребёт изнутри. Она была бесчувственной, поэтому ей нравилось испытывать хоть что-то. В том, что люди топят ненужных котят, была какая-то правда жизни. Животные съедают лишний приплод, женщины избавляются от детей.

Настя спрыгнула на тротуар и на негнущихся ногах, как видавший виды железный дровосек, зашагала по дороге из желтого кирпича в Изумрудный город. Зубы отбивали тревожный ритм. Небо заволокло низкими снежными тучами. С холма Настя спускалась осторожно — брусчатку под ногами покрывала корка льда.

В книжном магазине было тепло. Дождавшись, когда пальцы снова начнут её слушаться, Настя взяла с полки книгу и пролистнула страницы веером. «Ну, хватит! — прочла она на произвольно открывшейся странице. — Слезами горю не поможешь. Советую тебе сию же минуту перестать!»

Настя нашла это совпадение занятным. Она присела на библиотечную лесенку и дочитала:

«Она всегда давала себе хорошие советы, хоть следовала им нечасто. Порой же ругала себя так беспощадно, что глаза её наполнялись слезами. А однажды она даже попыталась отшлепать себя по щекам за то, что схитрила, играя в одиночку партию в крокет. Эта глупышка очень любила притворяться двумя разными девочками сразу».

Настя захлопнула книгу, задумчиво глядя перед собой. Продавщица здоровалась с новыми посетителями, по телу Насти разливалось тепло, а за окнами магазина кружился снег.

«Что мне делать?» — спросила Настя у книги и открыла её, ткнув в страницу пальцем. Сердце сжалось в предчувствии.

Пять

«Стой, ничего не делай!» — прокричало вдруг что-то внутри. Не прямо словами, конечно, но Алиса всё-таки остановилась. «Опять?» Всё-таки нет, как видно. Алисе не хотелось вновь застрять, так что она вытащила из кармана скомканную и уже успевшую в чём-то испачкаться бумажку, прочитала написанное, понюхала (пахнет кофе) и двинулась дальше.

Без куртки, обретшей теперь совершенно новую и неизвестную судьбу с началом, положенным где-то в мусорном баке, было всё-таки зябко, — «Ну и погода, в такой-то день!», — цветы на руках заиндевели. Алиса быстрым шагом преодолевала квартал за кварталом, совсем не поднимая взгляда и глядя только себе под ноги. Мимо по дороге, постепенно покрывавшейся вялым каким-то снегом, мчались машины, гонимые сильными топлениями гашеток, спешили кто куда всех сортов и мастей люди; вся каша сопровождалась целой палитрой звуков и шумов. И вдруг среди акустического месива раздался, словно точно по партитуре, сольный возглас, как будто возвещавший: «Эй, мир, посмотри, я здесь!» Мяукнул. Алиса сразу же обернулась: маленький, серый, уличный; но тут же себя одёрнула. Она прекрасно помнила, чем закончилась история с прошлым. «Сейчас не могу, но я за тобой ещё вернусь», — сказала она скорее для самоутешения, нежели котёнку.

В приёмной сидело несколько человек: дед с повязкой на глазу, рассказывающий собеседнику про катаракту, собственно собеседник, внимательно слушающий деда и постоянно кашляющий, двое мужчин, громко спорящих о чём-то математическом, ребёнок (а может уже юноша) с женщиной — видимо, мамой, — и девушка с собачкой. К девушке подошёл кто-то из персонала и сказал: «Ну всё, да. Вас размещают. Вещи у вас с собой? Пойдёмте, — посмотрела на собачку. — Только с животными у нас тут строго — нельзя».

— Так, так. Значит, цветы? — рассуждал доктор, когда Алиса попала к нему на приём. — И давно это у вас?

— Я не помню, — ответила в сомнениях Алиса.

— И что же это за цветы? — тон был явно слегка издевательским.

— Не знаю. Кажется, лютики.

Доктор молчал. Долго, минут пять. Потом куда-то ушёл. Отсутствовал тоже долго. Вернулся. Сказал: «Ну что же. Вы знаете, куда вам теперь? Там два молодых человека, идите с ними», и Алису повели, хотя точнее будет сказать — просто сопроводили. Алиса, вообще говоря, знала, куда идти, но эти двое выполняли свой долг, и Алиса была не против такого эскорта — да ей просто было всё равно. Высокое серое здание без балконов; бесконечное число бесконечной длины коридоров.

«Пришли. У тебя ещё две соседки, их сейчас нет», — сказал один из. Алиса не стала отвечать на и так известную ей банальную вещь, посчитав, что он просто умничает — его назначили, вот он и делает вид, что лучше всех всё знает, — но выбрала второго, спросила: «Как зовут?» «Егор», — ответил тот. На этом двое ушли, попрощавшись (Алиса сказала «Пока» только второму), оставили её наедине с собой. Комната была похожа на коробку — маленькую, тесную, с потолком, похожим на белую картонную крышку. Все комнаты здесь одинаковые — одна и та же комната, можно сказать. И Алиса, пожалуй, даже соскучилась по ней за время отсутствия. «Эх», — вслух произнесла Алиса, после чего легла на кровать и уснула.

Во сне Алисе привиделось, что она стоит на склоне берега льдами закованного моря, а потом снова идёт, идёт, идёт… и вдруг тонет; в зеркальной глади; а потом они пили чай!

Проснулась. Не особо представляя, что всё-таки делать, Алиса решила идти, куда глаза глядят. Коридор сменялся коридором, нескончаемыми рядами шли вдоль стен двери в такие же маленькие тесные комнаты, как у неё. Цветы на руках выглядели увядающими, и пройдя, как ей показалось, с десяток проходов, которые непременно кончались поворотами или развилками в другие, Алиса нашла женский туалет. Холодная грязная вода била из–под крана тугой струёй, и Алиса, закрыв глаза, подставила под неё сначала одну руку, потом другую. Кожа покрывалась мурашками — с макушки и до кончиков пальцев; от самих лепестков будто бы исходило тепло и разливалось по телу ленивыми волнами. Окно было открыто, зимнее дерево веткой махало Алисе, и она помахала ему в ответ.

Алиса помнила, как попрощалась с Егором, поэтому знала — никто её уже не ждёт. Но пошла, вновь поддавшись сменившему направление внутреннему порыву. Никто не препятствовал её выходу из здания, никто в трамвае не пялился на её покрытые цветами руки — ну разве только чуть-чуть, — никто не приветствовал, когда она открыла дверь и зашла. В комнате ничего не изменилось с утра: на тумбочке так и лежала коробка — подарок на день рождения, рядом так и стояла уголком открытка. Алиса развязала бантик и открыла картонную крышку.

Шесть

Палец ткнул в пустое пространство — двумя сантиметрами ниже начиналась седьмая глава. Настя закрыла книжку и поставила её между «Волшебником из страны Оз» и «Удивительными приключениями Антуана Рокантена». Ещё немного постояла, ощупала пёстрые корешки, разыгрывая заинтересованность, потом сделала крохотный шажок к следующей полке. Минут через десять — ещё один. Настя исследовала стеллажи с скрупулёзностью алкоголика, забывшего, в какую книгу спрятал заначку, и когда дошла до отдела канцелярии, персонал уже недружелюбно поглядывал в её сторону. Момент был упущен: когда Настя покинула зал, все книги остались в собственности магазина. Раньше они воровали книги на слабо.

На улице шёл снег. Мелкая холодная крупа стайкой влетела за шиворот бесшарфной Насте и растаяла от тепла её тела. Встрепенувшись от внезапного холода, Настя накинула капюшон и, смяв в ладони воротник, ринулась наперерез снежному ветру. Мысленно вычислив, сколько осталось денег, она побежала в кинотеатр. Крупинки врезáлись в лицо, пробуждая от тысячелетнего сна, в который её погрузило чтение. Ноги скользили, и дважды Настя едва не упала. Когда она запрыгнула на последнюю ступеньку, изнутри неё что-то плюхнулось. Настя замерла и обернулась: снег валил, покрывая мир белым.

Заглянув в кошелёк и пересчитав деньги, она решила выпить чаю, но перед этим следовало зайти в туалет. Второй раз за день Настя оставила куртку в гардеробе и забаррикадировалась в туалетной кабинке. Прислонившись к дверце спиной, она слушала чужие шаги и шум воды снаружи. Хлопнула дверь. Спустив джинсы и колготки до колен, Настя отлепила от трусов прокладку, бросила её в унитаз и нажала на смыв. Клетки убитого котенка закрутились в водовороте сходящихся льдин.

 — Ну дела… — сказал Егор, когда она показала ему то, что сжимала в руке.

Он не взял это, чтобы рассмотреть получше, — наоборот, отодвинулся. Взгляд нерешительно скользнул от Настиных пальцев к её лицу и обратно.

 — К врачу? — с замешательством и надеждой.

 — Да, — пожала плечами.

Настя сидела за круглым столиком, пила чай за пятнадцать рублей и смотрела сквозь тёмно-синюю стеклянную стену наружу. В кинотеатре уютно пахло карамелью и попкорном, в зале игровых автоматов пищали электронными голосами машины и смеялись дети. Пиу-пиу, тр-р-р-р. Заходящие люди стряхивали снег и громко топали ногами.

Приснившаяся ей собака отчасти была её собственной, из детства. Их у неё было две — мать и сын, похожие как две капли воды, поэтому Настя не помнила, у кого именно не хватало глаза. Наверное, у сына. Он случайно выколол его веткой — глаз заплыл, наполнился гноем и через некоторое время стал мутным и голубоватым, как у бесшкурных собак из её сна. Они были слепы, но взгляд всё равно казался Насте жалобным. Взгляд принадлежал другой собаке — матери. Её убили, когда она не смогла во второй раз разродиться. Настя видела, как дядя Саша взял топор и пошел в лес рядом с домом — туда, где скулила её собака. Настя помнила страшный визг, который слышала даже сквозь плотно прижатые к ушам ладони. Когда ей понадобилось в туалет — деревянное сооружение в том же леске рядом с домом, — она долго терпела, а когда всё-таки пошла, увидела собаку, лежащую с расколотым черепом и всё ещё тихо поскуливающую. Глаза её были мутными.

«Голубые глаза собаки, — подумала Настя и повторила про себя как пароль: — Голубые глаза собаки».

Возвращаться в комнату общежития не хотелось. Там её никто не ждал. Настя решила поехать домой.

Семь

Крышка коробки напоминала потолок, и сама коробка была точь-в-точь комнатой Алисы. «Шутник, блин», — вздохнула, глядя на подарок: упаковка прокладок. Рядом лежали два билета в кино на вечерний сеанс. «Ещё и придурок», — увидев название фильма: комедия, которую Алиса, вообще-то, уже посмотрела — утренний сеанс, полупустой кинотеатр. Внутри лежала оранжевая купюра, а на самой открытке было написано: «Поздравляю тебя с днём рождения! Сходи развлечься куда-нибудь со своей подружкой из общежития».

Зазвонил телефон.

 — Привет, это Егор.

 — Привет. Откуда у тебя этот номер?

 — Да, узнал там… В общем, это, ты не против, если я завтра к тебе зайду? Ты же в общаге будешь?

 — Ещё не знаю. Может быть. А зачем тебе?

 — Ну… дела.

 — Пфф… Не знаю, какие у нас с тобой могут быть дела.

Нажала на красную кнопку.

В доме, видимо, отключили отопление, потому что холодно было — капец, как сказала Алиса самой себе. А раз так, то можно и снова пошляться, делать всё равно нечего. В который раз за сегодня она так. Вот и сейчас, снова. Надела оставленное в шкафу пальто. Снег большими плоскими хлопьями сыпался на замёрзшие дороги, ресницы Алисы покрывались инеем. Прямо под табличкой «Мусор не бросать» валялись чёрные мусорные пакеты, некоторые из них — раскрытые, выплюнувшие содержимое в мир; в груде лежал освежёванный труп собаки с голубыми глазами. «Капец», — произнесла Алиса и вспомнила в этот момент про бумажку в кармане. Нацарапанное на ней божественное откровение не несло смысла, который стоило бы сообщать людям, но то был пароль — её собственный, личный, и потому обладавший столь весомой значимостью.

Алиса шла, шла, шла… в сапогах с налипшими снежинками — точно серебряные башмачки, — по мощёной дороге, покрытой обоссанным собаками жёлтым снегом. Алису тошнило, очевидность била ей прямо в глаза: мир существует, она существует, и она знает, что мир существует; вот и всё. Она вновь почувствовала себя застрявшей, сиречь зажатой даже — можно подумать, меж двух чего-то.

Цветы мягко тёрлись о рукава, пробирал то ли озноб, то ли просто. Алиса подумала, что можно было бы зайти в кинотеатр — согреться, выпить чаю, может быть, что-нибудь посмотреть. Только не то; купить билет на свои деньги. Сидеть за круглым столиком, пить чай. Рядом сидели бы такие же, как она — замёрзшие, греющиеся чашками, за столиками, круглыми, в кинотеатре, фойе, с посыпаемом снегом миром за тёмно-синей стеклянной стеной, в уюте и его запахе карамели, попкорна, в звуках игровых автоматов, в чьих-то голосах и топтании.

Отшлёпала себя по замёрзшим щекам и направилась дальше. По этой улице она сегодня ходила. И на этой улице она видела совсем маленького котёнка. Она шла сейчас по этой улице, и увидела котёнка. Перед глазами пронеслись мгновения прошлой истории — закончилось тогда всё очень печально. Но Алиса не смогла ничего с собой поделать. «Бедняжка. Замёрз, наверное?», — расстегнула пальто и прижала его к себе.

На телефон пришло сообщение: «Ключи».

Тошнота понемногу утихла, но живот всё равно болел, причём всё сильнее. Вспомнив, какое сегодня число, Алиса поспешила — вновь назад: всё-таки подарок оказался весьма кстати.

Восемь

Настя снова шла — от кинотеатра до книжного, от книжного — поворот к вокзалу. Оскальзываясь и щурясь. «Домой! Почему я сразу об этом не подумала?» Ветер кружил снег, метель грозила превратиться в снежную бурю. Скомкав воротник, чтобы снег не попал за шиворот, Настя побежала. Успеть! Это казалось важным. Автобусы могли отменить из–за бурана. Теперь у неё была цель, она стала одной из спешащих и живущих. Никаких откровений.

Машины гудели и месили грязный снег. Вокзал напротив памятника Ленину был почти пуст: всего два автобуса, людей — гораздо больше. Пассажиры цепочкой заходили в открывший двери автобус, толпа разматывалась, как клубок, и постепенно редела. Настя выскочила на дорогу перед капотами раздражённых автомобилей и замахала руками. Автобус 216 закрыл двери. Нет! Настя бросилась вперед. Нет-нет-нет, только не это. Не уезжай-не уезжай, пожалуйста! Автобус дёрнулся и остановился. Водитель покачал головой, поднес указательный палец к виску, постучал. Настя прижала руки к груди и засияла благодарной улыбкой. Вы спасли мне жизнь. Спасибо. Обогнув автобус, она запрыгнула в открывшиеся двери.

Мест не было. Люди стояли и неодобрительно смотрели на Настю, когда она вошла. Они испугались, когда автобус резко затормозил. Настя протиснулась к задним местам, прижалась животом к сидению и схватилась руками на спинку. Автобус тронулся. Сидящий перед ней дед с повязкой на глазу рассказывал про катаракту, позади — разгоралась ссора. «Капец», — подумала Настя. Автобус разгонялся, тормозил, потряхивал. Настя болталась из стороны в сторону, как боксёрская груша. Когда собеседник деда вышел, она забилась на его место и уткнулась в заледеневшее окно. Поскребла стекло ногтем, теплом пальцев растопила маленький участок для обзора. Дерево снаружи помахало ей веткой и исчезло. Настя скрутилась в узел, чтобы сохранить тепло.

«Капец! Иди на хуй, а?! Не тебе решать, что с этим делать! — Настя вылетела из автобуса, — не твоя забота, урод!»

Она разозлилась. Достала из кармана направление, смяла и бросила в урну, развернулась и зашагала прочь. Шла быстро, спрятав руки в карманы и глядя только перед собой, но потом вдруг остановилась, покачала головой и медленно побрела обратно. Направление лежало на самом верху, испачканное и смятое. Очистив его от налипшего мусора, Настя разгладила его на коленке, сложила вчетверо и засунула обратно в карман. Когда котёнок совсем маленький, слышно, как под пальцами бьётся его сердце. Настя чувствовала живое тепло, когда высунула руку с котёнком в окно — смогла бы она разжать пальцы? «Бессердечная!» Лютик забрала его и, прижав к себе, унесла, чтобы утопить в унитазе.

«Это твоя палата. У тебя ещё две соседки, их сейчас нет». Настя заполнила бланки и переоделась в больничный халат. Долго смотрела на своё обнажённое тело в зеркало, должно быть, нарочно поставленное здесь, но не заметила изменений. Происходящее напоминало розыгрыш. Настя выпила лекарства, снова заполнила какие-то бланки и легла на кровать, положив правую руку ладонью вверх. Медсестра ввела в вену иглу капельницы.

 — Мне приснилось, что из рук растут цветы.

 — Цветы? — равнодушно переспросила медсестра и сухо улыбнулась. — Пора на процедуру. Поднимайся. Я провожу.

Больно не было. Настя представляла, что находится не здесь, а идёт по незнакомому городу мимо высоких серых зданий, поднимается по неизвестным лестницам, идет по коридорам мимо безликих дверей. Под звук откачивающего насоса она выходит на просёлочную дорогу, вдоль которой растут бесчисленные, сияющие как звёзды цветы. Настя ложится на обочине и прорастает цветами.

 — Какое-то время будут обильные выделения — чуть сильнее, чем при обычных менструациях. Если вас насторожит их запах или цвет, записывайтесь на приём, — неулыбчивый доктор протянул упаковку прокладок.

«С днём рождения, котёнок», — подумала Настя.

Проталину от её пальцев затянуло ледяным узором. Старика слева уже не было. Очень толстая женщина-кондуктор с мотком никому не нужных бумажных билетов и раскрытой сумкой для сбора денег нависла над Настей:

 — Конечная. Спим, что ли? — прищурилась. — Что-то я тебя не помню. Проезд оплачивала?

 — Да, — соврала Настя. — Я вон там стояла.

Кондукторша не поверила, но, посмотрев на неё несколько долгих секунд, сказала: «Приехали», — и покачиваясь ушла.

Девять

«Приехали…», — озадаченно, покачав головой. Глядя на пачку прокладок, Алиса подумала, что по сути это — своего рода контейнер для нерождённых. Интересно, куда они потом попадают? Должно быть, унесённые вихрем, путешествуют прямо как домик Дороти, в другой мир, где много-много цветов, волшебства и всего такого. А может быть, просто не выбираются в наш мир из того, магического. Так и бродят там по дорогам без конца и начала. Кто его знает…

«Бля. Айм блидинг», — пошутила про себя Алиса, а потом добавила: «Энд блуминг». «Блум-блум-блум», — напевала, пока снимала трусы, приклеивала к ним контейнер, снова надевала. Запах немного настораживал, но это давно уже было обычным делом. Взгляд упал на книгу, стыренную когда-то давно из книжного. Алиса открыла последнюю страницу, чтобы посмотреть, чем всё закончится, и не увидела там ни одного знака препинания. Хмыкнула. Да и вообще. «Что за бред — читать в туалете?» Вспомнив, написала сообщение: «Где обычно». Чуть подумала и приписала: «Всё». Но не отправилось.

Не отправилось, но решилось: она здесь последний раз, точно. Эта мысль пришла как раз вместе с последней строкой книги. Дальше — в тесную комнату с одной-единственной тусклой лампочкой под потолком, соседками и постоянным надзором. Непонятно ещё, что делать с котёнком, который постоянно пищит и мявкает. Наверное, стоит всё же принести его, а там посмотрим. Может, соседки будут хорошими. А может, не терпят котят, тогда облом. Но котёнка жалко. И лишь бы его не постигла участь прошлого.

Ключ несколько раз провернулся в замочной скважине, а затем улёгся под коврик. Домофон на железной двери заверещал. Щёки почти мгновенно замёрзли. Смятая бумажка, наконец, полностью выполнила своё предназначение и покинула карман, улетев в мусорную кучу, недалеко от дома, ту, где стоит табличка, запрещающая бросать мусор, и аккуратно легла рядышком с бездыханным телом. «Голубые глаза собаки», — прошептались слова, покинув одновременно мозг и лёгкие, пройдя по пути гортань, зёв и губы, а затем попав через уши обратно в мозг, который частью себя и не покидали никогда. В ту же кучу улетела комната, по дороге потеряв свой потолок.

Несмотря ни на что, Алиса чувствовала облегчение, словно всё это время внутри неё жила какая-то мерзость, выкачивающая силы, а теперь, пусть и пришлось пройти через мучения, стало легко. Не смотря ни на что, кроме вперёд идущей дороги, Алиса следовала своим, теперь определённым, путём, и уличные фонари сквозь метель и тёмный вечер казались яркими звёздочками. Алиса посмотрела на время: одиннадцать часов. Алиса только что родилась.

На экране горело несколько пиктограмм. Алиса открыла сообщения: «С днём рождения! Не могу дозвониться», «Баланс вашего лицевого счёта -12,83 рублей», «Этот абонент звонил вам 3 раза». Ах вот в чём дело, а уж думала, что-то со связью; но с ней всё отлично. Вернее, её попросту нет. Раз уж баланс отрицательный. Так что волноваться нечего.

Алиса уверенно шагала вдоль проспекта, точно зная теперь, что всё будет хорошо. Серое безбалконное здание встречало светом в окнах. Котёнок нежно ёжился подмышкой. Прошла мимо охранника, сняла шапку, свободной рукой отряхнула пальто. Интересно, соседки уже там? Вверх по лестнице. Дверь в комнату. Пришла. Да, теперь — только здесь. Вошла. Ну и славно. «Дошла».

Уже засыпая, Алиса подумала, что наконец-то закончился этот странный день, целиком заполненный хождениями по городу и какими-то обыденными делами. И когда сознание уже покинуло реальность, цветы, что цвели этот единственный день на руках, пропали.

Десять

После рокота автобуса и шума города на Настю свалилась тишина. Снег на дороге рыхлый, ещё не утрамбованный машинами, где-то по щиколотку. Настя быстро шла по колее от колёс почти в полной темноте, по обе стороны дороги теснились дома. Из них лился свет, пахло дымом, но они были далеко, свет едва достигал заборов. Идти в темноте было страшно. Настя шагала скоро, почти переходя на бег. Иногда, заслышав её шаги, поднимали вой собаки. Их лай, глубокий и простуженный, был совсем не похож на визгливые голоса городских собак. Ноги и руки закоченели. Настя пошевелила пальцами в ботинках и пожала их, колченого ступая по мягким сугробам. С руками дело обстояло хуже — сжатые в кулаки пальцы побелели, но Насте не хотелось отпускать воротник.

Цыган или Пират, новая мамина собака, залаял, выбравшись из будки, и неуверенно качнул хвостом. Он оказался трусом — когда Настя боязливо шмыгнула мимо него к крыльцу, Пират спрятался, несколько раз гавкнув, чтобы не потерять лицо. О будку ударила цепь, и через минуту всё стихло. Настя потопала ногами, чтобы стряхнуть снег, и потянула дверь. Она была закрыта изнутри на крючок. «И как мама не боится», — подумала Настя. В коридоре раздались торопливые шаги, зажегся свет, дверь распахнулась.

 — Настя! А я не ждала… Заходи, заходи скорей. Замёрзла? Нет-нет, в дом иди, там натоплено. На кухне даже водопровод промёрз. Голодная? Я сейчас принесу, разогрею.

Маленькая кругленькая мама засуетилась, забегала, даже не спросив причину внезапного приезда. Дома было тепло и сухо, пахло раскалённой краской. Настя подставила стул в дурацком чехле к трещащей дровами печке, села и вытянула вперед ноги и руки. Мама вернулась с кастрюлькой и чайником и снова убежала. А ледяная Настя таяла. Под ней образовалась лужица воды, струйки бежали по лицу из глаз и из носа. Она шмыгнула, и пошла переодеваться.

На столе уже стояла целая прорва тарелочек и чеплашек. Картошка, котлеты, консервированный помидорный салат, аккуратно нарезанная колбаса и белые пластики сала. Настя не жаловалась, она с утра ничего не ела.

 — Как-то ты похудела, — мама беспокоилась на стуле напротив. — И бледная. Ты не заболела? Ты ешь-ешь. Кушай.

 — Заболела чуть-чуть, но уже прошло. У меня справка на два дня, поэтому приехала. Завтра обратно поеду.

 — Уже завтра? — вздохнула, — я думала, на выходные останешься. Дядя Саша рыбки поймал, я насолила. И пироги хотела завтра поставить. Дороги замело — наверное, и автобусов-то не будет.

 — Снег почти прекратился. Хотя, может, и останусь. Не знаю. Мне учиться надо.

 — Ну, я это ничего, если надо, то конечно, — мама пошла на попятный, улыбнулась, глядя ласково, словно не видела год. — Учись.

Она взяла тряпочку, обернула ручку чайника и налила в кружки кипятку.

 — Кофе или чай? У меня сгущёнка есть, хочешь? Или варенье?

Спросила и убежала, не дождавшись Настиного решения. Вернулась со знакомой синей консервной банкой.

 — А варенье уже тут, клубничное. Поставить?

Настя выбрала чай со сгущёнкой, как в детстве. Варенье можно и так, ложкой, вприкуску. Уличный кот, которого мама зимой запускала домой погреться, потёрся о Настины ноги, лёг боком на тапочки и замурчал.

— Вот охламон. Ну, рассказывай, как ты там? Как твой Егор? — подперев щеку ладонью и приготовившись слушать, мама вдруг встревожилась. — Чего ты, Настюш? Глаза, как у побитой собаки. Что случилось? Расстались, что ли? Ну чего ты, девочка? Сколько вон таких Егоров… Другого найдёшь…

Настя плакала и не могла прекратить.

Конец!

Снежная буря миновала. Вечером следующего дня Настя стояла в туалете общаги и пялилась в зеркало над раковиной. На лбу грозил выскочить здоровенный прыщ, изо рта торчала зубная щётка. В одной из кабинок кто-то увлечённо рассказывал о своей жизни. Голос незнакомый, жизнерадостный:

 — Привет, мам. Да, да, просто деньги кончились. Спасибо за поздравление. Да, и правда, новое начало. Спасибо. Да. Спасибо.

Настя чистила зубы. Возила щёткой вверх-вниз, туда-сюда. Вечное возвращение.

 — Да никак не праздновала, Лена же уехала. Вернётся — сходим куда-нибудь. Ну, я снова заселилась в общагу. Прошла медосмотр и заселилась. Решила, да. Решилась. Ну, последовала твоему совету, написала себе бумажку «Да я хочу Да», и сработало. Да правда, сколько их бояться. Я же взрослая теперь, хи-хи.

На губах пузырилась белая пена. Глаза — зелёные, ничуть не бешеные. Настя стёрла пальцем зубную пасту с подбородка, написала на стекле: «Да я хо…». На большее пасты не хватило. Она смазала надпись тыльной стороной ладони, и снова взялась за щётку.

 — Врач? Да чего, просто осмотрел меня и всё. Да, в городской. Ну она как бы и универская тоже. Да, да, которая рядом с общагой. Ага. Ага. Да, соседки нормальные, Наташа и Катя.

Наташа и Катя. Из 803. Настя сплюнула и прополоскала рот. В общагах всё общее, даже уединение в туалете. Унитазы и урны полны божественных откровений, кабинки — места свершения таинств.

 — А, это, мам… я рассталась с Егором. Да придурок он, пусть идёт на все четыре. Бесит меня он и его квартира, блин! Ага. Да, просто ушла и всё, ключи под дверью оставила и свалила. Так что с общагой вовремя… блин, капец, забыла ему написать, что ключи где обычно… Ладно, щас напишу. Э-э-э. Ну мам, ну зачем мне парень? Мам, ну не начинай. Да зачем? Да познакомилась уже, блин. Тоже Егор. Ага. Дежурный по общежитию или что-то такое. Да, на Егоров везёт прям, ха-ха. Он уже и встретиться хотел. Неа. Ну не хочу.

Настя передумала уходить. Она забыла взять полотенце — по лицу стекала вода. «Странно», — подумала она. И вспомнила: — «С Егором кончено, мам, я теперь сама по себе. Как я могу быть с ним после того, что сделала? Он не виноват, он просто придурок. Я сама так решила».

 — У меня вон котёнок теперь живёт, уж получше парня, ха-ха. Да. Да. Да, я помню. Ну мам, ну мы же его не просто так усыпили. Нет, этот здоровый вроде, всё нормально. Ну, а что коменда, ну прятать будем. … А это, мам… слушай, мам, а я желанный ребёнок? Ну ответь.

Настя включила кран тонкой струйкой, чтобы не заглушить голос, и сунула под него руки. «Я убила ребёнка, мам. Еще не рождённого. Нет, не останусь. Я переживу, мам. Сейчас мне детей никак нельзя, а Егор — он…»

— Да ничего я, просто интересно. Ну просто подумалось. Да не, ну что ты. Конечно, не сомневалась. Да я так, просто. Хорошо, да. Я тоже тебя люблю, мам. А? Чего делаю? Да в общаге. Ага, ага. Ну ладно, всё, давай. Ага. Пока, мам.

«…он ни при чём. Всё в порядке, мам. Всё будет хорошо теперь».

Настя закрыла кран и повернулась —

2016 г.