Связанное произведение, лучше начать с него: Ex nihilo

Часть 1. Дочки-матери

I hurt myself today

to see if I still feel

//Trent Reznor, Johnny Cash

Марина надевает свое лучшее платье. Густо подводит глаза чёрным, красит ресницы и губы. Губы — обязательно, хоть это уже не модно. Мода Марину не волнует, она из тех, кто противопоставляет себя обществу. У нее есть на это причины. Очень веские причины.

Из старенького магнитофона играет музыка. Если эту какофонию можно назвать музыкой — мама Марины в этом сомневается и всегда закатывает глаза, когда заходит в её комнату. Шум и рёв, стена звука и животной злобы — именно то, что нужно, когда ты сам один сплошной комок злобы и ненависти.

Марина пританцовывает, виляет бедрами, трясёт копной волос, которые начесала так, что они почти что стоят дыбом. Помада алая, она должна походить на кровь. Марина сжимает, разжимает губы, причмокивает, равномерно распределяя её по губам. Замечая, что испачкала зубы, она приподнимает верхнюю губу и долго смотрит себе в рот. Вываливает язык, в котором торчит сережка. Она проткнула его сама, и теперь он постоянно болит и гноится. Язык — неповоротливая животная масса, не похожая ни на что. Марина проводит по зубам пальцем, размазывая по ним губную помаду, и они становятся красными. Она закидывает голову назад и скалится, не отрывая взгляда от зеркала. «Я сумасшедшая», — думает она и закрывает рот.

Марина отходит от зеркала и берет со стола серьги. Отодвигая тяжелую штору, она смотрит во двор. Мрачный, сумрачный двор. На пустую скамейку, асфальтированную дорогу за ней и овраг. Чуть дальше торчит серая, уродливая девятиэтажная «свечка», чернеет провалами выбитых подъездных окон. Марина вдевает сережки в левое ухо. Одну длинную и два гвоздика с крестиками. Крестики она переворачивает вверх ногами. Другое ухо со срезанной под корень мочкой она прикрывает волосами. Марина считает себя уродом, но эта деталь делает её популярной. Каждый, кто с ней знакомится, пялится на её уши.

У подъезда «свечки» пасётся какой-то народ. Мысль, что ей придется проходить мимо них, вызывает тревогу. Выходить из дома в сумерки опасно. Особенно таким, как Марина. Такие, как она, привлекают слишком много внимания. Их внешний вид бросает вызов, говорит другим: ударь, избей, изнасилуй. Докажи себе, что это разукрашенное чмо такое же, как все. Засунь им их вызов глубоко в глотку, чтобы никогда, слышишь, никогда они больше не смели выделяться и бунтовать. Бунт против системы, против культуры, против мира и Бога — это бунт против тебя. Раздави гниду…

«Раздави меня…» — шепчет Марина, поворачивая в ухе маленький крестик — туда, обратно, затем снова длинной перекладиной вверх. Она думает о том, есть ли в этом городе, в этой стране, в этом мире, места, где можно почувствовать себя полностью в безопасности. Наверное, нет. Таков удел ничтожеств. Страх, а не безрассудная смелость, заставляет Марину бросать вызов. Страх, накопленный годами, поменявший знак с минуса на плюс. Она боялась так долго и так сильно, что теперь стала получать от этого удовольствие.

«Раздави меня…» — шепчет Марина. Закрывает глаза и представляет лес. Мрачный осенний лес, без травы, без пения птиц. Сухая листва шуршит под ногами, кусты торчат вверх ободранными чёрными палками. Там скрывается нечто, что хочет её уничтожить. Пальцы Марины скребут по ляжкам, ногти царапают гладкую поверхность капрона. Нечто прячется в лесу под корой деревьев, между корней и в расщелинах скал. Оно глядит на неё из темноты и ждёт. Лес любит играть с ней в салочки. Марина забыла, что когда-то было иначе. Лес её изменил и заставил желать ненормального.

Фантазии Марины прерывает звонок в дверь. Она одергивает платье и смотрит на часы.

— Это ко мне! — говорит она громко, выходя из комнаты. — Я буду поздно.

На этот раз ей ни за что не выбраться.

В подъезде, прислонившись к перилам, её ждёт Чарли. Так он себя называет. Как его зовут в действительности, Марине нет дела. Чарли так Чарли. В тусовке никто не называет своих настоящих имен.

Чарли курит. Длинные, немытые волосы свисают сосульками, на шее тысячи тесемок и веревочек со всеми возможными символами — от пацифика и оловянного крестика до перевернутой пентаграммы. Вокруг запястий — фенечки. На один из шнурков на шее нанизано лезвие от безопасной бритвы. Шнурок толстый, поэтому оно висит косо и время от времени впивается в кожу чуть пониже ключиц. Марина замечает над воротом футболки свежие тонкие порезы, но никак это не комментирует. Чарли — психопат, но довольно симпатичный. Он ей нравится, несмотря на куцую поросль на подбородке и под носом. Смешно, но, кажется, он косит под Христа. Или даже считает себя им. Самоистязание — часть программы. Марина думает, что однажды Чарли попросит прибить его гвоздями к дереву или столбу. Может, даже сколотит себе крест — в своём безумии он предельно серьёзен.

Чарли протягивает сигареты и какое-то время они молча курят. Марина смотрит на ступеньки и деревянную дверь с проломленной доской по середине. «Тупая сука! Почему ты не сдохла?» — написано на двери. Марина спускается и тушит о нее бычок.

— О тебе? — впервые подает голос Чарли.

— Наверняка, — Марина оборачивается и пожимает плечами. — Чья-то шутка.

— Жестоко, — говорит Чарли, но в его голосе ни грамма сочувствия.

Марина молча выходит из подъезда, Чарли гасит окурок и идет за ней. Они проходят мимо «свечки», но толпы гопников уже нет. Марина чувствует лёгкое разочарование. Чарли достает из кармана аудиокассету и протягивает ей. На отпечатанной на принтере обложке порнографическая картинка с распятием в главной роли*.

— Пиздец, — комментирует Марина и засовывает кассету в карман куртки.

Чарли кивает и говорит:

— Табу на секс — одна из тех вещей, которые держат нас в повиновении. Хочешь освободиться, наплюй на правила. В этой обложке на самом деле нет ничего оскорбительного.

Марина усмехается одним уголком губ.

— С тобой бы многие не согласились.

Чарли пожимает плечами.

— Слепые, закомплексованные идиоты. Овцы.

Первая и основная заповедь учения Чарли, которую он повторяет неустанно: «наплюй на правила». Меняется только первая часть: «навязанные родителями и школой мировоззрение», «воспитанные культурой и религией комплексы вины и греховности», «страх перед болью и смертью» — и так далее. Всё это, по мнению Чарли, создано, чтобы скрыть правду и держать овец в повиновении. Чтобы освободиться, нужно наплевать на правила. А ещё: «сломать мир». Чарли в шаге от того, чтобы создать свою религию.

Когда они познакомились, Чарли решил, что Марина из «зрячих». Из тех, кто видит, каков мир на самом деле. Марина говорила ему, что ничего не видит, что ей плевать, каков мир, но Чарли её не слышал. «В этом всё дело, — отвечал он. — Да. В этом всё дело: подлинный мир на самом деле — Ничто. Нужно сломать его в своей голове и тогда обретёшь свободу». Многие его слушали, раскрыв рот.

Марина думает, что они идут в клуб на сейшн, но Чарли берет её руку и тащит в другую сторону. Марина догадывается куда, но не сопротивляется. Бредёт за ним с тупой обречённостью коровы.

Сумерки становятся гуще. Когда они вступают в лес, под ногами собираются густые тени. Пахнет землей и прелыми листьями. Марина закрывает глаза и прислушивается к шорохам. Они похожи на чей-то шепот. Марина знает, чей это шепот. Сердце подпрыгивает к горлу. Знакомый страх сковывает внутренности, так что сводит зубы, они начинают стучать. Марина останавливается, чтобы послушать, но Чарли по инерции тащит её дальше. Она спотыкается и падает. На коленке большая ссадина, от дыры в колготках во все стороны расходятся лучи стрелок, но Марине до этого нет дела. Она берет камень и начинает с размаху бить им по сбитой коленке, возить кривым, зазубренным краем по ране, пока кровь не начинает струиться сильнее. Она кривится от боли. По лицу сбегают две чёрные струйки слёз и дешёвой туши. Марина отбрасывает камень, размазывает кровь ладонью и проводит испачканными пальцами по земле и ближайшим стволам.

— Что ты делаешь? — Чарли заинтригован. Он смотрит на нее, но не хочет прерывать её странного занятия.

Марина застывает на четвереньках. Смотрит на Чарли и на свою испачканную ладонь.

— Жертвоприношение, — говорит она и встает. — У меня проблемы с психикой. Я — больная на всю голову, разве я тебе не говорила? Это припадок. Встреча с Тенью, если верить Юнгу.

— Это хорошо, — замечает Чарли и улыбается.

— В этом нет ничего хорошего.

— Я не до конца в это верил, но ты правда нечто.

Коленка болит, но Марина чувствует себя лучше. Она дрожит от внутреннего холода, ноги подгибаются, зубы отбивают чечётку и прикусывают неповоротливый язык, но всё-таки она чувствует себя лучше. Она переступила какую-то грань. Марине кажется, что лес пропустил, принял её в себя. В свои пугающие объятия.

— Подожди. Мне надо собраться с мыслями.

Марина прислоняется к ближайшему дереву лбом, обнимает его руками и заставляет себя успокоиться. Со стороны, должно быть, похоже, что она черпает из леса силу. Может быть, так и есть. Марина не знает.

Чарли смотрит на нее. Уже совсем стемнело, но луна достаточно яркая, чтобы различить выражение её лица.

— Зачем ты меня сюда притащил? — Марине хочется потереться о грубую кору лобком.

— Я хочу создать Семью.

— Что? — Марине кажется, что она ослышалась, но Чарли серьёзен.

— Я хочу создать Семью, — он произносит последнее слово как имя собственное. — Ты станешь Матерью — воплощением Пра-матери мира.

— Решил поиграть в дочки-матери?

Губы Чарли расплываются в улыбке, но глаза у него при этом такие, что Марина понимает, что он не шутит. Чарли чертовски серьёзен. Его слова в тишине ночного леса звучат пугающе странно.

— Вот как.

Марина отрывается от дерева и идет дальше вглубь леса. Она больше не хочет с ним говорить. Чарли теперь принадлежит Ему и делает то, что велит Он.

— А кто будет отцом? Ты? — всё же спрашивает она — тихо, чтобы не нарушить царящую вокруг настороженность.

Чарли идёт следом — чёрная-чёрная тень. Бестолково трещит сучьями. Марине всё ещё не по себе, но она постепенно привыкает к этому состоянию. К этому миру. Где-то вскрикивает птица. Её голос не похож ни на один, что Марине доводилось слышать.

— Нет. Не я. Отцом будет Хаос. Абсолютное Ничто.

Марина предвидела подобное, но мочевой пузырь судорожно сжимается, будто по нему ударили молотком, и подскакивает внутри, как мячик. От новой порции адреналина в её голове и теле снова что-то сдвигается и переворачивается. Она начинает хихикать.

— Почему ты смеёшься? — голос Чарли звучит обиженно.

— Просто так. Я уже слышала нечто подобное раньше. Или мне только так кажется, я не знаю. Мне нужно в туалет. Отвернись.

Марина шагает в сторону от тропы, спускает колготки и трусы, садится на корточки. Она думает о том, что Чарли слишком любит громкие слова. Когда Марина, поправляя на себе платье, возвращается на тропинку, она говорит:

— Его зовут БОБ. Он уже трахал меня в этом лесу, но я не стала никакой Проматерью мира.

— Но ты пробудилась. Он сломал твой мир, выбрал тебя. Я сразу это почувствовал, как только тебя увидел. Ты — другая.

— Если ты так это называешь. По-моему, я просто ебанулась. Это просто ёбаная шизофрения, Чарли. Ещё одно его имя для твоего грёбаного Хаоса.

— Безумие — это свобода от условностей, от социальных и природных рамок. Ты станешь нашей Матерью. Ты уничтожишь в нас ложь и возродишь для правды.

Марина смотрит на Чарли, который сливается с чернотой деревьев. Она не знает, что ему ответить, поэтому просто идет дальше. Она не хочет думать о том, что её ждет. Потому что от этих мыслей ей снова хочется в туалет.

Они идут дальше в молчании. Марине кажется, что она блуждает в этом лесу уже целую вечность. Но когда вдали она слышит голоса и треск огня, её охватывает раздражение. Кто просил их разжигать костер и портить всё? Неужели они думают, что свет от огня разгонит мрак, а их голоса заглушат Его шепот?

Когда Марина и Чарли выходят на поляну, каждый из сидящих у костра вздрагивает и щурясь глядит в их сторону. В пяти парах глаз — смятение.

— Чарли? — испуганно спрашивает девушка по кличке Ворона.

Марина останавливает Чарли и некоторое время наслаждается их беспомощностью. Чарли уступает ей. Он ждет повторения того, что уже видел. Ждет от нее безумных действий, которые освободят их всех от самих себя. Вопрос только в том, что он будет делать потом.

Чарли выходит на свет, и все смеются от облегчения. Марина по прежнему стоит на краю поляны. Она не уверена, что эти пятеро не представляют для нее опасности. Нет, Марина чувствует, что всё ровным счетом наоборот.

— Я рад, что вы не струсили, — говорит Чарли. Вид у него довольный, а из–за бликов костра — инфернальный. — Я привёл её. Теперь все в сборе.

Он присаживается на корточки перед огнем и протягивает к нему руки. Марина тоже чувствует холод, но не приближается. Она не смотрит на костер, потому что видеть в темноте для нее важнее. Она рыщет глазами по поляне, отходит на несколько шагов и поднимает камень. Взвешивает его в руке. Он не большой, но с одной стороны заострен, как орудие труда времён палеолита. Марине не хочется быть ничьей матерью.

Часть 2. Прятки

На поляне, исключая Марину, шестеро: Чарли, Ворона с подружкой и трое волосатых парней в косухах: Слэйер, Вандал и Мрак. Чарли что-то говорит. Девушки нервно улыбаются и жмутся друг к другу. Парни делают вид, что им нестрашно. Это не так. Марина знает наверняка — ночью в лесу всегда страшно. Всё смотрят на Чарли, на его лице пляшут блики огня. Он похож на взбесившегося хиппи, но в сосредоточенных на нем взглядах Марине чудится влюбленность. Она их понимает, ей тоже нравится Чарли. Его запредельная магия. Его безумные обещания.

— Мы должны сломать мир в своей голове, — говорит он и улыбается, как фанатик. Он стучит себя костяшкой по виску. — Мы должны освободить первобытную психическую энергию, что заперта у нас внутри. Ту, что цивилизация загоняет в рамки с младенчества. Каждый, кто не боится себе в этом признаться, чувствует её. Животную силу, злобу, боль, ненависть.

Говоря это, он улыбается. Глаза его влажно блестят. Чарли стягивает куртку — в отличие от остальных на нем мешковатая китайская ветровка — и кидает её в огонь. Она моментально вспыхивает и озаряет его безмятежное безумное лицо. Марине становится любопытно, она подкрадывается ближе, но держится в тени. Чувствуя её присутствие, Ворона дергается и оборачивается, но ничего не видит.

— Чего ты боишься? — Чарли смотрит прямо на Ворону. — Там твоя Мать, не бойся её.

Изо рта Марины вырывается смешок. Она зажимает рот пальцами, чтобы не выдать себя. Вороне не до смеха, но она пытается выдавить из себя улыбку.

— Вам ещё не надоело бояться? — снова спрашивает Чарли и обводит всех взглядом. Все молчат. Они не уверены. Они всё ещё на той стороне. В нормальном мире. Чарли смотрит на огонь и понимает свою ошибку. Он пинает торчащие из костра головёшки. Искры летят во все стороны — на Ворону и её подружку, на Вандала. Девчонки визжат, сбивая с себя горячие, яркие звёздочки углей. Парни тоже вскакивают и матерятся.

— Блядь! Что ты…? — Вандал не договаривает, он видит обращенное к нему лицо Чарли, его подпрыгивающие на плечах волосы — тот скачет по углям.

— Зевс приковал Прометея к скале, и каждую ночь прилетали орлы, чтобы выклевать его печень! — кричит Чарли, затаптывая последние угли. — За то, что он принес людям огонь. Огонь! Ёбаный огонь — начало цивилизации, начало несвободы, начало страха!

Чарли подскакивает к Вандалу и хватает его за грудки. С точки зрения Марины, это выглядит комично.

— Скажи, что этот костёр ты разжег не для того, чтобы спрятаться от тьмы? Скажи, чего ты боишься? Скажи, ты готов отдать за него свою печень? — взгляд Чарли мечется между тенями. — Вы — трусы. Мы здесь затем, чтобы найти себя, а не прятаться.

— Это не я… — отвечает Вандал, но Чарли его не слушает. Он отпихивает его от себя. Вандал делает шаг назад и тупо смотрит на взбесившегося друга.

— Разбуди! В себе! Тьму! — ревёт тот, запрокинув голову к небесам. Затем поворачивается, скалит зубы в ухмылке и вдруг с размаха бьет Вандала по лицу. Патлатая голова отлетает от удара назад и тянет за собой бесполезное тело.

Вандал приходит в себя быстро и машинально бьет в ответ. Развалившись на земле, Чарли вопит от радости. Размазывает кровь из разбитого носа и кричит, что пробудился. Глядит в испуганные лица и орёт — восторженно и бессвязно. Он вскакивает, срывает со шнурка бритвенное лезвие и, вытянув левую руку вперед, начинает кромсать предплечье. Ему этого мало, и он задирает футболку. Марина знает, что там и так полно шрамов, но Чарли добавляет новые. Снова и снова. Маленькое лезвие скользит в окровавленных пальцах, и только это заставляет его остановиться. Он протягивает его Вандалу, будто предлагая порезать себя. Тот смотрит на его руку в полном отупении. Чарли в бешенстве орёт:

— Освободись! Освободись! Освободись! От боли! От страха! От ненависти! От злобы! От всех богов! От морали! От общества! От школы! От семьи! От смерти! От тупой рациональности! От малодушия овец! От всего, что сковывает твою грёбаную душу!

Марина вдруг понимает, что этому научила его она.

К воплю Чарли присоединяются другие. Первым начинает орать Слэер, затем Ворона, потом Мрак и незнакомая девчонка. Вандал наконец понимает, чего от него хочет Чарли и начинает полосовать себе запястье. Куртка ему мешает, и это его расстраивает. Он пытается компенсировать неудобство глубиной порезов. Чарли это замечает, дергает его за куртку и заставляет отдать лезвие Слэеру. Вандал валится на колени, сжимая изуродованную руку. Лезвие передают по кругу. Все вопят так, что у Марины закладывает уши. Она садится на корточки и тоже воет, схватившись за голову. Это получается само собой. Она держит в руке камень и прижимает его к уху. Тому самому уху без мочки. Долбит им по голове, не замечая этого. Что-то рвётся из неё. Что-то рвётся из них всех. То, что хотел в них пробудить Чарли, — тёмная психическая энергия, истерика, тьма.

Вопль шести глоток превращает страх в исступление. Подружка Вороны начинает рыдать и бить себя в грудь, мотая головой из стороны в сторону. Её лицо в крови и слезах. Ворона вроде бы пытается её успокоить, но вместо этого трясет как куклу. Голова девчонки болтается так сильно, что кажется, сейчас отвалится. На её лице порезы от бритвы Чарли. Он подходит к ним, отпихивает Ворону и поднимает лицо девчонки за подбородок. Чарли больше не кричит, и все голоса постепенно затихают. Воцаряется тишина, но её никто не слышит. Все слишком сбиты с толку, чтобы замечать, что происходит вокруг. Каждый купается в своей внутренней тьме.

— Ты красивая. Как тебя зовут? — говорит Чарли и смотрит на порезанное лицо девчонки.

— Вера… — её глаза, как два колодца.

Чарли смеётся и слизывает кровь с её щеки.

— Будешь Фэйт, сестра. Хочешь быть моей женой?

— Но… — её взгляд мечется между темных силуэтов, в поисках того, в кого, как ей кажется, она влюблена.

— Он не будет против. Мы теперь Семья, — он целует её в засос, и колени девчонки подгибаются.

Их поцелуй длится очень долго. Мрак смотрит на них. Смотрит, как Чарли облизывает лицо его девчонки, лезет ей под юбку, но не делает ничего, чтобы его остановить. Вместо этого он ищет взглядом Марину. Он сам не знает зачем: чтобы отомстить Чарли или просто посмотреть на её реакцию. Все думают, что Марина — девушка Чарли, потому что их часто видят вместе.

Чарли отрывается от лица Фэйт и говорит ей:

— Я люблю тебя, сестра. Мы теперь Семья.

Он отстраняет её от себя и подходит к Вороне. Целует её взасос и говорит то же самое. Ворона выглядит счастливой. Чарли идет к Слэеру и Мраку. Помогает подняться Вандалу. Всем он говорит одно и тоже, обнимает и братски хлопает по плечу. Мрак расслабляется. Он понимает, что Чарли прав. Они — Семья, и это важнее навязанных обществом собственнических чувств.

— Мы теперь Семья, брат. Мы против мира.

Чарли подходит к Марине. Она сидит на земле, баюкая свой камень, и улыбается.

— Я не твоя семья, Чарли, — говорит она прежде, чем он успевает сказать ей свою ритуальную фразу.

Чарли ухмыляется. В глубине его зрачков плескается опасность.

— Конечно, нет. Ты — наша Мать.

Марина кивает, поднимается с земли и бьет его по голове камнем. Она попадает по левой стороне черепа и рассекает верхний край уха. Необходимого влажного хруста она не слышит, поэтому хочет ударить еще раз, но Чарли перехватывает ее руку. По его шее течет кровь, под носом подсохшие разводы от удара Вандала. На лице — недоумение. Его братья и сёстры смотрят на них. На Марину — с неприязнью, с ненавистью. Чарли отпускает её, хватается за ухо и пошатывается. Глядит на нее и снова растягивает губы в всепрощающей улыбке.

Прижимая камень к груди, Марина пятится назад. Её глаза — глаза настороженного зверя. К Чарли подходит Мрак и приобнимает его за пояс, помогая удержаться на ногах. Все смотрят, как Марина отступает. Она выставляет камень перед собой, без слов говоря им, что готова ударить снова. Сколько угодно раз. Марину никто не боится, но они дают ей уйти.

Чарли открывает рот. Его тихий, спокойный голос подтверждает то, что подсознательно знает каждый. Чтобы освободиться, нужно сломать мир. Нужно наплевать на правила. Последний страх, который нужно подчинить, — страх перед смертью и безумием. Она — дикая праматерь, она — Ничто, из которого они вышли. Её склизкая плоть, дающая жизнь — начало мира и путь к разложению. Чтобы освободиться, её нужно уничтожить. Чтобы жить вечно и обрести свободу, нужно растоптать мягкое, окровавленное лоно Матери.

Марина быстро идет к лесу, деловито убирая волосы за уши. Она смотрит себе под ноги. Коленка распухла, но Марина не думает о ней. Она думает о том, что как только она сорвется на бег, начнется погоня. В последний момент Марина оглядывается и видит, что тени тех, кто остался на поляне, наливаются угольной чернотой. Её тревожит, что среди них много парней, потому что они не просто бьют, они насилуют. Марине не хотелось бы проходить через это снова.

Она всё же срывается на бег. Мчится через лес, забывая о боли в колене. Перепрыгивает через через щупальца лесных чудовищ и уворачивается от их ветвистых когтей. Ей это удается, потому что сегодня лес к ней благосклонен.

Тьма позади хохочет множеством голосов. За спиной — задорное улюлюканье и треск сучьев под шестью парами ног. Темноту прореживают лучи карманных фонариков. Они скачут по земле солнечными зайчиками. Марину это злит: Чарли нарушает правила. Нельзя недооценивать лес.

Бежать между деревьев в темноте чертовски трудно. Марина давно свернула с тропинки и бежит наугад, выставив руки вперед. Несколько раз она задевает шершавые стволы деревьев, которые оставляют на её коже ссадины и царапины. Она спотыкается, падает, но тут же вскакивает и бежит дальше. Марина загнанно дышит и больше не оборачивается. С разбегу перепрыгивает канаву. Земля уходит из–под ног, и она скользит на дно оврага, буксует на месте, цепляется рукой за кусты и выбирается. Камень с поляны всё ещё при ней. Он её единственное оружие, и на нём кровь Чарли. Марина жалеет, что не ударила сильнее. Что ударила плашмя, а не заостренным краем. Что не убила их всех, пока они орали, как резанные. Марина понимает, что обманывает себя — она бы не смогла убить. Даже сейчас это кажется ей непреодолимым препятствием.

Когда солнечные зайчики остаются позади, Марина останавливается и ищет себе укрытие. Убежать из леса, спрятаться дома, вызвать милицию или просто пожаловаться взрослым ей не приходит в голову. Марина делает то, что велит ей лес. Она слышит приближающиеся окрики и забирается под поваленное трухлявое дерево. Под её ладонями и животом копошится что-то скользкое и влажное, но Марина подавляет в себе брезгливость и ложится ничком, лицом в землю. Она старается не дышать и не шевелиться.

Солнечные зайчики от фонариков пляшут совсем рядом. Первыми идут Чарли и его новая жена. Чарли кричит, что Марине не причинят вреда, что она должна сделать то же, что все остальные, и тогда всё будет в порядке. Он кричит, что любит её, и что она — самое важное, что у них есть. Девчонка с порезами на лице жмется к нему, громко и ненатурально смеётся, издевательски кричит: «Мамочка! Спаси меня! Где ты, мамочка? Мне страшно!»

Вандал идет молча, сверкая фонарем во все стороны. Воображение Марины рисует на его лице решимость и полное отсутствие мыслей. Преследователи кажутся Марине шумным стадом кабанов.

— Мне как-то не по себе, — говорит Ворона где-то совсем рядом. — Подожди, Слэер. Давай покурим.

Они идут последними, без фонаря. Девушка садится на ту корягу, за которой прячется Марина. Та вдавливает лицо в мягкую землю, чтобы не дышать. Ей кажется, что её выдает сердцебиение, но Ворона продолжает вздыхать. Тянет сигаретным дымом, и у Марины скручивает внутренности от желания курить.

— Догоним, они плетутся, как черепахи. Я надеюсь, эта девчонка уже сбежала домой.

Слэер говорит что-то неразборчивое и тоже садится на поваленное дерево.

— Крутая получилась вечеринка, — говорит он. — Не жалею, что пришел.

— А я не уверена.

— Трусиха.

— Не, ну правда жутко. И Чарли выглядит порой как натуральный псих. Хотя все мы…

— Что из того? Я не заметил, что тебе так уж не понравилось, когда ты с ним сосалась.

— Ну…

— Да ёбаный в рот! Расслабься! Если хочешь домой в тёплую постельку, так вали, никто не держит!

— Не заводись.

— Тут что-то настоящее. Стоящее, понимаешь? Я впервые за долгое время чувствую себя по-настоящему живым. Свободным. Чарли прав, мы должны наплевать на правила. Кому они на хрен сдались? Я ненавижу этот лицемерный мир. Эти рожи. Уродов, которые твердят что-то о морали и нравственности, а потом вербуют нас, чтобы нас мочили в сортире сначала свои же, потом убивали какие-нибудь мудацкие чечены. И меня же, блядь, никто, сука, не спрашивает! Все делают вид, что это, блядь, нормально. Что это, блядь, мой долг! Какой на хуй долг? Перед кем? Меня батя с умным еблищем каждый день лечит, а сам, сука, только способен бухать и избивать мать. Ходит вечно вся синяя. Убил бы ублюдка… Меня это заебало, понимаешь? И так везде! Меня заебало так жить!

— Да я понимаю. Меня тоже бесит, но причем тут эта девка?

— Да ни при чем. Она всех раздражает. С какого хуя она врезала Чарли?

— Но…

— Заебала «нокать», Ворона. Либо ты с нами, либо вали. Ничего с этой девкой не случится. Чарли поприкалывается, устроит какую-нибудь хрень с умеренным членовредительством типа того, что было на поляне, растянет на пенту, прошепчет свои заклинания и всё. Чё ты паришься? Это только игра. Иди сюда.

— Эй-эй, руки! — Ворона неуверенно хихикает.

— Скажешь, что тебя не повело? Я видел тебя на поляне. Ты потекла от одного поцелуя, готова была отдаться Чарли прям там, при всех.

Марина слышит возню и шумное дыхание. Она поднимается из–за своего укрытия в полный рост и заносит камень над головой. Её лицо черно от земли, но белки отражают свет. Она скалится — это последнее, что видит Ворона, прежде чем на нее падает Слэер и заливает её лицо кровью.

Часть 3. Салочки

Ма­рина на­де­ет­ся, что уда­рила силь­но. Она сжи­ма­ет ка­мень в обе­их ру­ках и держит его над го­ловой, что­бы пов­то­рить удар, ес­ли по­надо­бит­ся, но Слэ­ер ва­лит­ся на Во­рону и боль­ше не дви­га­ет­ся. Дев­чонка под ним ве­рещит и ма­шет ру­ками, по­ка, на­конец, не ски­дыва­ет его с се­бя. Слэ­ер па­да­ет на зем­лю, а Во­рона вска­кива­ет с поваленного дерева и от­пры­гива­ет по­даль­ше от тела. Она не смот­рит на не­го, не пы­та­ет­ся про­верить пульс, как-то по­мочь или, на­обо­рот, сбе­жать из стра­ха за свою жизнь. Вмес­то это­го она вся тря­сет­ся от ярос­ти, ты­ка­ет в Ма­рину паль­цем с ос­трым чер­ным ног­тем и, брыз­гая слю­ной, орёт.

— Ты уби­ла его! Уби­ла! — ли­цо Во­роны в кро­ви Слэ­ера и вмес­то то­го, что­бы на­пугать её, Ма­рина вдруг пу­га­ет­ся са­ма. — Ту­пая су­ка! Дол­баная, еба­нутая су­ка!

— Убе­гай! Ина­че я и те­бя убью! — кри­чит Ма­рина, та­раща на нее гла­за и пот­ря­хивая над го­ловой сво­им кам­нем. — Я мо­гу те­бя убить, я уже уби­ла дво­их!

Во­рона за­меча­ет не­уве­рен­ность в её го­лосе, не­лепость Марининых дви­жений, и её разбирает истеричный смех.

— О, Бо­же! Ка­кая ты ду­ра! Ви­дела бы ты се­бя со сто­роны. Мне пле­вать на твой ка­мень. Пле-вать, — Во­рона, толь­ко что пы­тав­ша­яся об­ра­зумить Слэ­ера, смот­рит на Ма­рину с презрением и злостью. — Нас боль­ше, и они все идут сю­да. Чёрт, ты и правда больная…

Она качает головой. В ноч­ной ти­шине, зве­нящей пос­ле кри­ка, Ма­рина слы­шит треск, бес­ко­неч­ные шо­рохи и то­пот. Чар­ли воз­вра­ща­ет­ся мол­ча, без ок­ри­ков и яз­ви­тель­ных реп­лик. Ма­рину вых­ва­тыва­ют из ть­мы лу­чи фо­нарей. Свет бе­жит по–под­ранным колготкам, сле­пит гла­за. Ма­рине ка­жет­ся, что она чувс­тву­ет его теп­ло, но это неч­то иное — это по её телу пробегает волна стра­ха. Но­ги словно при­рас­та­ют к зем­ле. Ма­рина чувс­тву­ет се­бя голой в сле­пящем све­те фо­нарей. Она зак­ры­ва­ет ли­цо от ярких бликов.

— Это те­бе луч­ше бе­жать, зай­ка, — го­ворит Во­рона. Бли­зость Семьи при­да­ёт ей уве­рен­ности. Она ло­вит се­бя на мыс­ли, что Слэ­ер был прав: чувс­тво пре­вос­ходс­тва и си­лы по­ис­ти­не прек­расно.

Ма­рина уз­на­ёт этот взгляд и по­нима­ет, что лес её об­ма­нул. Сно­ва.

Чар­ли опус­ка­ет­ся пе­ред Слэ­ером на кор­точки и щу­па­ет пульс. Его го­лова пе­ремо­тана тканью, отор­ванной от его же фут­болки. Су­дя по его уве­рен­ным жес­там, Чарли чувс­тву­ет се­бя го­раз­до луч­ше.

— Он жив, — объ­яв­ля­ет он. — Прос­то в от­ключ­ке.

Во­рона ки­ва­ет и улы­ба­ет­ся. На её ли­це нет об­легче­ния, по­тому что она бы­ла уве­рена в этом с са­мого на­чала. Или ей просто всё рав­но, по­тому что лес её уже прог­ло­тил и пе­рева­рил — так ду­ма­ет Ма­рина.

— Ты ни­кого не уби­ла, — го­ворит Во­рона. Гром­ко и нас­мешли­во. — Ты ра­да? Ка­мень с ду­ши, ведь прав­да?

Чар­ли сме­ёт­ся. Его смех под­хва­тыва­ют ос­таль­ные. Они све­тят в ли­цо Марины фо­наря­ми, сколь­зят лу­чами по но­гам, по порванному, ког­да-то кра­сиво­му платью и хо­хочут.

Ма­рина вдруг по­нима­ет, что для них всё это не всерь­ез. Для них это иг­ра в прят­ки в тём­ном страш­ном ле­су. Пу­га­ющая, но аб­со­лют­но бе­зопас­ная, по­тому что в кру­гу дру­зей, по­тому что рядом с ни­ми Чар­ли. Они идут за ним, по­тому что он «во­дит», потому что он единс­твен­ный спо­собен от­ве­чать за свои пос­тупки и пос­тупки дру­гих. Но она, Ма­рина, в этом кру­гу лиш­ний эле­мент. Она — стран­ная и жут­кая. Она не по­нима­ет шу­ток и пра­вил иг­ры, но в этом её цен­ность. Она здесь для то­го, что­бы члены Семьи ощу­тили свою си­лу и сплоченность. Чар­ли зна­ет, что де­ла­ет. Он да­ёт сво­им адеп­там то, че­го они хо­тят. То, что им нуж­но, чтобы стать дружной семьей.

Мрак и Ван­дал под­хва­тыва­ют под ру­ки Слэ­ера. Во­рона тол­ка­ет Ма­рину в спи­ну, зас­тавляя ид­ти впе­ред. Под кон­во­ем Ма­рина идет по нап­равле­нию к по­ляне, не пред­при­нимая боль­ше по­пыток к бегс­тву. Лес да­вал ей шанс дваж­ды, и дважды она его упус­ти­ла. Сле­дова­ло бить на­вер­ня­ка, со всей силы, ос­трым кра­ем в ви­сок, дро­бя кос­ти че­репа и дос­ти­гая моз­га. Но она не смог­ла, не спра­вилась. Что­ бы ни про­ис­хо­дило, Ма­рина ос­та­ет­ся мяг­кой, как хлеб­ный мя­киш. Она выб­ра­сыва­ет ка­мень в кус­ты, по­тому что он боль­ше не ну­жен.

— Те­бе не сле­дова­ло убе­гать, — го­ворит за её спи­ной Чар­ли. — Я уди­вил­ся, ког­да ты ме­ня уда­рила. Впро­чем, так да­же ин­те­рес­нее. Ис­тинное удов­летво­рение при­носит толь­ко то, что дос­ти­га­ет­ся с трудом.

Ма­рина не от­ве­ча­ет. Не спра­шива­ет о сво­ей судь­бе. Она хро­ма­ет по выс­ве­чен­ной фо­нари­ками по­лосе, по­вину­ясь гру­бым тыч­кам в спи­ну. По­зади приходит в себя Слэ­ер. Он ма­терит­ся и стонет, все под­бадри­ва­ют его и смеются, как доб­рые при­яте­ли. Пока Марина идет обратно к поляне, повторяя свой путь бегства в обратном порядке, она окон­ча­тель­но те­ря­ет связь с ре­аль­нос­тью. За­быва­ет прош­лое и бу­дущее. Она — это тот крат­кий миг нас­то­яще­го здесь и сей­час. Она — это по­ток, ко­торый её во­лочит из мгно­вения в мгно­вение. Она — это тол­чок в спи­ну и да­лёкая но­ющая боль в ко­лене. Ма­рина идёт по тун­не­лю и ви­дит толь­ко уз­кую по­лосу жел­товато­го све­та, по ко­торой сту­па­ет.

— Иди! — пи­ха­ет ее Во­рона. Ма­рина пос­лушно вы­ходит на за­литую лун­ным све­том по­ляну и ос­та­нав­ли­ва­ет­ся. Чер­ное пят­но на­поми­на­ет ей о кос­тре, ко­торый тут не­дав­но го­рел, о кри­ках, о брать­ях, сёс­трах, Чар­ли, о бегс­тве в лес, но всё это ка­жет­ся та­ким да­лёким, слов­но про­ис­хо­дило ты­сячу лет на­зад и не с ней. Да­же те, кто ок­ру­жил её сей­час со всех сто­рон, те, кто смот­рит на нее выжидая, да­же сам Чар­ли — ка­жут­ся чем-то смут­ным и не­сущес­твен­ным.

Марина чувствует, что внут­ри неё что-то зас­тря­ло, что-то, что не да­ет вдох­нуть пол­ной грудью и по­нять, что про­ис­хо­дит. Будто ка­кой-то ко­мок ры­дания, ис­те­рики и стра­ха зас­трял в пи­щево­де, как ку­сочек пи­щи. Марина ог­ля­дыва­ет­ся по сто­ронам, пы­та­ет­ся по­чувс­тво­вать свое те­ло, боль — фи­зичес­кую и ду­шев­ную — всё это есть, но кажется чу­жим. Словно она смот­рит на саму се­бя, на дру­гих и ок­ру­жа­ющий тём­ный лес сквозь тус­клое стек­ло. Собственное тело ей чуж­до, как и мыс­ли, и чувс­тва, и всё то, что она счи­тала со­бой все­го нес­коль­ко ми­нут на­зад. Она кажется себе призраком, занявшим чужое неудобное тело в очень непоходящий момент.

— По-моему, она дви­нулась, — ти­хо про­из­но­сит Фэйт.

— Мол­чи, — бро­са­ет ей Чар­ли и де­ла­ет шаг к Ма­рине.

Он об­ни­ма­ет и при­жима­ет её к се­бе. Он гла­дит её по спи­не, уби­ра­ет вскло­кочен­ные во­лосы за ухо, нак­ло­ня­ет­ся и ти­хо что-то шеп­чет. Ма­рина не по­нима­ет, но сло­ва ос­та­ют­ся внут­ри нее. Она де­ревян­ная и не­подат­ли­вая. На ли­це буй­ство кра­сок: сма­зан­ная губ­ная по­мада, по­тек­шая тушь и грязь. Чар­ли це­лу­ет её гу­бы и ску­лы, гла­дит по пле­чам, по спу­тан­ным во­лосам, по спи­не. Креп­ко при­жима­ет к се­бе и шеп­чет, шеп­чет, шеп­чет. Теп­ло его те­ла, его неж­ность про­ника­ют сквозь ко­жу и за­пол­ня­ют грудь пуль­си­ру­ющей жгу­чей болью. Ма­рина от­пи­хива­ет Чарли от се­бя, ва­лит­ся на ко­лени и пы­та­ет­ся вдох­нуть, но изо рта рвёт­ся вопль. Боль не­выно­сима, слё­зы смы­ва­ют с ли­ца грязь, чер­ные струй­ки текут прямо в рас­кры­тый рот. Чар­ли опус­ка­ет­ся пе­ред ней на ко­лени и тя­нет к ней ру­ки, что­бы об­нять, но Ма­рина от­талки­ва­ет его, ко­лотит ку­лака­ми и кри­чит.

Братья и сес­тры Чар­ли смот­рят. Один за другим щёлкают фонарики, и поляна погружается в темноту. Кто-то сто­ит, кто-то садится на тра­ву, Слэер возится с футболкой, стягивая ее через голову, но все они смотрят на Чар­ли и бь­ющуюся в ис­те­рике Ма­рину. Они пы­та­ют­ся прочитать по лицу Чар­ли, понять по его дей­стви­ям, что им де­лать дальше, но ему сей­час не до них. У ко­го-то, воз­можно, про­сыпа­ет­ся жа­лость к ры­да­ющей, слом­ленной дев­чонке, но раз­дра­жение и рев­ность силь­нее. Ког­да Ма­рина за­тиха­ет, Фэйт спра­шива­ет:

— Раз­ве мы не дол­жны при­нес­ти её в жер­тву? Или что-то ти­па то­го? — ее голос звучит слишком громко, слишком вызывающе.

— Ко­му? — Чар­ли под­ни­ма­ет на нее гла­за, в них — ус­мешка. — Ко­му ты хо­чешь при­нес­ти жер­тву, сес­тра?

— Ну, дь­яво­лу, на­вер­ное, — пред­по­лага­ет она, скры­вая сму­щение за смеш­ком.

— Ни­како­го дь­яво­ла не су­щес­тву­ет. Так же как и бо­га. Ни доб­ра, ни зла. Есть толь­ко че­ловек и его ил­лю­зии.

— Но ты го­ворил, что мы дол­жны убить её, — за­щища­ет­ся Фэйт, ог­ля­дыва­ет­ся, ищет под­дер­жку, но не на­ходит. Ник­то на нее не смот­рит, да­же Во­рона гля­дит се­бе под но­ги, де­лая вид, что её этот раз­го­вор не ка­са­ет­ся.

— Я го­ворил, что нуж­но ос­во­бодить­ся, а не при­думы­вать се­бе но­вых кро­вожад­ных бо­гов.

Чар­ли ук­ла­дыва­ет Ма­рину на зем­лю. Она ле­жит на бо­ку, по­доб­рав под се­бя но­ги. Гла­за её от­кры­ты, рес­ни­цы дро­жат, она смот­рит на свои сложенные перед носом паль­цы.

— Ты ска­зал, что мы дол­жны унич­то­жить Мать, — го­ворит Фэйт ти­хо и не­уве­рен­но. — Ты так ска­зал.

— Да, но не для ко­го-то дру­гого, а для се­бя. Вы дол­жны унич­то­жить её у се­бя в го­лове, — Чар­ли кри­во ус­ме­ха­ет­ся, гля­дя на сби­тых с тол­ку адеп­тов. — Она уже мер­тва для ми­ра. Раз­ве вы не ви­дите? Она уже сло­мала мир, сло­мала се­бя. Это вы всё ещё блуж­да­ете впоть­мах, прик­ры­ва­ясь стран­ны­ми иде­ями, вро­де жер­твоп­ри­ноше­ний дь­яво­лу.

На ли­цах — не­уве­рен­ные улыб­ки, об­легче­ние со смесью ра­зоча­рова­ния.

— Каж­дый из вас дол­жен прой­ти че­рез то же, что и она, тог­да вы всё пой­ме­те, — улыб­ки блекнут. — Слэ­ер, ты чуть не умер из–за нее, ты хо­чешь отом­стить?

Си­дящий на зем­ле Слэ­ер в ко­сухе на го­лое те­ло при­жима­ет к кро­вото­чащей ра­не свою ском­канную фут­болку. Он мол­чит, ис­подлобья гля­дя то на Чар­ли, то на Ма­рину. По­том по­жима­ет пле­чами.

— Мы не мо­жем дать ей уй­ти просто так. Что, ес­ли она по­жалу­ет­ся?

Эта мысль всем ка­жет­ся очень дель­ной и обос­но­ван­ной. Чар­ли смот­рит на каж­до­го и чи­та­ет при­говор для Ма­рины в каж­дом взгля­де. Его улыбка становится печальной.

Ма­рина ти­хо ше­велит­ся. Её ру­ка тя­нет­ся к нему, паль­цы хва­та­ют за шта­нину.

— Поз­воль им, Чар­ли, — го­ворит она. — Я хо­чу уме­реть. Да­вай же, я не про­тив. Эс­та­фета дол­жна пе­рей­ти к дру­гому.

— Да, и стрём­но как-то… — до­бав­ля­ет Слэ­ер, за­дум­чи­во гля­дя на Ма­рину, — ухо­дить прос­то так, пос­ле все­го. Что-то дол­жно про­изой­ти, я это чувс­твую. Ина­че всё впус­тую.

Никто не выражает согласия вслух, но в устремленных на Чарли взглядах плескается мрачное любопытство и нетерпение. После затянувшейся паузы он кивает.

— Хо­рошо. Я от­дам вам её. Она мне нравится, но… вам я позволю, — он лукавит, но об этом знает только Марина.

Ког­да го­лос Чарли за­мол­ка­ет, во­царя­ет­ся ти­шина. Те­перь каж­дый слы­шит шо­рохи ле­са, каж­дый слы­шит его та­инс­твен­ный ше­пот. Ма­рина зак­ры­ва­ет гла­за и пог­ру­жа­ет­ся в тём­ную без­дну внут­ри се­бя. «Про­щай, БОБ, — думает она, — про­щай, тем­ный, приз­рачный лес, про­щай, Сё­ма».

Ма­рина не ви­дит, как под­ни­ма­ется Вандал, ро­ет­ся в тес­ных кар­ма­нах джин­сов, дос­та­ет ко­рот­кий нож-ба­боч­ку и про­тяги­ва­ет его Чар­ли. Она не ви­дит, как пя­теро адеп­тов ок­ру­жа­ют её, но чувс­тву­ет, как вок­руг сгу­ща­ют­ся те­ни. Ма­рину раз­во­рачи­ва­ют и ук­ла­дыва­ют на спи­ну, зас­тавля­ют вы­тянуть ру­ки и но­ги. За­пястья сжи­ма­ют чьи-то паль­цы, на но­ги на­вали­ва­ет­ся что-то тя­желое. Кто-то за­бот­ли­во уби­ра­ет во­лосы с ее ли­ца, сма­хива­ет под­сох­­шую грязь. Это Чар­ли, Ма­рина уз­на­ет его прикосновения. Он нак­ло­ня­ет­ся и це­лу­ет её в гу­бы.

— Я люб­лю те­бя, — шеп­чет он. — Знаю, ты са­ма хо­чешь это­го, ина­че бы не стал…

Пять пар глаз смот­рят на не­го с не­тер­пе­ни­ем и тре­вогой, но Чар­ли ка­ча­ет го­ловой и улы­ба­ет­ся. Он про­тяги­ва­ет нож Слэ­еру, тот смот­рит, но не ре­ша­ет­ся его взять. Чар­ли про­тяги­ва­ет его каж­до­му по оче­реди, по­ка Во­рона не бе­рет его дро­жащей ру­кой. Она опус­ка­ет­ся на ко­лени пе­ред Ма­риной. Чар­ли от­хо­дит на па­ру ша­гов и смот­рит на них, сло­жив ру­ки на гру­ди. Мрак за­жима­ет рот Марины ла­донью и ки­ва­ет Во­роне. Та шум­но выдыхает, гля­дя на нож и на Ма­рину. Она ду­ма­ет, ку­да уда­рить. В сер­дце? Ей от­че­го-то ка­жет­ся, что там но­жу неп­ре­мен­но по­меша­ют рёб­ра, по­это­му она ре­ша­ет бить ту­да, где мяг­че — в жи­вот, там, где по ее мне­нию на­ходит­ся Ма­рини­на пе­чень. Во­рона об­хва­тыва­ет но­ж дву­мя ру­ками и, гром­ко вскрик­нув, уда­ря­ет им в жи­вот рас­прос­терто­го пе­ред ней те­ла. Нож вхо­дит лег­ко. Ма­рина мы­чит в сжи­ма­ющие ее рот паль­цы. Её те­ло тря­сет­ся, она пы­та­ет­ся выр­вать­ся, жмурится от боли. Во­рона сно­ва вонзает нож, но из–за хлы­нув­шей кро­ви ру­ко­ять сколь­зит в ее ру­ке. Она вскри­кива­ет, тя­нет по­резан­ную ла­донь в рот и от­хо­дит. Сле­ду­ющей нож бе­рет Фэйт.

Лез­вие ко­рот­кое, по­это­му Ма­рина дол­го не уми­ра­ет. Но ник­то и не хо­чет, что­бы его удар стал пос­ледним. На пя­том-шес­том ударе, Ма­рина пе­рес­та­ет соп­ро­тив­лять­ся, толь­ко вся сжи­ма­ет­ся и ку­са­ет гу­бы под паль­ца­ми Мра­ка. Он всё силь­нее при­жима­ет ла­донь к её ли­цу, ед­ва не сво­рачи­вая Ма­рине че­люсть, и даже не замечает этого. Ког­да до не­го, на­конец, до­ходит оче­редь, он ос­то­рож­но от­ни­ма­ет ру­ку от лица Марины и по­нима­ет, что она мер­тва. Её гла­за за­кати­лись, а вок­руг рта и но­са в раз­во­дах ту­ши и алой губ­ной по­мады от­четли­во вид­ны сле­ды его паль­цев.

— Чёрт, я не хо­тел! — он рас­те­рянно смот­рит по сто­ронам, — я слу­чай­но.

Чар­ли опус­ка­ет на его пле­чо ру­ку.

— Её убил не ты. Её уби­ли мы все, — его голос уверенный и спокойный. — Нуж­но спря­тать те­ло. Ког­да её нач­нут ис­кать, ска­жем, что она сва­лила в дру­гой го­род. Она об этом го­вори­ла всем и каж­до­му — о том, что хо­чет у­ехать. Нам по­верят. Она дос­та­точ­но су­мас­шедшая, что­бы у­ехать, ни­кому ни­чего не ска­зав. Или по­кон­чить с со­бой, — он смот­рит на те­ло Марины. — Спря­чем в том трух­ля­вом де­реве, где она пря­талась, зав­тра за­копа­ем.

Все с облегчением ки­ва­ют. Братья и сес­тры Чар­ли чувс­тву­ют се­бя стран­но. Они сби­ты с тол­ку и с тру­дом осоз­на­ют свои дей­ствия. Но они ра­ды, что у них есть Чар­ли, ко­торый всег­да зна­ет, что нуж­но де­лать.

2015 г.