Моя грудь похожа на грудь моей мамы, мне иногда бы хотелось, чтобы она была похожа и на грудь моей сестры, но у нас разные отцы. Наверное, в этом деле? Хотя причем тут отец? Думаю, через отца в сестру попали груди других её родственниц. Недавно подумала, что хочу нести грудь, как оружие. Но не как-то, которое убивает, а как другое — что защищает, что не способно убивать, а способно делать гораздо более сложные штуки, например, принимать, чтобы утешить, вскармливать, быть одной из очень чувствительных частей моего тела. Я не могу представить, как лишаюсь груди. У бабушки по папе была онкология, не груди, но разве из-за этого не растут ли риски? Грудь моей бабушки не похожа на пахнущую жасмином грудь бабушки Маржан Сатрапи. Грудь моей бабушки пахнет чесноком. В позапрошлом году я перебирала вещи в ящиках в бабушкином шифоньере. Среди проеденных молью носков, лежал пакет с черными косами, которые бабушка отрезала, когда мне было года четыре, а с ними бюстгальтеры. Думаю, в них можно было бы сложить несколько моих грудей. Я знаю мою грудь. Я ощупываю её раз в несколько циклов, чтобы рано заметить новообразования, если что. Какой она еще будет? Часто за несколько дней до менструации моя грудь начинает болеть. И в эти периоды моя грудь становится отдельным от меня зверем: я аккуратно кладу её в постель, а сверху прикрываю своим телом. Я так люблю спать на животе. Под моей левой грудью шрам от креплений багажника велосипеда. Братья наверное, проверяли подшипники, а потом плохо закрепили багажник. Я села на него, младший брат за руль, старший бежал рядом и протягивал нам жвачки, когда багажник оторвался, — и одно из креплений попало в мой локоть, а другое в тогда еще совсем плоскую грудную клетку. Вокруг нас было много кленов, позади дом, спереди — контора с позолоченным памятником Гейдару Алиеву. В бане мама дала мне мочалку, чтобы я смыла грязь с себя, и ушла. Я терла локти и колени, но ничего не менялось. Вернулась мама и сказала, что это, видимо, не грязь, а содранная кожа. Шрамик от крепления похож на ощупь на крупную родинку. Я помню, сколько стыда ощущалось грудью. Неправильно заметной — такой которую хотелось иногда побольше, чтобы все видели, а иногда такую крохотную, чтобы не нажить проблем. Кажется, моё тело помнит все лапания, которых я не хотела. Помню, как ехала в зеленом топике и джинсовой юбке на велике вместе с подругой сдать вторсырье. На обратном пути, на перекрестке на Цветном бульваре, ко мне подошел мужчина и сказал, что ему нравятся мои соски. Во мне до сих пор вскипает гнев, когда я думаю про охвативший меня тогда страх. Распрямляю спину, отвожу голову немного назад и, хочется верить, становлюсь неуязвимой — такой живой, что продерусь через многое, если понадобится, такой, чья грудь просто поднимается и опускается, снова и снова.