Москва Соя

Москва зимой. Скользко. Чуть не упал, но смог удержаться на ногах. Будет ли это первая зима, когда я не упаду? Пока не знаю. На улице стало незаметно холодно. Об этом предупреждали синоптики… Когда-то предупреждали. Вообще, интересная у них работенка — выдумывать прогнозы и надеяться, что они сбудутся. На дороге рядом с подъездом вдруг стали появляться менты. Приказ начальства, я полагаю. Меня это ничуть не беспокоит: лишь приходится переходить дорогу в положенном месте. Помни, нарушитель, что и на Нижней Первомайской, и на Ангелове переулке, и на Драмэндбасссзакваской ты должен играть по правилам. По утрам город играет в молчанку. Никто никого не замечает, к этому я привык. На голове моей выросло так много волос, что я чувствую, как шапка уплотняет их, и они лезут в глаза. Они лезут в глаза. Продавцы мяса с объявлениями в руках, театральные афиши, которые забыли поменять, монотонные здания больших и маленьких размеров, разбросанные по городской земле повсюду. Снегу выпало прилично. Наконец-то он похрустывает под ногами. В детстве это было даже несколько забавно, сейчас больше задумываешься о том, как это затрудняет ход. Снегоуборочные машины усердно работали ночью, но с утра навалило еще, и все это выглядит как застывшее ледяное царство. Солнца нет, но голова плавится от мысли без конца. Кажется, что и время давным-давно застыло, но почему-то город и люди в нем изменились. Остается только идти, как прежде.

В метро шумные двери и записанные, возможно, десятилетия назад голоса. Здесь все по-старому. Приятно одетые девушки вперемешку с отвратительно выглядящими завсегдатаями исправительных колоний. Да ты и сам попал в одну исправительную колонию, но все никак не исправляешься. Забыл потянуться утром, поэтому никакого наслаждения твое тело не получает. Вагон начинает набиваться, и теперь ты окружен толстой дамой с некрасивым платком на голове и огромным студентом, у которого не очень-то привлекательное лицо, но высокий рост позволяет ему дотянуться до солнца и звезд и подарить их какой-нибудь сильно впечатлительной девушке. Все слишком прозаично. Одинаковые серые и темно-синие куртки из ткани, которую, как ты думаешь, называют дюспо, шубы и дубленки из мехов почивших животных, которые обнажают ноги женщин, когда те задирают их, все тот же отсутствующий, индифферентный, хрупкий, вот-вот собирающийся развалиться взгляд, отражающийся в грязном стекле напротив. Вдруг вспомнилось, как какой-то дед начал разговаривать по телефону в библиотеке, и из–за того, что он настолько старый, он не мог не повышать голос. За несколько минут он отвлек от дел всех в зале, а мне лишь хотелось выкрикнуть, чтобы он поскорее заткнулся.

А куда я еду? Ты не сможешь ответить на этот вопрос. Однако, ты хотел написать про Москву зимой. Москва зимой — это дрожащее от холода как соседская собачонка тело, ожидание перед дверью вместо улицы, лишние траты на стакан горячего чая, который подорожал по предварительному сговору всех владельцев точек общепита, паранойя, которая питает твой разум, когда ты вспоминаешь, что бывали случаи смерти после падения на голову ледяных глыб и заостренных как клинки нормандских мечей сосулек, скольжение, моча на снегу, боль ушная, боль ножная, боль ЛОРа, ломающиеся каблуки, бутылки пойла на стадионе, чтобы не замерзнуть, тщательное планирование маршрутов, изредка летящие, не то, что в других городах, маленькие комочки снега, правило «любишь кататься — люби и саночки возить», которое доказывает себя в парках с высокими белыми склонами, завывающий на языке близящейся погибели ветер, заснеженные конусы деревьев, синицы и снегири, пора волшебства, которую каждый когда-нибудь за эти три месяца проклинает.

____________________________

Москва весной. Вспомнишь еще — пиши. Вспомню ли я, как тянулись эти ужасные дни праздников, и то запоздало, то чрезмерно отопленные ночи? Это вряд ли. Скорее всего, вспомню лишь только то, что это было ужасно, и теперь эта память вытеснит другую, более светлую. Потихоньку оттаивает снег, и мусор, некогда спрятанный в слоях самого снега, теперь одиноко, даже с несколько комичным видом высовывается наружу.

Сперва будет грязно. Везде не рекомендуется падать на колени, чтобы помолиться. Кроме церкви, разумеется. Следы, которые оставляет обувь, выглядят убого, либо смешиваются со следами кого-то еще, а затем и вовсе пропадают, растворившись в этой коричневой каше. Я сегодня буду много думать. Собираюсь написать что-нибудь. Уже знаю, что никто не оценит, но слово, которое вылетело из головы, существует все еще. Как ты собираешься сочинять текст, если забыл такое простое слово?

Прохладно. Солнце над головой не греет, лишь светит. Можно сказать, солнце иллюзорно. Время от времени возвращаются настоящие морозы, о которых синоптики, конечно же, предупреждали. Следи за своей осанкой, малыш, не то провалишься под землю, и твой горб перейдет во владения загробного мира. Женщины начинают раздеваться, что несомненно обрадовало бы какого-нибудь итальянского режиссера. У мужчин все по-старому. Куртки.

Летаргический сон настиг город. Помимо вышедшего солнца и более позднего наступления темноты, ничего толком не изменилось. Все те же проспекты, бульвары, писательские аллеи, дома-музеи, памятники, скульптуры, бюсты с птичьим пометом на головах. Сколько времени понадобится на то, чтобы избавить голову Достоевского от столь унизительной посмертной участи? Автобусы ходят по все тем же маршрутам: приложи карту, и он не отвезет тебя туда, где бы ты в идеале хотел оказаться. Грязь, слетающая с шин автомобилей, все так же отпечатывается на их металлических крыльях и на фасадах расположенных у дорог ларьков, ограждений и редких зданий. Ходи без шапки, стригись за бабки — в общем, участвуй в ярмарке жизни. Проходят ли другие ярмарки в Москве, я, честно говоря, без понятия. Здесь скапливается столько народу из городов, повидавших другой быт, но внутри столицы, ставшей небоскребом, нависшим над страной и распустившим нити кукловода, все это умирает. От 9 до 5 или график 2 через 2, или полмесяца на вахте, полмесяца дома — научат тебя выживать. Должно быть какое-то другое слово к тому, что мне хотелось бы делать, только не выживать.

Твоя оборона плотна. Ближе к ночи стоит прогуляться, чтобы увидеть, как молодежь скользит по волнам законов. Китай-город — душно, не протиснешься, весь дым собирается здесь и обволакивает старые особняки не раз перевернувшихся в гробу горожан. Краснопресненская — просторно, но скучно, еще и снесли «Соловей», про который никто никогда не говорил плохого слова, а его снесли, превратив в руины с денежными перспективами. Чистые пруды — в самый раз, узкие тротуары, по которым чаще всего ходят симпатичные парочки или девицы, одетые как бабули. Настрадаться успеешь — сейчас главное поесть. В последнее время ты экономен, но ты это заслужил своим поведением. Может быть подумаешь об этом, пока глотаешь кусочки курицы в пышном салате. Легче уставиться в фигуру человека перед тобой, да и проще, потому что этого человека ты совсем не знаешь. Только видишь, что он человек, выполняющий несколько движений, заложенных в его программу с рождения. Сейчас он сложит руки в позе задумчивого человека и будет сверлить взглядом свою собеседницу с большим энтузиазмом рассказывающую про то, чем она занималась в театре. По нему видно, что он не слушает ее восклицания по поводу акустики зала и дня рождения актера, громко топающего ногой на сцене в каждой постановке, в которой участвует. Он выжидает момент, когда можно будет улыбнуться и показать свою заинтересованность: «Да-да, миленька, а в «Гоголь-Центре» наркотики продают». Мерзкий тип. Странно, что его посчитают живее тебя. Впрочем, тебе и это не важно.

Москва весной не музыкальна. Вопреки всему, что было воспето поэтами и бардами-песенниками, она может только облегчить твою ношу после зимы. Продолжай волочить свое уставшее тело по ее переулкам и улочкам, и может она закроет окно, впустившее холод, а может и нет. Только знай, что сегодня, завтра, через месяц и год она тебя не заметит, как и не заметила распустившийся цветок или оттаявшие помои соседского пса у дороги. Заберись на стену и упади, прочитай Бердяева и забудь, отправься в ад и обратно, на склад в Верхних Лихоборах и Японский сад на Ботанической улице — ей все равно.

____________________________

Москва летом. Набрал полную охапку профессиональных провалов. Я совсем не знаю, что делают в таких случаях. Делать что-либо мне не хочется, особенно летом. Это пытка для моего большого носа, костлявого сенситивного туловища и чудовищного восприятия жары. В осознанном возрасте я полюбил 2 лета, а возненавидел штук 20. Постриги ногти на книгу с изображением Муаммара Каддафи, в которой он наверняка рассказывает о том, как ловко народ управляет сказками в его Джамихирии, джа-как-то-называется, джа-ра уже здесь. Открытых форточек и окон не хватает: из домов с нагретыми стенами мы выходим на улицы как из печи в печь. Люди будут купаться в фонтанах. Как неловко. В этом городе запрещено купаться. Даже природе запретили создавать речушки, озера, водоемы поблизости всех этих раскалившихся до предела от работы бизнес-центров. Все оставайтесь на местах: это ограбление века — в каждом веке жизнь грабит меня на 3 месяца в году.

Чем заняться мертвецу летом? Ничем. Ешь мороженное и пересматривай любимые сериалы. Выйдешь на улицу — получишь дозу солнечного облучения. Все парки похожи друг на друга тем, что там одни клумбы и места, здания, вольеры, которые ты никогда не посетишь. Можно попробовать перевести стрелки на часах, но ты никого не обманешь. Просто сиди и жди. Позволь времени изуродовать тебя, как ты сам говорил. В «Гараже» новая выставка уродств, созданных уродами с секретными уродливыми жизнями. Нужна выставка с кадрами статистических расчетов, когда чаще всего убивают за гаражами. Моя одежда прилипла к тельцу. Никогда я не любил это время года. На школьных каникулах я как будто был заключен в вечный сон, а в свободное от работы время этот кошмарный сон начал сочиться из выдумки в реальное пространство дома. «Твои лягушиные глаза» — все чаще доносится из проезжающих мимо машин. Дачный сезон в бездне. Наиболее ценные стоятели в пробках июня встанут в начало пробки в июле и так далее. Маршрутки напоминают котлы, а внутри в один момент становится так жарко, что скопившийся на футболке пот сладко охлаждает спину. Я архитектор, я переводчик текстов с какого-то корейского, я гитарный чехол на Старом или Новом Арбате — искать работу в этот период достойно аплодисментов. Думать даже не получается: все мысли обязательно станут продолжением ощущения бессилия в этой схватке с городским пеклом. Люди в черном, во всем черном — мои герои. Люди в ветровках на несколько секунд лишают меня одиночества.

Жуткое слияние тел в комнате без кондиционера. Как подумаю о нем, сразу передумываю. Любое касание воспринимается, как вторжение. Сегодня, мой друг, ты станешь скинхедом. Это значит, что тебя бесплатно постригут в одной из так называемых академий стилистов. Завтра ты сдашь все экзамены в своем учебном заведении на улице Вильгельма Пика, и свешенный с потолка провод от лампы перестанет напоминать тебе виселицу по своей случайно образовавшейся форме. Шутка в том, что это просто провод. Да и нужно ли считать это шуткой? Солнце уйдет за горизонт и подарит тебе розовый закат, но даже при восхищении им ты не забудешь подумать о том, как идеально свесился с потолка этот провод.

Глоток холодной воды. Как долго я его ждал. Можно допустить, что все шаги, которые я делал, я делал ради него вот в этот момент времени. Этот глоток настоящий. Я давно ищу что-то настоящее. Я не нахожу его в разговорах в баре на Новослободской или у дверей клуба с идиотским названием, где играет популярная в узких как кругозор этих музыкантов электронная музыка. У нее на шее медальон. Она поет про то, что война закончится. Хочется выкрикнуть, что на ее место придет новая. Свято место пусто не бывает. Сам Бог сделал войну святой — иначе бы она и вправду закончилась. Да и как говорила мне Настя, которая живет в тишайшем районе с парой хрущевок, расположившихся дугой, он мог бы сделать нас грибами, если бы так сильно не хотел наблюдать за тем, как мы разыскиваем грехи на бедную душу. Трынь, трынь, встречайте Флинстоунов. Я готов продать душу, лишь бы от меня отстали.

Расскажи лучше про Москву летом, в которой время сбивается и сжигает тех, кто привык к отдыху в беседках. Карамельная кожа брюнетки, высохший рот семечек тут не грызет, футболисты отдыхают от поражений, нервное ожидание прохлады, ни одной прочитанной книги, пианино, на котором можно поиграть в чебуречной рядом с Бауманкой, нелепое, долго собирающееся тело за столиком, скейтбордисты-любители, ремонт дорог, подобный вирусу, кровь каждую ночь, полное собрание умственных и ораторских трудов стэндап-комиков, зззззззз, хотели комаров? Сходите в Измайловский парк. Я открыл окно, и в комнату залетел рой насекомых. Теперь это их дом. Я и пальцем не пошевелю.

____________________________

Москва осенью. Коллега любит стук капелек по подоконнику, износившийся мрачно-синий цвет неба, меланхолию, которую приносит с собой пора дождей, а я терпеть этого не могу. Вот сильный, превращающий область перед глазами в едва различимую стену ливень, да, а бесконечные мелкие дождички только все портят. Самое смешное, что это и есть осень. Ничего, кроме ухмылки, она не вызывает. Так просто надо. Надо прожить и осень. Если поможет кофе, если поможет соскучиться по кому-то, если поможет перечитать «Мастера и Маргариту»… Это надо пережить, говорю я себе, переживая за то, что сам давно пережил себя. Можно казаться умным и претенциозным сколько угодно, но соскребать все это поганое дерьмо будет не дворник в твоем дворе, а ты сам. Помнится, это тебе женщина прямо в Сретенском монастыре сказала, что в тебе ничего святого не осталось.

Давно не видел кленов. Кажется, их в Москве вообще нет. Они, конечно, где-то есть, как и каштановые деревья, но это должно говорить, скорее, о самом городе, чем о том, что они где-то есть. А догмы о женщинах? Низкорослая, пухленькая, с пакостным лицом, покрытым всей косметикой в доме, с жирными щеками как у бульдога и маленькими круглыми глазками как из мультиков, обладающая омерзительной манерой речи и исключительно плохим вкусом, распространяющимся на непонятный выбор одежды и всякие бесполезные интересы, которые, как думается, призваны удовлетворять ее — вот она и будет самой жадной тварью, которую кто-либо сможет повидать. Эту планету не стоит называть Землей, впору ее уже переименовать в Деньги. Ни один коренной москвич не отдаст вам даже самую маленькую сумму на булку с маком, а вдобавок приукрасит все это сентенцией про трудолюбие и то, каким честным путем он зарабатывает.

Слякоть, в нее брошен шприц. Не убий червячка. Позакрывались все летние площадки, и организаторы с Лужи считают землю. Вода уже наполнила ботинки, поутру все голуби отсиживаются в переходах. Хочется быть невидимым. Ты становишься невидимым, но вдруг выясняется, что тебе все равно надо что-то делать. Рестораны снова ориентируются на парочки, а не на группы туристов. Хочется ничего не делать. Ты прекращаешь любую деятельность, но до тебя все равно доходит новость, что от тебя чего-то ждут. Скоро холод прогонит с привокзальных площадей большинство бомжей, а труппы уличных артистов превратятся в сезонный труп. Ты не даешь им повода ждать, ты перестаешь говорить «спасибо», ты не смотришь в глаза, не повторяешь два раза, если тебя не услышали, но все равно что-то мешает тебе. Ты понимаешь, что никогда не сможешь сбросить эту кожу с себя.

Ты заперт в Москве осенью. Ты заперт в Москве летом. Ты заперт в Москве весной. Ты заперт в Москве зимой.

____________________________

Моя Москва всегда. Всюду православные кресты и однообразные высотки. Никогда не следует идти за уловками телефонной линии. Тебе нужно еще научиться выключать мозг при виде многих вещей. Разочаровался ли ты в своем магнум опусе? Это глобальная реконструкция событий из тех французских книжек и кинофильмов. Прощайся.

Моя Москва всегда. Я потерялся в ее одиноком призраке-обещании, и совсем забыл рассказать, что все–таки упал той зимой, когда возвращался домой. Или это было ранней весной? Я пока еще не выяснил, сошел ли этот город с ума, или я в нем.