Когда я читаю на Кинопоиске отзывы людей о фильме «Экстаз», пишущие о том, что Ноэ снимает обделенную смыслом порнографию и описывает в фильмах свои наркотические трипы, то понимаю, что своеобразное пророчество-кошмар Гаспара Ноэ, отображенное в данном фильме, сбывается прямо у него на глазах: режиссёр становится нем для других, крича во весь голос.

Однако я могу понять недоумение не столь изощренных зрителей. Не буду говорить, что Ноэ экстравагантен — это банально, да и кроме того, я, презирая общественные нормы, культивированные в сознании ими обрамленном, так не считаю. Секс, кислота, кровь и кишки — для вас ЭТО действительно экстравагантность? Если Ноэ и экстравагантен, то явно не разговором на о-боже-уберите-детей-темы, а своими удивительно острыми экзистенциальными высказываниями, в которых я хочу разобраться.

Я поступлю как Гаспар Ноэ и буду вести повествование не в хронологическом порядке. В конце концов, в хорошей истории должен быть хэппи энд, поэтому его мы оставим напоследок.

III

Жизнь — это уникальная возможность умереть (или mourir est expérience extraordinaire)

Начав эссе, я столкнулась с трудностью перевода названия последней главы фильма. Поэтому заглавие, которое вы прочли, есть мой вольный перевод и моя не менее вольная интерпретация.

Expérience традиционно переводят на русский язык как опыт, что значит отражение в человеческом сознании объективного мира, вся совокупность человеческих восприятий. Однако переводчики фильма приравняли «опыт» к «возможности», или «шансу». Не думайте, что я цепляюсь к словам: согласитесь, что фраза «смерть есть необыкновенный опыт» (дословный перевод с французского) звучит иначе, чем «смерть — это уникальный шанс». Говоря о смерти как об опыте, Ноэ в ясном смысле лукавит, поэтому я больше склоняюсь к не столь точному второму переводу.

Другой вопрос, что если мы называем смерть шансом, мы клевещем на автора, ведь теперь всячески изнасилованная нами фраза звучит как призыв к самоубийству. А может, все–таки, так оно и есть? Может, когда в нашей голове появляется мысль, что то самый climax (кульминация, экстаз) есть смерть, то мы зря бросаем ее в корзину «спам: конспирации»?

Фильмы Ноэ мало кому не доставляют душевных страданий (например, такие как «Необратимость» или «Любовь»), и во время просмотра нам вдруг может начать казаться, что мазохизм автора не может исчерпать себя даже в таких душевнобольных (или, как сам автор их называет, “mad”) сценариях. Однако сама жизнь для Ноэ не может себя в них исчерпать — это под силу только смерти.

II

Жизнь — это коллективная невозможность

Ноэ любит изображать человеческие страдания, причем страдания вымученные, нелепые, вызванные случайной причиной, собственной глупостью (как, например, смерть ребенка главной героини) — но всеобщие, должные объединять род человеческий. Почему же герои Ноэ в упор не замечают страданий ближнего (вспомним мать ребенка главного героя в «Любви», с которой он живет, или того самого обеспокоенного брата в «Экстазе», просящего сестру обнять его во время ее приступа эпилепсии). Эти сцены, хоть и утрированно, являются отображением замкнутости, свойственной человеческому сознанию, с которой мы можем бороться только в одиночку, и Ноэ нам подает пример. Не хочется нас всех жалеть и сравнивать с Мерсо, а особенно недопонятого публикой автора, но именно это сравнение никак кстати соотносится с названием данной главы.

Объединяясь, индивиды могут только уничтожать. Именно этот тезис вихрем скользит где-то между нашей мыслью и словом, однако Ноэ снова пытается нас запутать. Давайте вспомним сцену с беременной девушкой, которая начинает себя резать, когда нетрезвая толпа (и она это знает) того просит. Или хореографшу, которая по собственной глупости убивает своего ребенка. Эти два персонажа выбиваются из общей картины потерянных масс, и именно они больше всего страдают (первую мы видим в начале-конце фильма ползущей по кровавому снегу, вторую — мертвой от порезов на венах). Если у последней и случился смертельный экстаз, то про остальных одиночек (еще на ум приходит наркоманка, как ее называют другие персонажи, с ожогом на голове, которая тоже выглядит не самой жизнеспособной) так сказать нельзя. Путаница, которая здесь возникает, заключается в том, что наш больной рассудок снова хочет поддаться желанию составить логическую цепочку «индивидуальность равно возможность, возможность равно смерть», выставляя Ноэ дэдинсайдом, пропагандирующим смерть как выход из любой трудной ситуации.

I

Родиться — это уникальная возможность

В конце концов жизнь для нашей группы танцоров не есть лишь сплошной кошмар. Ноэ в который раз гладит зрителя по голове, как любящий отец, как бы понимая (как никто другой) тяготу нашей жизни и в то же время показывая нам, что существует и светлая сторона, на которую мы редко обращаем внимание, жалея себя и укутываясь с головой в депрессивное одеяло экзистенциальных всхлипываний. Здесь одновременно хочется вспомнить и «Миф о Сизифе» Камю, и «Вещь» Хайдеггера, ведь оба они являются призывом вернуться в бытие. Нужно снова и снова тащить в гору камень, хотя ты и знаешь, что он все равно с нее скатится, или, как говорил Кьеркегор, нужно каждый раз снова поднимать бокал вина и наслаждаться дивной музыкой. Другой вопрос: зачем? — Да черт его знает.

Ноэ диалектичен — в этом его простота и полнота одновременно. Экстаз — это вовсе не смерть, а жизнь; экстаз — это состояние танца, в котором пребывают герои, когда полностью растождествляются с миром реальным, и в этом они к нему бесконечно приближаются.

Не думаю, что в своем эссе я ответила на все загадки, которые Ноэ загадал нам в одном из своих лучших произведений. Однако точно так же и невозможно постичь все тайны нашего существования — к их разгадке можно только стремиться.