Существует множество версий о том, когда были написаны первые произведения русского сентиментализма, какие авторы и в какой период своего творчества могут называться сентименталистами, что на них влияло, от каких идей они отталкивались, наконец, что такое сентиментализм, как литературное явление. Так, если попытаться разрешить вопрос о представителях сентиментализма, то по мнению Н.И. Мордовченко, «Русский сентиментализм… получил ярчайшее воплощение у радищева» [Н.И. Мордовченко. Русская критика первой четверти XIX века. 1959, с 18]. Г.П. Макагоненко отнесет Радищева к представителям просветительского реализма [Г.П. Макагоненко. Русское просвещение и литературные направления XVIII века, с 44]. Х. Грассхоф в своих статьях показывает, что сентиментализм «никоим образом не принадлежит к незначительным течениям» [Х. Грассхоф. О роли сентиментализма в историческом развитии русской и западноевропейской литератур. с 21]. Можно соглашаться с тем, что «Сентиментализм — не нечто особое, а разновидность раннего романтизма» [Ю.И. Минералов. ИРЛ 19 в. с 15]. Можно бесконечно оспаривать и это утверждение, а затем и его опровержение. Также можно пытаться выяснить когда начинался русский сентиментализм и в какое время он закончился. Это, безусловно, нужные для литературоведов вопросы, но в данном исследовании им не уделено внимание. Для авторов этих статей главное — это то, что с 1760-х годов литература очень меняется и ти изменения не похожи на те, что мы будем наблюдать в 1770-х, точно так же, как литература этого десятилетия отличается от литературы следующего.

Мы посвящаем исследование произведениям, многие из которых отдалены друг от друга не только десятилетиями. Они столько же далеки в планах поэтики или проблематики. Но эти же сочинения имеют в своем содержании и своей форме ряд общих мотивов, которые выдерживаются и развиваются на протяжении почти 60-ти лет. Эти мотивы в отдельности мы будем раскрывать на протяжении всего цикла статей, а в совокупности лишь для упрощения назовем сентименталистскими.

К сентиментализму мы отнесем пока что те литературные явления, которые в 1750-х — 1760-х годах начинают вставать в оппозицию по отношению к классицистическому канону. Таким образом, начало сентиментализма, в нашем понимании, происходит из естественной «стадии» развития классицизма, в которой художественные и социальные идеалы Тредиаковского, Ломоносова и Сумарокова перестали быть абсолютами. Иными словами, классицизм как литературное явление начал сомневаться в самом себе; его сомнения порождают возражения, которые через несколько лет перерастут в протест. Эта пока абстрактная и, может быть, не достаточно ясная формула будет доказана на примере нескольких произведений, начав с «Венецианской монахини».

Почему для сентиментализма мы принимаем за отправную точку Хераскова? Его творчество 1760-х касается общественных проблем, решение которых требует нарушения канонов, сформулированных «тремя китами русского классицизма». Подчеркнем — именно освящение социальных проблем влияет на форму произведений.

О методе

«Венецианская монахиня» — это единственное произведение, которое будет проанализировано целиком и достаточно подробно. Это делается, во-первых, чтобы очертить предположительный ряд тем, на которых основывается сентиментализм, во-вторых, чтобы сразу предложить метод изучения текстов. В следующих статьях, имея дело с объемными текстами, по возможности, мы будем прибегать к пересказу для введения в необходимый контекст, а затем производить анализ некоторых эпизодов.

В анализе произведений мы будем часто прибегать к мелким, с точки зрения сюжета деталям и подтверждать ими большие (для той эпохи) идеи, которые авторы вкладывали в написание своих произведений. Мы заметим, что авторы работали над произведениями, продумывая структуру каждой фразы, и прятали смыслы, которые поясняют произведения, позволяют увидеть в них идеи, которые не допускались до открытого высказывания.

Об авторе

Михаил Матвеевич Херасков, родился в 1733 г, происходил из боярского рода. Побыл офицером около четырех лет, в начале 1756 года получил должность асессора в Московском университете. Через год заведовал университетскими библиотекой и театром. В 1767 г. Херасков возглавляет группу писателей, переводивших статьи из «Энциклопедии». В 1775 г. был уволен без сохранения содержания, отставка, носила характер опалы, поскольку Херасков был представителем московской масонской ложи (Екатерина опасалась масонов из–за слишком вольных взглядов). Херасков повлиял на Новикова, который тоже вступил в ложу, потом они вместе издавали «Утренний свет». Фонвизин, Богданович, Державин, Муравьев, Карамзин и многие другие прошли через литературный салон Хераскова. После публикации «Россияды» 1778 г Императрица возвращает под его управление университет. В 1802 начались реформы образования, которые 75-летний Херасков не принимал, он отошел от управления, занялся одной литературой. Умер в 1807 г. [Кулакова.320- 324]

О пьесе

Трагедия «Венецианская монахиня» написана в 1758 году, ямбом, сохраняет единство времени, места и действия — это сближает ее с классицистической драмой. Описанию действия предшествует «Изъяснение». В нем автор утверждает, что сочинение основано на реальных событиях: «здесь переменил я для некоторых обстоятельств имена тех лиц, с которыми сие приключение случилось, притом простительно будет, что, пользуясь обыкновенною стихотворческою вольностью и наблюдая театральную экономию, несколько отступал я от подлинности» [Х. 249]. Чтобы достоверно изложить события, Херасков пренебрегает структурой трагедии, предусмотренной классиизмом, т.е. Вместо пяти действий, «сие самое в трех действиях сочинить оную [трагедию] меня принудило» [Х. 250]. Автор даже доказывает нам, что сюжет подлинный и приводит прозаический пересказ [как бы] случившихся событий, которые легли в основу пьесы:

Коранс тайно встречался с воспитанницей венецианского монастыря. Внезапно его отправляют на войну. Вернувшись, Коранс узнает, что возлюбленная стала монахиней. Ночью юноша пытается посетить ее, но попадается караулу. Коранс боится обесчестить возлюбленную, поэтому скрыл свои намерения и принял обвинения, на основе которых отец-сенатор вынес сыну смертный приговор. «Прежде, нежели приготовиться к казни, Коранс уведомил о том свою любезную; но сия несчастная напрасно спешила предупредить невинную смерть своего любовника: уже казнь совершилась, и Корансово тело так, как обличенного злодея, обезглавлено увидела; она прибежала пред судей, объявила им тайность Корансова намерения и показала письмо его, в котором точно написано было, что он лучше сам бесчестно умереть хочет, нежели, открыв о любви своей, любезную обесславить; но тогда уже помочь сему несчастию поздно было. История далее не говорит, как только то, что в оправдание сего молодого человека и в утешение сродников его правление повелело вылить из золота голову с лицом Корансовым и, в знак чести и неповинности его, в знатном публичном месте поставить».

Отметим стремление к документальности сюжета, желание построить художественное произведение на тех фактах, которое как будто были на самом деле. Этот прием мы будем встречать у более поздних авторов, представителей зрелого сентиментализма. Херасков как бы показывает, что действительно происходит в жизни, это уменьшает расстояние между читателем и событием произведения, автор отказывается от типа сюжет-миф, к которому относилась почти вся прежняя русская драматургия. Более того, Херасков уделяет большое внимание внутреннему миру героев: мы видим сильные переживания центральных фигур действия, но все второстепенные герои тоже испытывают эмоции (например, ужас Жерома в третьем действии). Для сравнения, обратим внимание на трагедии Сумарокова («Хорев» (1747), «Вышеслав» (1768), «Димитрий Самозванец» (1771), «Мстислав» (1774), и другие), мы видим исторические сюжеты, которые воспринимаются, развиваются, и интерпретируются буквально как мифы. Действующие лица у Сумарокова представляют из себя идеальных героев и злодеев, они носят имена исторических личностей, которые имели непосредственное отношение к политике. Классицизм использовал сцену, для воспитания дворян: стремился вызвать любовь к монарху и чувство долга перед ним; учиться у великих, при том, у таких великих, в которых нет ни капли дурного. Мы убедимся, что Херасков тоже играет роль учителя жизни, но дидактика во всех отношениях противоположна Сумароковским поучениям.

Действие «Венецианской монахини» начинается с момента, когда Коранс находит Занету и напоминает как тремя годами ранее девушка поклялась вступить с ним в брак. Коранс призывает ее вернуться к светской жизни. Занета объясняет, что не может нарушить те обещания, которые давала богу. На протяжении всего второго явления (8 страниц) настойчивый юноша пытается уговорить возлюбленную начать в совместную жизнь. За время их спора читатель узнает, что в этом монастыре похоронены родители Занеты и ее брат. Из чего может заключить, что социальное положение девушки было не низким, поскольку ее семья погребена в храме, а не на кладбище вместе с простолюдинами. Но все же нам представлены не исторические гиганты и не заслуженные герои, которые подвигами заслужили наше внимание. Автор просто намекает на примерно равное общественное положение героев (до того, как Занета постриглась). Хоть Херасков еще не демонстрирует межсословные отношения, то, что изображены обычные люди, замечательные из–за их чувств и поступков — это уже было ново.

В первых же репликах появляются ключевые мотивы, которые далее будут развиваться вместе с сюжетом пьесы:

Занета:

Ах! должен ли еще о мне, Коранс, ты мыслить?

И можешь ли меня между живыми числить?

Прияв небесный чин, я света отреклась,

В забвение навек от мира погреблась.

Люби меня, Коранс, но так люби, как мертву,

И чти не за свою, но за господню жертву;253

Мотивы долга, отношения любви со смертью, забвения, жертвы, запутанности с клятвами перед Богом: с одной стороны — обещание родителям после их смерти принять целибат и молиться за них, с другой — обещание жениху.

Коранс

Чьим именем клялась, что будешь ты моя?

Где ныне оный бог и клятва где твоя?

<…>

Край света за тобой пойду спасаться вслед,

Где искушения и где лукавства нет;

Там в рубищах одних, в лесах, в пустой пещере,

Спасемся, как и здесь, по нашей чистой вере

Коранс считает, что долг Занеты остаться монахиней — это мнимый долг, лишь социальная условность, ей следует пренебречь ради общего счастья. Важно сохранить чистую веру, а не ломать себе жизнь из–за религиозного обычая. Для этого Коранс предлагая бежать из города (пространства социального) в лес (пространство естественное). Вероятно, это первое (во всяком случае, одно из первых) произведений на русском языке, в котором отчетливо звучит желание сбежать от абсурдности социума, укрыться в природе от общественного мнения. У более поздних авторов эта линия будет пересекаться с идеями Ж.-Ж. Руссо, с его концепцией естественного человека. В других статьях мы рассмотрим насколько широкое распространение получит эта идея и чем она подходила обществу 18 века. В «Венецианской монахине» эта мысль звучит лишь однажды, но затем просто перерастает в критику жестоких законов и противоестественных социальных норм.

В первом действии пьесы бросается в глаза то, насколько сильно девушка не хочет иметь с Корансом личной близости, и настолько же сильно желание Коранса, вытянуть Занету из церковной жизни и соединиться с нею. Она сообщает Корнасу, что теперь не он ее жених, что Занета «занята»: «Я богу днесь невеста!\Его единого должна теперь любить» 257 объясняет, что потеряла к нему влечение:«Тех прелести уже земные не пленяют,\ Которы чистоту небес пресветлых знают». 258 предлагает ему христианско-братские отношения, если он тоже посвятит свою жизнь Богу: «Возьми со мной, возьми, Коранс, одну дорогу:\ Остави суеты и обратися к богу;\ Единое сие осталось средство нам —\ Взнестись на небеса и съединиться там». 258 Коранс не понимает ее убежденности, надеясь, что она уступит, отреагировав на его логичные, рациональные аргументы. Так бы и произошло в классической трагедии: долг перед родителями это значимо, но разве он сравниться с долгом перед возлюбленным, который к тому же рисковал жизнью, три года защищая родину? Это разумно. Почему же тогда в трагедии Хераскова Занета даже не пытается усомнится в ошибочности своей позиции, в подлинности своего долга?

Во-первых, потому что, будь оно иначе, это была бы очень скучная пьеса. Во-вторых, потому что внимание Херасков заостряет не на разуме, на чувствах героев. И в этом прелесть многих сентиментальных произведений: мы можем толковать поступки героев несогласуя с тем, как там было положено в обществе, как хорошо или дурно, а трактовать их, находя мотивацию героев в их желаниях и личных особенностях. Сентиментализму доступен причинно-следственный детерминизм в отношении дел персонажей.

В длинном диалоге Херасков раскрывает непреодолимую страсть Коранса. А пока обезумивший от этой страсти Коранс пытается подобрать как можно больше разумных доводов в свою полтьзу, Занета рассказывает:

С тобой несчастье нас решилося не минуть:

Разнесся слух, что ты близ здешних берегов

Погиб в сражении на битве от врагов.

В те смутны времена то время наступило,

Что вдруг меня тремя ударами сразило;

<…>

И заклялась свой век в монашестве скончать.

Тебя уже не чла я больше в мире жива,

Спасением одним хотела быть счастлива,

По бедствах таковых вступя в небесный путь,

Винна ль против тебя, скажи, я в чем-нибудь? 256

После смерти родителей и известия о смерти любимого (здесь Коранс умер в первый раз), она полностью утратила влечение к нему. И не только к нему, по сути, ко всему живому. Счастье ей видится только после смерти, когда она сможет соединиться с душой Коранса. Поэтому монашка и предлагала ему «последнее средство» — стать монахом и спасти душу. Прямо говоря, из–за перенесенных трудностей, у нее появилась такая перверсия, основанная на откладывании интимной жизни до жизни загробной.

А юноша не может этого понять из–за убивающей его страсти. Когда Занета уходит, он встречается с дозором, когда Офицер подозревает в Корансе разбойника, встревоженный юноша достает свой кинжал…

Что не разбойник я, то сей кинжал вам скажет:

Примите дерзости своей достойну месть!… 261

Разумный поступок, достойный героя? Он даже понять не успел, что происходит и в аффекте кинулся на солдат, выплескивая гнев, которым стала страсть. Схвативший его Офицер замечает еще одну деталь — тонкую, но важную для того, чтоб уже у Хераскова увидеть зреющий психологизм, который через несколько десятков лет будет питать литературу:

Теперь ты доказал свою нам явно честь!

Кто обличается в делах своих безвинно,

Тот не поступит так злодейски и бесчинно. 261

Коранс действительно чувствует вину, но за что именно? За то, что попался у ворот храма и тем самым может опорочить честное имя своей возлюбленной? Точно не за это, поскольку он еще не опорочил, а значит, он может сейчас испытывать только опасение за то, что способен Занету опорочить, если расскажет о ней (далее весь драматизм сюжетной линии строится именно на этом чувстве). Жест нападения, как отмечено в реплике Офицера, является последствием вины. Вина может проявляться только за уже совершенные поступки. Скорее всего, Коранс винит себя за его обхождение с Занетой, ведь он словно присваивет ее себе и решает за нее как ей жить. По тем временам было нормой, если мужчина решал за женщину как ей строить жизнь, но это ограничивалось рамками светского общества, если же женщина посвящала себя богу, то на нее распространялись лишь монастырские правила.

В тюрьме Коранс просит, чтоб судил его некий Мирози. Стражники докладывают об этом судье, который вот так реагирует:

О боже мой! подай рассудку больше свету,

Чтоб за неправый суд не дать тебе ответу;

Открой ты истину, открой душе моей,

Присутствуй днесь во мне и будь со мной судьей;

Я правду наблюдал и честь хранил всечасно;

Не дай мне осудить преступника напрасно;

Наставь ты различать меня со правдой лжи,

Неправой казнию меня не накажи.

Когда ж отечеству злодей он и предатель,

Открой завесу мне пронырств его, создатель,

Но се его ведут…

И что здесь приходит в голову читателю: ага! Из «Изъяснения» я уже знаю, — заявляет читатель, — то, чем кончится вся история: Мирози неправильно осудит своего сына, тому отрубят голову, а выяснится, что Коранс погиб несправедливо, и все такое… Но выходит, — догадывается читатель, — что это обращение к Богу, вроде как, мольба, молитва к всевышнему о том, чтоб свершить справедливый суд — не даст результата? Типа, либо богу дела нет, — возмущается читатель, — либо бога нет!

Но оставим пока возмущенного читателя, наверняка господин Херасков не мог допустить атеистического намека в своей пьесе, может быть, он все совсем изменил в сюжете, а натолкнул читателя на безбожные мысли случайно. Чтобы узнать, нужно разобраться что дальше.

Судопроизводство не сдвигается ни на шаг с первой реплики Коранса: несколько раз он просто в разных формулировках повторяет одну и ту же мысль: вину я признаю, НО я невинен!

Коранс

Злодейский умысл я, родитель мой, имел,

Противу общего покоя встать хотел.

А ежели о всéм ты хочешь быть известен,

Знай, кончу жизнь свою и умираю честен!

Хотя ж злодея ты меня быть ныне мнишь,

Но, наказав меня, невинного казнишь.266

Что из себя представляет это заявление: я хочу умереть, но самоубийство меня обречет на вечные муки, поэтому я поступлю по другому, дам судье выбор — убить меня как преступника, или помиловать как честного сына. Представляя проблему таким образом, подсудимый снимает с себя христианскую ответсвенность за свою жизнь, и все отпускает в руки божьи, которые должны наставить Мирози на справедливое решение. Коранс понимает, что справедливость заставит его жить, в его речи так же чувствуется и жажда к жизни, он не напрасно твердит свое НО, свое условие: убив меня, ты убьешь честного человека. Честного дважды: потому что ничего дурного он не совершал, и потому что отстаивает честь своей возлюбленной. Мысли о ней присутствуют в НО, еще присутствуют в просьбе отдать все его награды и имущество в тот самый женский монастырь:

Отдай живущим в сей обители в награду,

Чтоб дщери божии о мне молились там,

Чрез них да обрету прощение грехам.

Здесь он спокоен, умирая за честь любимой, по решению божьего судьи, успев совершить жертву в божий монастырь и зная, что монахини будут молиться об искуплении его грехов. Даже подходя строго формально, чего Коранс не совершает, но мы совершим, с позиции христианских норм этот молодой человек явно не будет обречен на вечные муки ада. Он и сам сознает свое сходство с мучениками:

На смерть позорную готовь себя, готовь!

За что же гибнешь ты? За слабую любовь!

Для ней ты честь свою и славу днесь теряешь,

Для ней отца крушишь, для ней ты умираешь;

А страсти лютой сей не ведает никто;

Всяк мнит, что я злодей и что умру за то.

Посмотреть на сцену суда можно и под другим ракурсом: читатель знает, что подсудимый действительно невинен, он видит, что герой «раздваивается» своим НО. Этой сценой Херасков показывает, что нельзя делить все в рамках бинарной системы, что мир не так устроен. Нет хорошего человека и плохого. Есть и те вещи, которые классицизм как метод познания не способен осмыслить. Как вот этот подсудимый: он одновременно и виновен, и признает вину и безвинен и заявляет это. Т.е. Коранс устроен по принципу кота Шреденгера.

И вот еще что говорит нам Херасков той же сценой: правильно ли поступил судья, приговорив к смерти подсудимого, признавшего вину? Правильно, потому что так велит закон. В «Изъяснении», кстати, мы видели то, как Херасков критиковал жестокость подобных законов. Но если бы отец убил сына — это явно не нормальный случай. Конечно, в этом нельзя усмотреть критики всех социальных рамок и сложных систем, но это говорит в пользу естественного, природном взгляде на социум. Мирози (отец) далее говорит про свое общественное положение, упрекает Коранса, что тот посрамил себя, а следовательно, запятнал честь отца, а если бы того не произошло, тот бы вступился за него. Мирози вспоминает, как любил Коранса и мечтал, что он прославит их род. Т.е. Мирози мыслит в социальных штампах, боится их нарушить.

Итак, Херасков на примере этой сцены настраивает читателя прибегнуть к более естественным ролям — родственным, оставив социальные, которые предлагает разыгрывать закон, порой, очень жестокий. Коранса губит не отец, а социальные условия и более тонкие общественные представления о чести и о долге. Эта позиция полностью противоречит убеждениям Сумарокова.

Осужденный Коранс мечтает встретить Занету и попрощаться с ней. Но когда девушка приходит, он начинает закатывать вести себядалеко не по-геройски:

Коранс:

Уж я и так бегу, Занета, от тебя;

Не думай, чтоб хотел от молний укрываться,

Я рад всевышнего оружием скончаться.

Услышишь скоро ты пред здешним алтарем,

Как станут вспоминать о имени моем;

И как уж мертвого меня тебе вспомянут,

Сильнее в сих местах, сильнее громы грянут!

Здесь мы находим опять ту же страсть Коранса как дискурсивную ситуацию, которая просто перевоплотилась в другой „сюжет“ (в значении ситуации, которую проигрывает влюбленный). Характерные для нашей культуры сюжеты любовной речи структурировал Ролан Барт в работе «Фрагменты речи влюбленного». Имея дело с сентименталистской литературой мы то и дело будем встречать знакомые речевые ситуации из бартовской системы. Вышеприведенная речь Коранса идеально описана в главе «Устраивать сцену»: «Фигура отсылает к любой „сцене“ (в бытовом смысле слова) как взаимному обмену пререканиями». Далее есть прекрасная иллюстрация построенная на сюжете символа сентиментальной литературы: «В “Вертере» сцена увенчана шантажом: «Даруйте мне еще немного покоя, все образуется», — говорит Вертер Шарлотте тоном и жалобным, и угрожающим; иначе говоря: «Вы вскоре избавитесь от меня”; предложение, отмеченное наслаждением, ибо оно фантазматически переживается именно как последняя реплика. Чтобы обладать действительно не допускающим возражений последним словом, субъекту сцены требуется ни много ни мало как самоубийство; своим объявлением о самоубийстве Вертер незамедлительно становится сильнейшим из двоих; так лишний раз выясняется, что прервать Фразу или Сцену может только смерть». Именно на это и рассчитывает Коранс: купить любовь своей смертью. Но вот что отвечает Занета:

Престань! за что меня такой угрозой мучишь?

И так уж к небесам дорогу я гублю,

За то, что я слаба, за то, что я люблю.

Люблю! кто дерзко так сказать в сем сане смеет?

Почто отважный мой язык не цепенеет!

Почто порочная не каменеет грудь…

Поди! не мучь меня и к слабости не нудь.

Занета своим ответом дает понять, что прекрасно понимает природу такого поведения Коранса, она просит его посмотреть на все не глазами истерика, а глазами другого.

Я так же мучуся и так же я люблю,

Но больше, может быть, креплюся и терплю.

Занета надеется убедить его честно признать. Честность является больной темой светского общества, которое ищет выхода из тесных рамок классицизма — официального стиля абсолютистской монархии, в которой люди не являются личностями, чего-то желающими, что-то чувствующие, они становятся элементами работы механизма государства. Но, как быстро выясняется, не такие хорошие элементы, на какие государство надеялось. Возникает рационально-чувственный парадокс: по аналогии со сценой в начале пьесы, когда Коранс приводил рациональные аргументы против чувств Занеты (чувства долга, страха и в то же время бесстрастности к Корансу), делал он это из–за сильной страсти, затмевающей возможность оценить ситуацию извне, с позиции третьего лица. Сейчас эту позицию ему пытается донести Занета, у нее начали к нему возвращаться прежние чувства, но она так же не позволяет себе нарушить обет. Проснись, — говорит она, — Любви твоей велика слепота. Измотанная настойчивостью бывшего своего избранника, девушка обращается к богу с молением о справедливом исходе:

Судите, небеса, обоих нас, судите,

Кто прав из нас, кто прав, то сами докажите;

Подайте способ мне уверити его,

Бессильна я в своих речах против него;

Меня вы перед ним невинну оправдайте.

А если я винна, пред ним и покарайте.

Девушка, просит Бога быть справедливым (это третий человек, который об этом молится). Сейчас, она убеждена в своей невинности, поэтому и обращается к небу как к детектору лжи. Что последует за этим? Невинная, как понятно читателю, Занета примет наказание, но от кого? От себя самой и по своему желанию.

Итак, конфликт строится все еще на том, на чем и в первом диалоге пьесы: Коранс настаивает, а девушка не хочет:

Занета

Дай, небо, чтобы ты меня забыти мог!

Коранс

Прости! Тебе ее вручаю, щедрый бог!

Да, это не самый важный фрагмент пьесы, который можно было бы и не цитировать, а пересказать, но очень нужно было заострить внимание на интонации, с которой Коранс произносит обращение (хоть и риторическое) к Богу. Вспомним, что в драматургии любые обращения звучат не для Бога и не для Занеты, а для зрителя, для того, кто будет делать выводы на их основе. «Щедрый бог» — здесь явно произносится с саркастическим оттенком, с обидой. Молодой человек, который воспринимался нами как безумец и герой любви, с этой секунды сделался богохульником, поскольку, Бог стал его соперником. «Люблю — но предпочесть тебя могу ли богу?» — завершает Занета 2-е действие.

Мы много уже обсудили Занету и Коранса, но про отца, Мирози, только пару слов. Во время суда он весьма рассердился на опорочившего его сына и решил сам расправиться с ним своим кинжалом, чтоб не отправлять на народный суд и не запятнать честь рода. От убийства его удержал Офицер, сообщив, что город уже известен об аресте и следует судить его перед народом. Мирози публично вынес приговор и покинул место казни.

Чем, боже! пред тобой я тако согрешил,

Что сына ты меня в цветущи дни лишил,

Единыя моей при старости отрады

И лучшей в жизни мне утехи и награды?

Интересно, что здесь Мирози открывает себе смерть сына как наказание за свои грехи! (грехи в общем, грехи как абстрактное понятие). Как бы он — Авраам, а Коранс — Исаак, и Мирози принес его в жертву закону. Он не замечает, что осуждение сына на казнь — вот главный грех. То что он убивает сына, это вроде не табу, в отличие от отцеубийства. У греков по крайней мере нет таких страшных вещей по этому поводу. Но все–таки грех и без табу — грех.

Представ на казнь, меня привел в смущенье он,

Я, скроясь вдалеке, его услышал стон;

Глас томный, смертный глас ушам моим касался,

Он обезглавлен мне и весь в крови мечтался.

Но он мечтается мне здесь, о боже! вновь.

Так Мирози пересказывает страшные события Занете, которая нашла его и рассказала о тайной любви и невиновности Коранса, показала ему письмо и умоляла пойти скорее на площадь и остановить казнь. Мирози хочет показать письмо публично. Даже после всего пережитого он пытается доказать людям невиновность своего сына, но для чего?

Пойду и сим письмом изображу то ясно,

Что сын мой честен был и принял казнь напрасно!

Вместо того, чтоб посыпать голову пеплом, или еще чего-нибудь, он идет поправлять свою честь. Мирози так же все оценивает через социальные условные рамки, из–за которых отправил сына на казнь. Здесь читатель вновь может остановиться и порассуждать на основе всего, что уже известно. Что этот Мирози, — задумывается читатель, — собирается сказать гражданам? Что-то вроде: «знаете, мой сын не совершал преступления и не опорочил наш род. Он умер за свою тян. Я случайно убил сына, ну и это не я даже, а палач, а у палача — меч… Но вы можете гордиться, что среди вас живет честный человек, а другого честного — рядом похороним!» Это так, чтоли? — негодует читатель.

Вот на этом интересном моменте, внезапно, в документально достоверное, как заверял нас Херасков, повествование врывается неожиданный поворот. Для читателя пьесы, знающего исходную историю из «Изъяснения», особенно интересна становится линия, расходящаяся исходным сюжетом. Именно с этого момента автор подчеркнет то, что ему особенно нужно сказать и объяснит, почему именно так он считает.

Итак, когда Занета, пораженная страшным известием уходит в монастырь, а Мирози отправился обнародовать письмо, Мирози находит Жером. Жером — это вестник, он сразу же докладывает, что Коранс жив, потому что весь город прощает его и решает заменить казнь на и недолгий запрет проживания в Венеции. Город, то есть простой народ пощадил молодого человека, опираясь на естественные отношения между людьми, а не на социальные структуры, укрепившиеся в верхах общества, в чиновничьих кругах. Опять же, этой маленькой деталью, Херасков утверждает идею опасности искусственных социальных конструктов.

Отец говорит Корансу, что знает о его невиновности и готов устроить сватьбу. От Коранса мы слышим возмущение возлюбленной, он уперкает ее за то, что она рассказала о их любви, по сути, обесценивая то, за что хотел умереть Коранс. И теперь его страсть переигрывается в еще один сюжет: умереть за честь любимой женщины, а точнее, умереть из–за обиды, из–за не получившегося шантажа для Коранса теперь — мнимая причина — для него срывается, а появляется новая причина, которую он открывает отцу:

Я признаюсь тебе и сам в вине моей:

Измену я отмщал моею смертью ей.

Закрыть несчастное с Занетою свиданье

В отчаяньи пошел на казнь и на страданье;

Ситуация с ревностью к Занете, абсолютно встраивается в структуру анекдотов Жижека про ревнивых мужей, «даже если обвинения ревнивого мужа в том, что его жена спит с другими мужчинами, являются правдой, в любом случае его ревность патологическая. Патологический элемент заключается в необходимости мужа в ревности, что является для него единственным способом поддерживать свою идентичность». [Жижек. Счастье: капитализм против марксизма]

Ровно по этому же принципу — принципу идентичности, Херасков строит всего Коранса-персонажа, он ни в чем не находит удовлетворения, всегда настойчив, но никогда не получает желаемого (данная особенность роднит его с коммическим персонажем), по этой причине, Коранс всегда ищет смерти: он отправляется на войну, чтоб умереть как герой, но не получает этого, о его смерти только распустили слухи. После того, как Коранса встречает дозор, он бросается на них с кинжалом, прекрасно осознавая их превосходство в оружии и количестве. Он желает погибнуть, будучи осужденный отцом, но и тут его постигает разочарование из–за добрых граждан. Портрет Коранса дан нам в четырех цветах: настойчивость, ревность, неудовлетворенность, желание умереть. Коранса можно было бы считать отрицательным персонажем, поскольку, все несчастья, случившиеся с героями и все перенесенные ими страдания произошли по причине упорства Коранса. Но не он виноват, а социальные нормативы.

К Корансу и Мирози прибегает испуганный Жером и рассказывает, что нашел Занету с выколотыми глазами. Описывается кровавая сцена. Скоро приводят девушку с окровавленным лицом, ей есть что сказать Корансу:

Не с тем намерилась Занета к вам вступить,

Чтоб нежность нежностью в Коранса возвратить;

Но с тем, чтоб он своей любви сопротивлялся,

Меня бы позабыл, но духом не смущался.

За то, что был мой взор тобой, Коранс! прельщен,

За то в нем ныне свет навеки потушен;

Огнь сердца моего во мрак преобратился,

И грех в душе моей погас, простыл, затмился.

Занету увели обратно и скоро о ней докладывают еще кое-что

Занетина глава склонилась ко плечам,

Она прерывисто тогда вещала нам:

«Ко гробу праотцев скорей меня ведите,

Я вижу смерть свою! Корансу вы скажите,

Что я у смертного о нем вздохнула рва,

Что мной он был любим; но бог…» Сии слова.

Коранс, наконец, находит хороший предлог для смерти, берет кинжал и закалывается.

О боже! льзя ли зло такое пренести?

Ударь, всевышний царь, ударь еще громами!

В крови Коранс! в крови Занета пред очами!

Коль горько зреть на них! О боже! дух мой вынь!

Иль бедного отца щедротой не покинь! 295

Мирози ничего не понимает, он ругает Бога. Затем, опомнившись, что этот вседержитель только что допустил, просит у Бога смерти, «Иль бедного отца щедротой не покинь!» — фраза, которую вряд ли можно прочитать иначе чем с такой же саркастичной интонацией, с какой недавно Коранс возвышал голос на «щедрого бога». Видимо, отец также стал богохульником.

Здесь мы находим ответ читателю на его вопрос, касательно отношения Хераскова к религии.

Конец трагедии — весьма печальный, хотя Бога неоднократно просили о помощи, увы, все стало намного хуже, чем, если бы Мирози просто убил сына.

Интересно, что линия, по которой развивается сюжет имеет общее с античной трагедией, например, выколотые глаза (параллель с Эдипом) и линия рока. И рок, нависший над Занетой и Корансом сбывается. Юноша совершает акт самоубийства, что согласно священному писанию, грех. Коранс однозначно обречен на вечные муки. Это по меньшей мере, не считая того, что Занета успевает познать ненависть к Корансу, хоть и умирает, произнося его имя с любовью. По всей видимости, ее душа будет обитать много выше и избежит адских мук. Если бы Коранс погиб на казни, то был бы мучеником. Т.е. рок разлучает влюбленных и на том свете. Образованному дворянину того времени были известны и античные трагедии и трагедии классицистов — христианские, но не было трагедий, которые соединяют себе и ту и другую традицию. Херасков сделал это первым и сделал по-бунтарски, ведь, соединяя линию рока с идеей Богоа, мы получаем злого Бога, либо бессильного, что невозможно, потому что бог благ и всемогущ по определению. Остается исключить фигуру Бога.

Для статистического интереса просто расчертим таблицу подсчета того, о чем бога просили и повлияло ли это на результат: соответственно, отрицательный результат будем отмечать имволом «минус», «-», а положительный — он нам в этой таблице не понадобится и вот почему:

Чтобы Коранс простил Занету -

Помочь Мирози справедливо вынести приговор -

Желание Коранса умереть -

Просьба Занеты позабыть Коранса -

Наказать Занету или доказать ее невинность -

Чтоб совсем не выглядело все так скучно, можно притянуть за ушки обращение Коранса, желающего увидеть перед казнью Занету. Но обращается он не к Богу, а к «праведным местам» и нужно отметить, что после богохульного обращения «щедрый бог», Коранс не обращается к Богу ни разу. Поэтому зачислить целый балл за это не будет правильным.

Отметим также, что в пьесе слишком много говорят про Бога, с Богом, упоминают го в речевых выражениях… Слово «Бог» (в разных словоформах) встречается 64 раза, еще10 раз слово «всевышний», и еще 10 — «творец», 3 «создатель», также несколько обращений типа «небеса», «священная земля». Для текста, столь сильно насыщенного именами спасителя, действие довольно мрачное: мало двух смертей главных героев, еще брат и родители Занеты — для массовки, еще дважды ложное переживание смерти Коранса… Особенно, сравнив с исходом «Дмитрия Самозванца», в которой только одна жертва, да и то — политический злодей.

Отметим так же, что в «Веницианской монахине», кроме идеологических аспектов есть несколько других маркеров сентиментализма. Вот несколько реплик:

Всё мучит, всё томит, печалит всё Занету!

Смятенью своему не знаю дать ответу.

Дай мне потоком слез омыть мою вину.

Ах! что теперь начать? пойду; но где восплачу:

Везде мой грех со мной, повсюду бога трачу!

Креплюся и хочу тебе повиноваться,

А слезы из очей неволею катятся.

Таких мест в тексте не мало. Они очень свежи для той эпохи и авторы будут чаще прибекать к ним: поначалу, как к выражению эмоций героев, чтобы вызвать сочувствие у читателей и перевоспитать их. Позже слезливые моменты будут встречаться скорее как украшения стихов. Наконец, в 19 веке они окончательно станут штампами и у рессивных читателей будут вызывать смех.

Отметим еще, что в пьесе отсутствуют положительные персонажи — радикальное противостояние классическому канону. Коранс — невменяемый от страсти, Занета — фанатичка, Мирози — помешан на чести

В русской литературе начинает пробуждаться интерес к Шекспиру (классицисты его не переносили), можно найти несколько перекличек с пьесами английского драматурга, но слова, завершающие пьесу особенно выделяется:

Коранс:

Нет жалостней моей и нет счастливей части.

Мирози:

Вот действие любви! Вот плод безмерной страсти!

За двадцать лет, отделяющие публикацию «Венецианской монахини» от издания «Россиады», Херасков очень переосмыслил свои взгляды на государство и личность, на свободу и религию… Поэма очень консервативна и по форме и по содержанию. Но ранние его вещи запустили механизм движения литературы в русле сентиментализма.

Кулакова Л.И. Херасков // История русской литературы: В 10 т. / АН СССР. — М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1941—1956. Т. IV: Литература XVIII века. Ч. 2. — 1947