Аман Рахметов, родился в 1995 году в г. Уральск. Живет в Шымкенте. Публиковался в литературных журналах «Подъем», «Простор», «Новый берег», «Дружба народов», «Дактиль», «Формаслов» и т.д. Автор книги стихов «Почти». Победитель литературной премии Qalamdas, посвященной памяти Ольги Марковой, в номинации «Поэзия» (2022).

— В эссе «Что я могу сказать миру как казахстанский автор?» ты говоришь, что читатели не будут задумываться о твоей национальности, но будут думать о стихах. Сейчас я беру у тебя интервью именно о казахстанских авторах: поэты, которых ты назовешь, и их тексты будут погружены в национально-культурный контекст. Как думаешь, может ли этот контекст повлиять на восприятие их стихов?

— Я сейчас отвечу «да». Хотя зависит от стихов. Если в стихах будут какие-то казахские слова, то, наверное, да. Но если это текст на русском полностью, если он не касается политики Казахстана, еще чего-то, то вряд ли. Исключением может быть пейзаж. Нужно будет сравнивать географию Казахстана и географию России. Чтобы понять какие-то тонкости, погрузиться в текст хорошего казахстанского автора, нужно пожить в Казахстане.

Вот, Айгерим Тажи. У нее есть некоторые стихи, которые основаны на древних традициях. Допустим, в стихотворении женщина у своего сына отрезает локон, и хранит его. Мы когда познакомились, Айгерим мне лично рассказывала, что была такая традиция.

***

В коробке из–под немецкого шоколада

мать прячет бирки, зубы, первые волосы

сына, живущего где-то в пределах города,

звонящего в день рожденья уставшим голосом.

Когда приходит этот, уже мужчина,

с руками в венах, с букетом цветов дешёвых,

она наливает чашку до половины,

чтобы он поскорей ушёл.

Или Ануар Дуйсенбинов. Он сплошь состоит из традиций и современного казахского вайба. Тоже нужно осмыслять стихи, прямо брать и говорить: это — так, это — то… это такая традиция есть, а это такой город.

Юра Серебрянский как-то сказал мне, что алматинец не воспринимает горы как горы. Он их воспринимает как часть архитектуры, природу и город — как одно и то же. Масштабная мысль! Своеобразное «Присвоение пространства», о котором надо еще поговорить с Ильей Кочергиным.

Сейчас о себе дает знать проблема идентичности. Потому что казахстанский поэт не знает, кто он. Казахский поэт или русский поэт, казахстанский поэт, казахстанский поэт, который пишет на русском? Но эта проблема возникает только, когда ты начинаешь о ней задумываться: к чему я принадлежу и т.д. Это не нужно поэзии. Поэзии важно только то, что ты пишешь — стихи. И образы. Они отличают казахскую поэзию. Потому что образы растут из того, что окружает. Горы, степи, воспитание, уважение к родителям, к старшим людям, гостеприимство, т.е. образы возникают из тех традиций, в которых поэт живет. И это все формирует поэта.

Другой вопрос, что он делает с этими образами, как преподносит. Хочет ли он принимать эти образы, или же ему нравятся образы немецких поэтов, или русских поэтов, и он пытается подстраиваться? Чтобы, допустим, мои стихи приняли в какой-то журнал, я стараюсь меньше опираться на образную систему казахского менталитета, я опираюсь на систему российского.

— Чтоб опубликоваться в России, приходится загонять себя в рамки?

— Да

— А если сопровождать публикации комментариями, объяснениями? Такие существуют, но встречаются не так часто, и они не особенно подробные.

— Ну да, можно делать комментарии или ссылки. Но это неуважение к читателю. Это его право — знать это слово или не знать. Есть просто читатель, а есть читатель, который любит литературу, как Мураками — музыку. И есть такой жанр — читательские записки. Когда читатель очень благодарно прочитывает книгу, делает выписки, отмечает на полях, думает, размышляет — таких же тоже много. Это наверное в прошлом веке нужно было какие-то комментарии писать, сейчас есть интернет. Достаточно просто прогуглить «казахские традиции», там выйдет список.

— Что побуждает писать на русском языке, а что — на казахском? Дело не только в том, какой из языков усвоен автором как родной?

— Тебе грубо ответить?

— Пожалуй

— Кто что ел — тот тем и срет. Я не могу за всех говорить, могу о себе сказать: я родился в русскоязычной семье, читал на русском. Если б я знал литературный казахский язык на том уровне, на котором я знаю русский, я бы писал на двух языках.

— Может ли из–за войны или иных причин получиться так, что интерес к русскому языку будет снижаться? И большинство поэтов осознанно перейдут на казахский или английский?

— Такой вопрос вряд ли сейчас стоит. Казахстан всегда был нейтральной страной прежде всего со стороны населения. В стране, где проживает более ста тридцати национальностей, сложно принимать такие глобальные решения, отменять язык и так далее. Знать русский — нормально, знать казахский — нормально, знать английский — нормально. Бродский тоже писал на русском и пытался писать на английском. Но не потому что, типа, в англоязычной среде жил. А потому что гениальный поэт, и все. Вообще, зачем поэту язык? Чтобы быть поэтом — не обязательно писать стихи. Поэт, он просто видит мир по-другому и, чтобы доказать это, пишет стихи. Другие люди видят: да, у него есть стихи, значит он — поэт.

Я думаю, проблема языка в поэзии появляется из–за этих национальных толков: проблемы политики, проблемы войны, проблема непонимания — все это залазит в поэзию, и отсюда получается какая-то грязь. Типа, взял поэт, всю жизнь писал на русском, а потом такой: буду на белорусском писать или на цыганском, например. Опять же, на каком бы языке поэт ни писал, если это хороший поэт, у него будут хорошие стихи. Будет он писать на казахском языке, разграничивать его, добавлять новые слова. Или на русском, или на английском. Сама суть вопроса мне не нравится.

— Тогда перейдем от языка к литературе. Я правильно понимаю, что если мы хотим найти какую-то точку отсчета, когда в Казахстане начала развиваться новая поэзия, та поэзия, которую мы и сейчас можем отнести к современной, то эта точка — 1993 год? Когда Ольга Маркова организовала общественный фонд «Мусагет». Этот фонд объединял и представлял писателей “новой волны” в литературе Казахстана.

— Если говорить о каких-то самобытных поэтах, то здесь в Шымкенте проживает Саша Багметов, у него тут тоже была своеобразная литературная тусовка. В 2000-х годах было очень много поэтов. Некоторые из них приезжали из Литинститута и передавали знания. В Алмате была Ольга Маркова. Здесь тоже был в 80-90-х гг. человек, который вокруг себя собирал…Лев Марчук его звали.

Наверное, в каждом городе что-то было. Нужно проехаться разузнать. Например, я когда вернулся из Воронежа (я там учился пять лет и вернулся в 2018 году), начал искать такие группы. В Астане находил, узнавал, в Алмате приходил на какие-то поэтические вечера. И так же в Шымкенте, узнал про Багметова. Если нужна какая-то конкретика, есть у Юрия Серебрянского книга «О вкусной̆ и здоровой̆ казахстанской литературе». Я не расскажу про «Мусагет» ничего интересного, я же не был его членом.

— Тогда позволим себе процитировать фрагмент из этой книги

«В “Мусагет» приезжали критики, писатели и поэты из разных стран для того, чтобы провести встречи и мастер-классы слушателям. В основном представлявгумыршие и представляющие с успехом сегодня современную русскую литературу (все занятия Фонда велись на русском) — Сергей Чупринин, Евгений Абдуллаев, Дмитрий Кузьмин, Леонид Бахнов. Иногда бывали и гости из–за рубежа, американка Бренда Фланаган, чья книга «Островитянки” о жизни на далеком Тринидаде была даже переведена Фондом и позже издана в Казахстане. Тринидад и Казахстан казались очень схожи, при том, что один — небольшой остров, другой — огромная территория. Ольгу Маркову такие различия не смущали, она показывала ученикам жизнь без границ, не учила, а именно показывала, и ученики многое поняли правильно. Впрочем, ей, конечно, помогали. Любовь Туниянц, Аслан Жаксылыков, Виктор Бадиков, Галина Булгакова, Жанат Баймухамедов…»

Юрий Серебянский. Книга о вкусной

и здоровой казахстанской литературе.

Дәмді де пайдалы қазақстандық әдебиет

жайлы кітап. — Алматы, 2020

Я знаю именно то, что стало после Мусагета — это ОЛША (Открытая литературная школа Алматы). За очень дешево человеку могут дать не только основы, азбуку поэзии и азбуку прозы, но и то, что необходимо уже сформировавшемуся писателю.

Я лично занимался у Евгения Абдуллаева, на курсе поэзии. Он великолепный учитель. У него нет этой категоричности: как писать можно, как нельзя. Понимаешь? Еще я проходил курс прозы у Юрия Серебрянского, где была попытка с моей стороны не писать поэтическую прозу, не писать вот эту проэзию, а писать чисто прозу. У каждого учителя там до десяти человек, это то, что можно назвать мастерскими. А отдельные люди преподают другие курсы, например в курс драматургии, скажем, лекция «зеленый цвет в живописи», «история чего-то там», «что такое синтаксис»… И отдельно — семинар прозы или поэзии. И тебе дают задание, например, написать рецензию на поэта из нового выпуска журнала «Новый мир». Мы успевали обсуждать стихи друг друга, рецензии наши обсудить и просто пообщаться.

— Это государственная школа?

Не государственная. Но грубо говоря, в месяц по 10000 (тенге) платишь. Это же очень мало, это как благотворительность на всю подготовку и организацию.

— А со стороны государства есть какая-то поддержка?

— Премии всякие. Чем дальше это все развивается, тем конкурсы становятся чище и прозрачнее. Есть премия «Меценат». Тебе до конца жизни платят пенсию 500$, если выиграешь. Там же различные спонсоры, которые берут твою книгу и издают тысячными экземплярами, переводят, и т.д. Тебе Алишер Рахат, писатель, расскажет: он живет литературой, он работает на литературу. Он пишет, берет премию (2-4 миллиона), эти деньги раскидывает на год и дальше живет, дальше пишет. Помимо того, он переводит. Казахстан — это же трехъязычное государство. Можно выучить казахский и переводить. И в том же «Меломане» выходит много переводов на казахский язык. Каких-то классиков, типа Оруэлла, Гарри Поттера — их же не переводили раньше. Работа только-только начинается. Казахстан — молодое государство, ему всего 30 лет как независимому.

— России тоже…

Орал Арукенова выпустила «Правила нефтянки». Сама добилась, чтоб ее заметили. Алина Гатина тоже работает и живет литературой. Она зарабатывает очень неплохие деньги. Современной молодежи Казахстана интересно писать хорошие вещи. Потому что у нас нет своего Харуки Мураками, у нас нет своего Елизарова, Нет своего Кинга. Нам нужны такие писатели, огромные, большие, их нехватает.

— Ну и ты становишься небезызвестной фигурой. В этом году ты выиграл премию Qlanbas. Почему именно эту премию ты выбрал?

Она связана с журналом «Дактиль» — сетевой журнал, он вышел года два назад. Главным редактором сначала был Игорь Ким, потом он передал все свое управление поэтессе и журналистке Ирине Гумыркиной. Если не ошибаюсь, это ее идея была сделать эту премию.

В Казахстане мало премий, еще меньше таких, в которых можно быть уверенным, что там выигрывают честно. Qlanbas смотрят именно на тексты. Я знаю жюри лично, они — очень объективны в этом плане. Поэтому, я не верил, что выиграю, даже не поехал туда на вручение. Потому что там был Ануар Дуйсенбинов, крутой и большой поэт. Еще и Анета Кремер, если бы я был в жюри, то я ей бы дал премию. Ее стихи классные и такие свободные, в стиле какой-то нью-йоркской школы.

— В Астане есть места, похожие на ОЛША? Я слышал про Викторию Торстенсон, которая преподает мировую литературу в Nazarbaev Universityи проводит мастер-классы для своих студентов, приглашает иногородних поэтов…

— Там есть группы, которые собираются и читают стихи, а так, не знаю даже. Хммм, кстати, да, при Назарбаев-университете много всяких поэтических кружков. Я читал как-то лекцию в такой школе, в Шымкенте они тоже есть. И там дети вообще другого уровня, очень умные!

— Что за лекция?

— Просто о поэзии. Ну мы живем в таком мире, где поэзия вообще не популярна. Грубо говоря, поэт, живущий в Москве, думает, что поэзия — это центр мира. В Воронеже я полностью ощущал себя поэтом. Потому что один человек пишет, а другой читает, и т.д. И это перестраивает твой организм. Начинаешь писать каждый день. У нас, в Казахстане, поэзия не может быть центром мира, я стал реже писать.

Но тут воздуха очень много, потому что поэтов мало. И ощущение складывается, будто много возможностей. И никто тебя не покритикует. Чтобы ты ни написал, все это воспримут как данность. Поэтому, я проводил лекцию просто по поэзии, что стихи — это стихи.

— Ты сказал, что для поэтов в Москве, Воронеже поэзия — это центр мира, а что является центром мира в Казахстане для поэтов?

— Семья. Семья, забота о семье, и оттуда все вытекает — где заработать, что купить: быт. Мне нравится, как Нурайна Сатпаева, она — алматинский прозаик — пишет, что уже есть готовые мысли, чтобы написать какой-то текст, а у меня здесь — ребенок плачет, муж пришел с работы — надо ему накрыть на стол, приходится держать в голове эти мысли, чтобы ночью пописать.

— Это связано с социальным укладом, который отличается от московского? Допустим, какая-то патриархальность, которая, может быть, заложена здесь сильней чем в развитых городах в России.

— Да не, просто здесь любовь ярко выражена. Здесь любовь проявляется в бытовых мелочах. Если ты готовишь ужин для своего мужа, это не значит, что ты — его рабыня. Ты просто любишь своего мужа. Ну есть такие люди, которые думают: вот, я готовлю, потому, что я — женщина, я не отрицаю, разные есть, но мы сейчас говорим о поэтах и писателях, которых я лично знаю.

— Взять историю с Ариной Осиновской из KazFem, которая в 17-м году проводиои марши феминисток, где просто выступали с лозунгами и плакатами за женские права, в 17-м году им удалось провести эту акцию, а в 18-м, 19-м их уже запретили.

— Прав у женщин хватает. Права есть у каждого человека. Мы живем в 21 веке и если женщине не нравится, как мужчина с ней поступает, она может уйти от этого мужчины и найти нормального мужчину.

— А не будет социального давления, условно, стигматизация, какое-то «клеймо позора»?

— Ну, давление идет в первую очередь от семьи: отец, мать. Но опять же, у тебя есть выбор: слушать их или не слушать.

— Такой себе выбор. Но даже, когда жестко подавляют не многотысячное собание, там выходило 150, может больше девушек и женщин, их задерживают, их арестовывают, дают штраы — за то, что они хотели высказать свое мнение.

— Мы опять сейчас в политику уходим. Просто я с этим не сталкивался. Я не могуотрицать: нет, это не так, в Казахстане нет насилия, нет убийств, Казахстан — идеальная страна! — нет, не могу так говорить, просто я с этим не сталкивался. Хотя, может и сталкивался, посто говорить не хочу. В конце концов, я же не женщина, я же не знаю, как себя чувствует женщина в нашем обществе. Я просто поэт.

— Тогда как здесь обстоят дела с фем. поэзией?

— Знаю Зою Фалькову — она вообще как современный художник классная. Не только пишет стихи. Она и рисует, и создает скульптуры. Вообще, мне все равно, кто поэт: феминист, альтруист, эгоист. Если стихи хорошие, я все приму.

— Однажды мы говорили с тобой о концептуализме и метаметафоризме. Потом ты вздохнул и сказал: а за последние десять лет ничего интересного в русской поэзии не произошло, кроме фем. письма. А если говорить о Казахстане?

— Не-не, у нас, слава богу, очень много интересного происходит. Потому что люди все разные. Есть поэзия Каната Омара. Она основана только на звуках. Почитай его «Щастье» — прекрасное, гениальное стихотворение!

* * *

щастие шепчу я щастие

щастие шепчу я невозможно

невозможно вслед шепчу кому-то

щастие куда ты закатилось

дымчатым комком домашней пыли

колобком из грубой шерсти

сумерек шотландии моей

оглянешься и до свидания

вниз головой вниз головой

в колодец утра воскресения

прозрачной скуки над водой

без головы и в никуда

покуда вдребезги проснувшись

не крикнешь да

да здравствуй утро воскресения

плечистый полдень ни о чём

пусть ни о чём мне нипочём

а не о чем так ничего

ни почему ни отчего

и не пытай ища значенья

ни эту светопись ни этот снег с деревьев

Вообще неизвестно, откуда Канат Омар вырос. Или Ануар Дуйсенбинов — очень своеобразные поэты. Юрий Серебрянский — люблю его стихи и новая книга у него вышла. Прекрасная! Айгерим Тажи, читаешь ее стихи и иногда такие образы, которым просто удивляешься. Есть писательница Алина Гатина, у которой масштабные идеи, она может претендовать на Нобелевскую премию. Лера Крутова, она очень классные рассказы пишет. Багметов Александр — вообще ни к кому не относится, тоже своеобразный. Меня Абдуллаев назвал выходцем из воронежской школы, ну опять же, я один такой в Казахстане *смеется*. Единственное, как можно в Казахстане авторов объединять — это, там, мусагетовцы, «ОЛША», например, по тусовкам. Есть Ирина Гумыркина, которая как начала писать — в своем стиле — так вообще себе никогда не изменяет.

— Почему эта индивидуальность настолько ярко проявляется среди казахских поэтов?

— Потому что человек рождается, в паспорте написано, что он казах, а вокруг все говорят на русском. Но он знает, что где-то есть казахский язык. Или у тебя в паспорте написано «немец», а все говорят на казахском, или на русском, или на удмуртском. Я думаю, из–за этого, из–за детства, из–за корней. Это такая детская травма, только в хорошем смысле. Когда ты появляешься на свет, и твое окружение настолько разное, что ты не можешь быть одинаковым, ты тоже разный. И когда ты начинаешь писать стихи, уже в будущем, ты не думаешь ни о чем, кроме текстов.

В Воронеже, есть такой Вася Нацентов, как он пишет, как он развивает русский язык, поэт языка! Когда он родился и стал сразу же писать стихи, он был очень удивлен, что не все люди такие. У него всегда портфель, где его рукописи. Такие старые дедовские большие листы. Он на них пишет ручкой. У него дома стен нет — там везде книги стоят, которые я благополучно крал, когда был в гостях. Такой человек. И если б не он, то я бы не любил поэзию так, как я люблю ее сейчас.

Я думаю, такое происходит с каждым поэтом. Поэзия — это прекрасный вирус. Вася меня заразил, не только Вася, но и Воронеж в целом. Я жил с таким ощущением, что там каждый второй пишет стихи. Очень много группировок всяких, здесь — сходка, там — поэтический вечер.

В России очень много хороших поэтов. Тут тупо статистика населения — в 10 раз больше. У нас 1 поэт, у вас — 10. Но у нас тоже все есть, просто в малых количествах: получают премии, декларируют, пишут, выступают, издают книги, переводя…

— Казахской поэзией особенно интересуются в США и Германии. Активно переводят. А как проявляется обратное влияние из–за рубежа? Как работает культурный обмен?

— Да, у нас же проводится Almaty Writing Residency, она с IWP International Writing Program проводится. В том году приезжала Нина Мюррей, английская переводчица, поэтесса. Потом приезжал и преподавал Кристофер Меррилл, который когда-то учился у Бродского. Это обмен опытом. Потом создался целый сайт, где американцы из тех, кто занимаются переводами, берут именно казахстанских писателей. Мы и хотим, чтобы нас переводили, поскольку пол земного шара — это англоязычные читатели. Единственное, мы пока не переводим. У нас же и читателей мало. Я очень хочу, чтобы получался полноценный обмен — и с той и с этой стороны.

— Расскажи про твой поэтический клуб «78».

— До «78» были «Южные тетради». Это название тупо ляпнул год в 2018. Тогда я был полон энтузиазма, я только выпустился с Воронежа. Не хватало пространства поэтического в Шымкенте. Я стал искать, кто вообще что-то пишет. Первые раза три мы собирались. Потом я понял, что никто из них не знает в современной поэзии ничего. И вообще мало читали, даже прозу. И я начал готовить занятия про поэтов. Каждое занятие — новый поэт. От Сумарокова, Державина и до Гандлевского, Кинджеева. И временами я организовывал поэтические вечера.

«Южные тетради» проводили в Пушкинской библиотеке. А «78» поводим в кафе «Дождь». Стараюсь привозить разных поэтов: Борю Кутенкова привез, сделал ему поэтический вечер, с Ташкента привозил. Абдуллаева привозил, чтобы с ним, наконец, познакомиться. Многие же не знают, что Шымкент — это классный город. Даже в Казахстане. А в России — тем более. Там первое, что на ум приходит — это Алмата. Из–за Жириновского что-ли?

— Насколько я понял, клуб открыт для всех желающих. Можно не писать стихи, но интересоваться поэзией, приходить, слушать стихи и участвовать в обсуждениях?

— Раньше могли приходить только поэты. Сейчас, наверное, такого уже нету. Я не знаю, что делать с этим клубом. Честно. Просто нет никаких правил. Даже в самом названии — 78. 7 или 8 — мы не знаем, во сколько собираться. Сейчас, вот, девочка, которая к нам ходит — очень талантливая! Медина. Совсем юная, нигде не училась. Мало читает поэзию, в основном — прозу. Пишет такие легкие, свободные стихи. Как и откуда? Чудо же. Люди всегда начинают с каких-то рифмованных вещей.

***

Я всегда задавалась один и тем же вопросом, каждый раз

Каждый раз пытаясь найти на него ответ, терялась

Как ребёнок, очутившийся в огромном лесу,

Таком тёмном и страшно непонятном.

Я бежала, туда, где всё ясно,

Где знаю своих родных, боясь незнакомых лиц,

По привычке спрашиваю у неба, куда идти,

Но постоянно я слышу в ответ лишь тишину.

Однако мы пытаемся, пробираемся сквозь боль и шрамы,

«Для чего я живу? На что я гожусь?»

Мы держим в руках по этой дороге лишь веру,

На то, что у этой мглы будет рассвет.

Она мне еще свои рассказы показывала — вообще прелесть.

А у меня недавно стихотворение было:

Каждого закрытого сообщества

небольшое отверстие для подглядывания

периодически забивается пылью

и здесь необходимо иметь привычку

прочищать эти отверстия своевременно

но вот у того

и вот у этого

и у тех я уверен тоже все щели забиты так

что уже ничем не помочь

…

Мне хочется создать такое сообщество, в котором нет никаких стен. Чтобы не было этих отверстий, которые необходимо прочищать. Может, я утопист, но я вообще против каких-либо границ.

— Не чувствуешь иногда, что встаешь в позицию мэтра, учителя, когда проводишь этот клуб?

— А кому еще это делать? Я как Йозеф Кнехт. Вся моя жизнь состоит из поиска учителей. Мне не нравится роль учителя, мне нравится учиться у кого-то, спрашивать. Но надо же и отдавать. Я хочу, чтоб человек, у которого талантливые стихи, не потерял свой талант. Как у Плутарха: ученик — это не сосуд, который необходимо наполнить, а факел, который необходимо зажечь.

Я хочу просто говорить: у тебя классные стихи, очень хорошие! Чтоб у него не пропала вера в себя. В этом плане, статья «Среди сомнений и очевидностей» Бориса Поплавского — она идеальна. Он пишет, что у каждого писателя столько читателей, сколько у него лучших друзей, и что мы пишем для друга. Но, где этот друг находится? Может, на другой стороне земного шара, может рядом — никто не знает.

— А если уйти от современной литературы. Кто из казахских классиков важен для современных авторов, мб кто-то из школьной программы?

— Из казахской литературы я любил Абая Кунанбаева. У него есть книга «Слова назидания» («Қара сөздер»). И я эту книгу раз 7-8 читал и некоторые слова переписывал в блокнотик. Казахской литературой я начал увлекаться из–за истории. История Казахстана в принципе очень интересная. Ильяс Есенберлин «Кочевники», Абая я полюбил из–за Мухтара Ауэзова, его двухтомник «Путь Абая».

Оговорку сделаю, что в нашей школе было запрещено читать на занятиях, на самоподготовке… Оставалось время только ночью. Я «Путь Абая» прочел за две недели, в туалете. Только там горел свет. Я заходил в кабинку, опускал сидушку и читал. Так же прочел «Сто Лет одиночества» Маркеса.

Но вообще, я же учился в русской школе, мы проходили русскую литературу. При чем у меня была очень интересная учительница. От нее всегда воняло. И все пять лет на каждом уроке была большая цитата из какого-нибудь Чехова, Достоевского. И постоянно эти цитаты мы записывали в тетрадь. Она была очень строгой. Если какой-то косяк был с нашей стороны, у нас был такой дисциплинарный журнал (надо учесть, что я закончил именно военную школу и интернат). Кто туда попадает, вычеркивается с увольнения, мозги ебут и т.д.

В 11 классе я разговаривал со школьным психологом. И я как-то ей говорю: вот учительница по литературе воняла почему-то. Она говорит: ну она всю жизнь ухаживает за полумертвым батом. То есть, этот брат просто тлел. И когда брат умер, она ушла со школы. Тогда я офигел: насколько меняется представление о человеке, когда узнаешь, что стоит за этим человеком. Я думаю, такие моменты и такие люди — они везде. Это переворачивает твой внутренний мир, как песочные часы.

Я думаю, в Казахстане проза гораздо больше влияет, чем поэзия. Допустим, XV-XVI века, у нас были акыны. Это люди, которые брали домбру, инструмент, и импровизировали. Песни и стихи — это одно и тоже. Өлең — это стихи, может переводиться как песни. Есть ән, уже новое слово, эстрадная песня в современно виде. А Өлеңдер — это стихи, но как стихи они раньше не воспринимались, потому что не было бумаги, они передавались воздушно-капельным путем. И у Абая все его стихи — это прежде всего песни, күй. Мы их читаем, потому что они и как стихи, и как песни. Вот его самое знаменитое стихотворение Көзімнің қарасы — это темнота, или чернота твоих глаз. До сих пор не перевели на русский нормально, потому что их очень сложно перевести.

— Какое твое стихотворение можно здесь показать?

— Выбери сам.

***

я сидел в маленькой стеклянной кофейне

пил американо

смотрел на море

и совершенно ни о чём не думал

весь день

я смотрел на море

в маленькой стеклянной кофейне

пил американо и совершенно ни о чем не думал

день постепенно

остывал

и когда солнце утонуло полностью

на стекле появилось мое отражение