Первый день

Когда Мишель Турнье руками Пятницы сжёг импровизированный дом и вместе с ним порядки Старого Света, то смертельно уставший Робинзон не захотел их восстанавливать. Вместо этого он принял правила жизни своего вчерашнего раба и наутро обнаружил себя не единственным человеком на Богом забытом острове, а кем-то иным в новом неопределённом мире.

В джунглях теперь действовали все. Колючки и шипы откровенно норовили отомстить Робинзону за былую невнимательность. Иные же растения, наверняка по просьбе Пятницы, с милосердием относились к новому жителю их мира и облегчали флёр недоверия. Оказалось, что некогда незначительные вещи, объединившись в парламент, заполучали для себя вполне себе могущественных представителей. Крузо совершенно неверно представлял себе расстановку сил и чем дальше он следовал за Пятницей, тем яснее видел свою ошибку — зря он вообще пытался что-то представить.

Переступая через корягу, Робинзон понял в чём заключалась его слабость. Вставая в горделивую позу господина мира и знатока действительности на корме своего корабля — он словно демонстрировал план наступления непосредственному врагу, который сразу же получал возможность перестроиться, пересобраться и нанести контрудар.

Не зря на востоке говорили, что мудрец побеждает не сражаясь. Только и это было не совсем правдой. Заплутав в чаще, Робинзон не ощутил былого чувства, будто бы он сбился с пути и затерялся в дикой природе. Наоборот, удивительным образом окольные и случайные пути доводили его куда надо. Стало ясно, что наблюдая и размышляя о положении вещей со своей перспективы, Робинзон автоматически делал себя если и не главным, то важным персонажем. Забывая, что у всех остальных, всех, кто действует, нет особых причин с этим соглашаться.

Слово «Робинзон» одинаково подходило, чтобы обозначить и персонажа приключенческой истории, и необходимый инструмент в руках героя, и даже фон, сопровождавший всё происходящее. Вероятно, если он — Робинзон без кавычек — и возможен, то как всё сразу, где ни одна из потенциальных ролей не важнее другой.

Шёл ли Робинзон за Пятницей или же тот вёл горе-друга за собой, а может их обоих в непонятных целях куда-то двигали естественные дороги джунглей — всё это в новом мире приходилось принимать как возможность. Не особо задумываясь, что именно происходило. Ведь определиться означало бы попытку схватить неохватное. Как оно обычно и бывало в таких случаях, вместо неохватного на руках оказывались сущие крохи, на основании которых ещё вчера Робинзон и строил свою жизнь.

На капитане остался отпечаток старого мира и, вероятно, отпечаток был необходим для нового, раз так или иначе Крузо приходилось то свести колючки с шипами, то Пятницу с очевидно опасного пути.

Вечером Робинзон долго не мог заснуть, ворочался и всё сильнее укутывался в рыболовную сеть, которой накрылся вместо одеяла. Там, где в старом мире поджидал тихий пляж, теперь находилась самая настоящая фабрика, производящая гальку, волны, черепах, водопойную социологию джунглей, границы океана и в общем-то немало феноменов того, что в старом мире становилось реальностью.

Второй день

На следующий день Робинзон проснулся с грызущей мыслью. Увидь его — оголённого и грязного кто-нибудь сейчас, то капитан непременно прослыл бы полным бесстыдником, а может даже извращенцем. Крузо смутила ностальгия по старому миру. Но он быстро сообразил, что в действительности его смущает не эфемерная привязанность к былому, а невозможность всё-таки прослыть извращенцем.

Несомненно, печать старого мира в новом выглядела как знак перверсии. Но вот в чём загвоздка, будучи сущим извращенцем здесь, Робинзон не ощущал того стыда и трепета, который принёс бы этот же статус там. Да и пока не возник новый мир и этот конкретный день, капитан никогда не обнаруживал в себе даже тени мысли о том, что извращение может оказаться для него приятным и желанным.

Конечно, это не означало, что мысли и её тени не было раньше (ему даже вспомнилось несколько отчётливых дней на плантации и разбойничьем корабле, когда, как сейчас казалось, его настиг похожий, но куда менее понятый настрой). Просто запечатлеть их в себе получилось только в новом мире. Это слегка тревожило Робинзона, но не менее, чем пустой желудок и «одеяло», выпутаться из которого получилось только порвав пару ячей.

Отделавшись от розовой дымки пошлых мыслей, Робинзон провёл свой второй день за исследованием нового мира. На этот раз капитан позволял себе вольности. Отходил от Пятницы, ощупывал непонятное моховидное растение, подмигивал лисицам и всячески произрастал в джунглях. Стараясь не просто затронуть всё, но обнаружить связь и точки взаимодействия всего со всем.

Внешне новый мир очень походил на старый, но изменилось нечто иное — глубинная структура происходящего. И если сначала на острове Робинзон столкнулся с тем, что из его жизни внезапно и надолго исчезли все другие люди, то сейчас словно бы исчезала сама мысль об их исчезновении.

Третий день

На третий день Робинзон проснулся поздно и, представ во весь рост перед лучами высокого солнца, испытал предписанную ему радость нового мира. Капитана не смутила даже возникнувшая необходимость подлатать изорвавшуюся сеть или вообще придумать себе новое одеяло. Праздный и счастливый он делал всё тоже, что и два дня назад. С той лишь разницей, что теперь по большей части без «он».

В новом мире не нужно было находить себя или стараться судорожно потерять. Всего-то понимать, когда печать старого работает, а когда нет. И, что самое главное, для чего и в чьих целях.

Робинзон осознал себя тем же, чем на острове было и всё остальное — абстрактным, метафорическим и символическим инструментом, с помощью которого прокрустовы мыслители старого мира укладывали себя и последователей в ложе нового.

Алексей Кардаш [Insolarance Cult]