Они лежали, укрытые байковым зеленым одеялом в клеточку. Одеяло было старым, в него когда-то заворачивали младенцев, а когда все младенцы квартиры выросли, оно стало совершенно бесполезным в быту. Наверное, именно по причине ненадобности у одеяла не было своего места в шкафу, неаккуратно сложенное, оно валялось то тут, то там. На самом деле одеяло было не одиноко в своей участи, ведь в этом доме мало у чего было свое место, а аккуратность, если и появлялась, то быстро покрывалась равнодушием.

Зато маленьким одеялом до сих пор пользовались живущие в квартире девочки. Благодаря им оно легко перевоплощалось в ковер шалаша, прилавок, юбку или накидку. Однажды оно даже играло роль крапивы из-за своего пусть совсем не похожего на настоящую крапиву, но все-таки зеленого цвета.

Изредка девочки использовали его по назначению — укрывались, просиживая часы перед телевизором. Правда, они уже были намного больше младенцев, и нормально накрыться одеялом вдвоем уже не получалось, при каждом движении клетчатый край сползал то с ноги, то с руки.

— Эй, у тебя холодные ноги! — они смеялись, в шутку пинаясь под крошечным одеялом ногами.

— Дай мне погреться.

— Надень носки. И вообще, почему у тебя всегда такие холодные ноги?

— Не хочу я надевать носки. Почему-почему! Очевидно же, они холодные, потому что я холодненький, а ты тепленький.

Все их существо и даже имя определялось одной характеристикой — температурой тела. Кажется, когда-то, да вот совсем недавно, они были просто детьми, но вот куда-то делись щеки, а руки и ноги подравнялись и стали одной длины и формы. Они разучились рассматривать бензин в лужах, перестали следить пальцами за скатыванием капель по стеклу. Их кожа потеряла свои оттенки, с нее сошли синяки, царапины, пропали даже, казалось бы, вечные шрамы на коленках. В телах остались только чистые, как у маляра в банке, красный и синий.

Неизвестно, было ли в холодненьком изначально что-то холодное, или же он просто однажды примерз языком к качелям, и от этого заморозился на всю жизнь. А тепленький? Всегда ли в его коже преобладали красные оттенки, или же его однажды совершенно незаслуженно объявили красным, а от этого он взял да и покраснел на самом деле? Изредка тепленький смотрел в полусне на свою гоячую руку и обещал себе завтра утром обязательно посмотреть в окно, и не только для того, чтобы решить, надевать ли шапку. Они жили вместе с холодненьким на маленьком велюровом островке под зелено-клетчатой байковой крышей.

— Но ведь если ты холодненький, то тебе, наверное, нельзя сильно нагреваться? — Тепленький пытался отодвинуть синие холодные руки от своего лица.

— Можно… нельзя. Какая разница, если мне постоянно холодно? Я замерзаю. Никто ведь не спрашивает можно ли мне замерзнуть, оно происходит само по себе.

— Тогда, конечно, я… я даже не знаю.

Тепленькому, честно говоря, хотелось немного охладиться. Если он долго не передавал кому-то часть своего тепла, то лоб начинало неприятно жечь, поэтому он то и дело согревал окружающих. В их жилище сформировалась объективно приятная, научно-выверенная температура тела, но холодненький продолжал прижиматься все ближе и ближе. Тогда тепленький испугался:

— Подожди, холодненький, а ты не растаешь?

— Ой, знаешь, может и растаю. Ха-ха, забавно, то есть ничего смешного в процессе таяния, конечно же, нет, но что же мне теперь, совсем не греться?

— Да я ведь ничего такого… просто подумал, может быть, ты немного отодвинешься, чтобы наверняка. Как бы на всякий случай.

Холодненький только ближе придвинулся к красному телу, хотя казалось, ближе уже некуда, ведь их диванное жилище и так было достаточно узким.

— А ты точно не растаешь?

— Ну растаю и растаю, что ты достаешь меня? Заладил: растаешь, растаешь. Если тебе жалко тепла, так и скажи! Мне, между прочим, очень холодно, тебе не понять. Я не могу, не мо-гу.

— Хорошо, как скажешь. Тепленький, если честно, не любил двигаться, но вот если бы холодненький сам отодвинулся от него, то он бы его неприменно поддержал. По крайней мере так он думал, удобно устроившись в велюре. Холодненький водил своими отчего-то побелевшими руками по красной коже: "Нет, нет, мне совсем не жарко". Сначала казалось, что после ухода синевы к его конечностям скоро вернется их давно забытый кожистый цвет, но вместо этого руки, а затем и ноги стали прозрачными, как мутные грязные льдышки. Тепленький быстро привык к новой бледной коже холодненького. Лишь изредка в его голове проносилась мимолетная мысль о том, что раньше он был какой-то другой. Они, как и прежде, делили велюровый диван, правда, стало тише, и они давно уже не пинались. — Холодненький, смотри, кажется, дождь начался, — Тепленький держал в руке мокрый зеленый край.

…