Один из отцов-основателей социальных исследований футбола, аргентинский антрополог и социолог Эдуардо Аркетти, начиная с 1980-х годов исследовал сложное переплетение мифического и символического из мира футбола и национального воображаемого.

Свою работу "Пастбище и мальчишка. Территория и принадлежность в воображаемом аргентинского футбола" (1998) он начинает с анализа того, как в национальном самосознании территория связывается с идентичностью, живущих на ней людей. Географическая принадлежность мифически переплетается с нарративами об уникальном характере нации, её выдающихся героях и исторических подвигах. Пейзажи, увиденные через объектив национализма, как бы пронизывают и субъективности, и тела тех, кто среди этих пейзажей живет.

Так, в Аргентине есть важнейшая территория и пейзаж — это пампа, чье символическое значение в национальном сложно переоценить. Во-первых, она очень аргентинская, потому что находится в самом сердце страны и не похожа на природу никого из соседей. Во-вторых, во время испанского завоевания пампа не была покорена. В сознании европейских колонизаторов, деливших мир на "цивилизованный" и "дикий" (дихотомия, уцелевшая во многих местах и поныне) — пампа, населенная "индейцами" оставалась пространством, где царила дикость и необузданность природного.

Тогда же появляется и некий промежуточный персонаж, полудикий и полуцивилизованный, обитатель обоих миров — свободный всадник, уносящийся в пампу и возвращающийся из неё — аргентинский гаучо, собрат американского ковбоя и мексиканского ранчеро.

Со становлением независимой Аргентины пампа захватывается, её коренные народы уничтожаются или изгоняются, но свободный и "дикий" дух тех, кто там когда-то жил, ассоциируется теперь уже с самой территорией, постепенно она становится национальным символом. Гаучо, сам превратившийся в героя национального фольклора, становится наёмным работником на территориях, перешедших теперь в руки крупных землевладельцев, а потому поделенных и "окультуренных". Для его свободного галопа по пампе остаются лишь незасеянные пастбища в чужих владениях. Промежуточный, лиминальный персонаж — отныне обитатель лишь промежуточных пространств. А пастбище, el potrero, наследующее дикой пампе — превращается в одно из центральных понятий аргентинского футбола. Но обо всем по порядку.

Важнейшей вехой в истории нового аргентинского государства, который многие исследователи называют проектом "обеления нации", становится массовая иммиграция европейцев. Так в 1880-х годах британские мигранты привозят с собой в Аргентину футбол. Какое-то время он остается именно британским любительским спортом — в аргентинских командах сплошь английские фамилии. В 1904 году в Аргентину приезжают престижные профессиональные английские клубы: Southampton, Nottingham Forest, Tottenham, Everton. Позже ситуация меняется в пользу креолизации футбола, теперь на поле игроки с "латинскими" (итальянскими и испанскими) фамилиями. В 1913 году Racing Club без единого британского игрока впервые становится чемпионом Аргентины. Новые футбольные звёзды больше не британцы, а "местные" игроки.

Интересно, что дети итальянских и испанских мигрантов обладают этой характеристикой "местности", а дети британских мигрантов — нет.

В 1919 году в Буэнос-Айресе основывается газета El Gráfico, сыгравшая огромную роль в становлении национального футбольного мифа — к такому выводу приходит Аркетти, подробно изучивший её архив. Уже с 1928 года авторы El Gráfico начинают развивать теорию двух оснований аргентинского футбола — британского и креольского (то есть "местного").

Британский футбол изображается на страницах газеты как бездушная, но эффективная машина, в которой нет места импровизации и личным качествам игрока. Местный же футбол — творческий и спонтанный — противопоставляется железной английской дисциплине и методичности. С тех пор эта теория кочует из уст в уста, с одних спортивных страниц на другие. Британцы — про совершенство, силу, выносливость, стратегию; аргентинцы — это задор, дриблинг, скорость и зрелищность. Да, внимательный читатель уже заметил, что это перерождение того же самого разделения на "цивилизованное" (европейское) и "дикое" (латиноамериканское).

Дикая необузданная пампа, свободное пастбище, а на нём? На нём в футбол играют мальчишки. Аркетти говорит о семантическом расширении: качества другого обитателя пастбища — свободного и дерзкого гаучо — переносятся на фигуру играющего здесь же озорного и свободолюбивого мальчишки, el pibe. От гаучо он заимствует и свой фирменный дриблинг под названием "гамбета". В литературе о гаучо la gambeta — это быстрый и ускользающий манёвр, который всадники использовали для уклонения от опасности, например, от страуса нанду.

Легенда гласит, что в отличие от английских дисциплинированных мальчиков, обучавшихся футболу в школах и клубах, для аргентинских хулиганистых мальчишек футбол — это всегда игра, а не учёба, для них не существует авторитета учителей и дисциплины, они — свободные и босоногие жители пампы. El pibe и el potrero — альфа и омега аргентинского футбольного стиля.

В городском пространстве появилась ещё одна мифически важная территория, el baldío — пустырь, незатронутый культурой кусочек дикости, кусочек potrero, кусочек пампы. Игра на пустыре — как часть биографий великих футболистов, местность, вписанная в идентичность.

Лиминальность гаучо — персонажа, обитающего между миров — наследует и мальчишка пибе. Он играет не только на своей территории, но и побеждает лучших футболистов мира своей непредсказуемостью и творческой искрой. Пибе — не "пока ещё" озорной ребёнок, который когда-то перейдет в мир рациональных взрослых. Нет, он, как и гаучо, никогда не будет принадлежать ни к одному из миров. Пибе — вечный мальчишка. Даже будучи взрослым мужчиной, он останется навсегда ребячливым, дерзким, эмоциональным и спонтанным. И вы уже догадываетесь, о ком речь.

Диего Марадона — идеальное воплощение мифического персонажа, который появился задолго до его рождения, реинкарнация el pibe, плод el potrero, живой человек до неразличения слившийся с архетипом, "золотой мальчишка". Хулиганистый, несуразный, дерзкий. Футболист-легенда. Ему прощаются все его выходки, потому что с него и не может быть спрос как со взрослых, ведь он не принадлежит их миру. О его появлении фанаты, интервьюируемые Аркетти, говорили как о божественном провидении, чуде, мистике, сверхъестественном.

Суперинтересно, что Аркетти провел множество интервью с футбольными фанатами в Буэнос-Айресе, столице аргентинского футбола, и убедился, что созданные на страницах El Gráfico нарративы семидесятилетней давности живут и здравствуют в футбольной среде и по ныне. Более того, под конец исследования он показал интервьюируемым архивные страницы газеты и все согласились с тем, что-то, что они исповедуют сегодня — было сконструировано авторами El Gráfico. Оставался один вопрос: если Марадона, эталонный и архетипический el pibe, сделавший миф реальностью — это подарок небес, то что же нам делать дальше? Так автор статьи и его собеседники вместе вздыхали в девяностые годы.

Но мы-то с вами знаем, что ему на замену — и на футбольное, и на символическое поле — уже вышел другой аргентинский "мальчуган", уже успевший сообщить одному из своих европейских визави истины дворового пустыря: "Эй, придурок, че смотришь, вали отсюда!" (неслучайно вошедшее в фонд золотых цитат Аргентины). Каноничный el pibe, ещё один "вечный мальчишка", чемпион мира и лучший футболист в истории — Лионель Месси.

__________

Eduardo P. Archetti. (1998). El potrero y el pibe. Territorio y pertenencia en el imaginario del fútbol argentino.