Пожалуй, это одна из самых важных концепций, разработанных колумбийской антропологиней Мириам Химено (Myriam Jimeno). Более того, лично мне она помогает понять очень многое и о том, что я слышу по теме современных войн от знакомых, друзей, о том, что читаю в социальных сетях. Только понимание того, что такое эмоциональные сообщества, помогает мне объяснить, казалось бы, необъяснимое, чтобы не прятаться от реальности в иллюзиях о собственном моральном превосходстве, ставших ныне хорошим тоном («с горечью смотрю на беснование моих знакомых, поддерживающих Х», «к сожалению, мои сограждане одичали», «это чистое  мракобесие», «просто они предатели», «это откат к варварству», «там нет невиновных, этих дикарей с колыбели учат убивать», «так это все оплачивается Y, понятно, что они и сами в это не верят» и так далее). Это же и ключ ко многим сегодняшним идеологическим противостояниям по другим вопросам.

Итак, в предыдущем посте об антропологии насилия мы говорили об исследовании Мириам Химено насилия в романтических/семейных отношениях в паре и с точки зрения авторов насилия. Сегодня же мы обратимся к другой её работе — исследовании насилия политического и с позиции людей, его переживших. Не утихающая гражданская война в Колумбии между большим количеством разных групп — государственной армии, радикальными правыми (paramilitares) и радикальными левыми (guerilla) военизированными формированиями — оставила на теле нации и в сердцах людей множество ран. Каждая из этих групп совершала чудовищные акты насилия по отношению к мирным жителям, и фокус внимания антропологов был на том, как люди это переживают и какие стратегии они выбирают, чтобы преодолеть жестокие трагедии, ставшие частью их жизни.

Мириам Химено и её исследовательская группа изучали то, как жители поселения, в котором группировка paramilitares совершила массовое убийство жителей в качестве акта возмездия в своем противостоянии с партизанами (которые до этого удерживали там заложников), переживают эту трагедию, как она становится частью их новой жизни и даже идентичности. На этот раз исследование включало не только анализ нарративов, но и классический метод включенного наблюдения, продолжительное проживание и со-бытие с людьми, массово покинувшими место трагедии, спасая свои жизни и пытающимися осмыслить случившееся коллективно. Одним из важнейших элементов этого осмысления и исцеления было рассказывание о случившемся — и друг другу и более широкой публике.

Здесь и появляется у Химено понятие эмоционального сообщества, понимаемого как сообщество, которое становится средством культурного и политического восстановления субъекта. Политическое восстановление подразумевает возвращение человеку его гражданской субъектности, как участнику политического сообщества. Всем известно, что насилие, домашнее ли или любое другое, наносит колоссальный удар по доверию человека — доверию и самому себе, и другим людям. Именно поэтому насилие так разрушительно для социальных связей. Химено показывает, что процесс, позволяющий преодолеть состояние жертвы, проходит через восстановление субъекта как эмоционального существа, а это требует открытого выражения пережитого опыта и возможности широко им поделиться, что, в свою очередь, делает возможным восстановление политического сообщества.

Здесь, Мириам Химено вступает в диалог с индийской антропологиней Виной Дас (Veena Das), которая тоже исследовала связь между языком, субъективностью и опытом пережитого насилия, но на примере Раздела Индии в 1947 году, сопровождавшегося среди прочего массовым похищением и изнасилованием женщин с обеих сторон. По разным оценкам, от пятидесяти до ста тысяч женщин, как пакистанских, так и индийских, прошли через этот ад.

Дас, проводившая полевую работу в семидесятых годах в индийском Пенджабе, изучала классические для антропологии тех лет темы родства, дарообмена, составляла генеалогии и отслеживала логику брачных союзов. Далее она наткнулась на тему, о которой женщины предпочитали молчать. Тему, связанную с рождением индийской независимой нации, а потому окутанной героическими нарративами. Нарративами мужчин. Дас отмечает, что в индийской ритуальной культуре выражение горевания и оплакивания обычно наоборот закреплено за женщинами, в то время как мужчины молчат. Здесь же произошла инверсия этого «антифона» — мужчины много говорили, о чести, о нации… А женщины, коим была отведена роль жертв, молчали, в одиночестве испивая чашу «отравляющего знания» о произошедшем. Так, Вина Дас говорит о пределе языка, который не может выразить пережитое страдание. Она говорит о не-описуемом, о не-выразимом, о боли, которая остается словно заперта в теле, оставаясь внутри пережившего её одинокого субъекта. Дас настаивает на том, что никакие слова не будут достаточными для того, чтобы в полной мере передать перенесенное страдание.

Мириам Химено оспаривает эту идею Дас, которая, по её мнению, поощряет молчание о насилии. Химено вслед за индийской антропологиней обращается к идее Витгенштейна о том, что «моя боль может обитать в другом теле», но интерпретирует её иначе. Если Дас утверждает, что произнесенное «мне больно» становится средством, которое уводит человека от его личной невыразимой и удушающей боли в сторону некоей «языковой игры», то Химено подчеркивает, что Витгенштейн говорит именно о возможности передачи опыта через эту самую языковую игру, а вовсе не о противопоставлении её единственно «реальной» (с точки зрения Дас) невыразимости боли. Согласна Химено, Витгенштейн прямо опровергает выводы Дас, потому как описывает язык как социальную разделяемую практику, а не только как набор символов для описания мира.

Другими словами, Химено полностью снимает вопрос о выразимости или невыразимости идивидуального страдания через язык, обращая внимания, что язык как таковой вообще не предназначен для индивидуального использования. Таким образом, язык боли тоже разделяем. Это не просто субъективное выражение пережитого — он показывает то, как сообщество интерпретирует человеческое страдание и то, какую роль это играет в социальных процессах. Язык как средство, через которое личная боль может размещаться в телах других (по Витгенштейну), тех, кто готов слушать и пускать её к себе. Тех, кто готов разделять ей вместе с жертвами насилия. Тех, кто становится эмоциональным сообществом, позволяющим субъекту снова стать полноценным членом сообщества социального, политического или гражданского.

Так, Химено и её коллеги антропологи смогли увидеть, что для сообщества беженцев из поселения на юго-западе Колумбии (в котором была совершена массовая расправа), важнейшую роль сыграла возможность рассказывать о произошедшем, оказавшись на новом месте. Возможность разделять это с исследователями, журналистами, свидетельствовать перед властями и более широкой публикой. Часть этого рассказывания была перформативной и даже ритуальной — так родились практики памяти о трагедии, которые позволили сообществу переосмыслить себя на новом месте. В конечном счете, перемещенная группа смогла на новой территории создать сообщество Kitek Kiwe — их совместный опыт трагедии и миграции стал частью новой идентичности.

Таково понимание концепции эмоциональных сообществ в испаноязычной академии, оно очень широко используется в современной латиноамериканской антропологии. А что же академия англоязычная?

Удивительным образом, в ней есть точно такой же термин, пришедший при этом совсем из другой области — из истории. Барбара Розенвайн (Barbara Rosenwein), историк-медиевист, в своей работе по историографии эмоций в западной истории предлагает понятие emotional communities для описания сообществ социальных, то есть в общепринятом понимании слова «сообщество», таких как семья, соседи, парламенты, гильдии, монастыри, церковные приходы и так далее. Разница лишь в том, что историк будет смотреть на них через призму того, что в сообществе считается ценным или вредным; как люди оценивают эмоции других; каков характер эмоциональных связей между ними; какие из этих связей в сообществе признаются; каковы способы выражения эмоций, которые люди ожидают, поощряют, терпят или осуждают. Розенвейн отталкивается от термина «текстовых сообществ» Брайана Стока, расширяя его, а также понятия «эмоциональных зон» Стивена Файнмана.

Мы видим, что оба понятия родились в испаноязычной и англоязычной академии в нулевые годы, при этом в разных дисциплинах и в диалоге с очень разными авторами. Поэтому неудивительно, что comunidades emocionales в латиноамериканской академии не означает emotional communities в академии англоязычной.

Однако эти понятия не вступают в противоречие, а скорее дополняют друг друга. Эмоциональное сообщество как сообщество людей, разделяющих эмоции друг друга в той мере, в которой эти эмоции совместно признаны как таковые. Гнев, боль, возмущение, радость, наслаждение, печаль, страх, сострадание — разделяются внутри сообществ, чьи границы не всегда могут быть очерчены каким-то другим, более явным, признаком. То есть это может быть не национальное, не профессиональное, не религиозное, не соседское сообщество (как у Розенвейн), но при этом все-таки эмоциональное сообщество, потому что в нем реализуется социальная практика выражения своих состояний и эмоций через язык (как у Химено). Тем более не сводимы границы эмоциональных сообществ к более осязаемым и представимым социальным сообществам сегодня, в эру социальных сетей. Кто будет тот, кто разделит со мной боль, страх, радость?

Вы, наверняка, много раз видели, как человек страдает от гибели детей на войне, но через секунду теряет эту чувствительность при разговоре о других детях, погибающих на этой же войне. Много уже было сказано в публичном пространстве о механизмах расчеловечивания и сведения определенных людей к объектам, не заслуживающим сострадания. Но не менее важно здесь и то, что именно эмоциональные сообщества мобилизуют совместно разделяемые чувствительности и эмоции по отношению к разным событиям и людям. Это не индивидуальная чувствительность к переживанию как трагедии смерти, голода, увечий и страданий одних и ликования или безразличия при смерти, голоде, увечьях и страданиях других. Это чувствительность совместная, разделенная и лишь потому возможная.

*****

Список литературы:

Das, V., Kleinman, A., Ramphele, M., & Reynolds, P. (Eds.). (1997). Violence and subjectivity

Fineman, S. (1993). Emotion in organizations

Stock, B. (1983). The implications of literacy: Written language and models of interpretation in the eleventh and twelfth centuries

Rosenwein, B. H. (2001). Worrying about emotions in history

Jimeno, M. (1996). Las sombras arbitrarias

Jimeno, M. (2007). Lenguaje, subjetividad y experiencias de violencia

Jimeno, M. (2010). Emoções e política: A vítima e a construção de comunidades emocionais.

Macleod, M., & De Marinis, N. (Coords.). (2019). Comunidades emocionales: Resistiendo a las violencias en América Latina.

Источник иллюстрации