Donate


radio.syg.ma is a community platform for mixes, podcasts, live recordings and releases by independent musicians, sound artists and collectives
Cinema
Music
Books
Art
Psychology
Philosophy
Society
Poetry
Prose
Theatre
Architecture
Technology
Notes
Self-organization
Map
e-flux
Tashkent-Tbilisi
more...
Poetry

«Язык - это вирус»

Чтобы подцепить тему вирусного эффекта языка, тему которая кого-то может озадачить и которая способна вызвать неодобрительный комментарий, обратимся к рассказу (поэме?) Александра Анашевича «хуй». Но вернее было бы говорить не о «теме», а о метафоре, которая помогла бы раскрыть способность словесного выражения к аффектациям и возбуждению, даже провоцированию эффектов. Можно задаться вопросом, а стоило ли для этого обращаться к непристойным, пограничным примерам, для выявления заразительной природы слова. Ведь можно заразиться, как напоминают устойчивые выражения, смехом, а также мы говорим о заразительности речи, образа, взгляда и психо-эмоциального состояния, что бы это ни значило. Иначе говоря, коннотативно заразительность находится в широком спектре значения, совершенно необязательно склоняясь к негативности, как к чему-то отрицательному. Зараза может быть вполне «положительной». И, тем не менее, мы призываем к усилению и обращаемся к нашему примеру: то ли само прочтение вызвало обращение к разговору, то ли текст служит иллюстрацией к нему.

«Хуй» поразительно трагичен, но не трогателен. Поначалу неприятно и еле-дающиеся описания органа, огибающие формы, плотности, охваты, размеры, вкусы и запахи. Но дальше слово будто атрофируется и фокус внимания смещается, скользя в тексте угрем и уходя на второй план, становится не лейтмотивом, но силуэтом, лишь инструментом для театра теней в свойства. Оно перегружается подробностями и бьет по-настоящему. Сложно предположить, что там остается место для трогательности. У Адама Надашди есть весьма подходящее замечание [1], по поводу фильма Джармена (Blue — голубой отлив, синева, которую боялся Караваджо в одноименном фильме Дерека Джармена, подобная монохромам Ива Кляйна — смертельный символизм, как наследие холеры): художник настолько следует правде, вскрывая вещи, которые неприятно слышать, оговаривать, что не остается как будто места для «жалости» к нему. Сейчас, прослеживая текст, от строчки к строчке, Анашевича, натыкаешься на неприятное предостерегающее впечатление, что с этой жесткостью не хочется встречаться, её стремишься избежать. А этот «хуй» — через слово распространяет заразу. Эта «буквальность» и поражает. Читая, чувствуешь распространение. Но мы ведь еще не знаем, почему же «хуй» так важен. И все же: боль и ужас, жестокость и хладнокровие описания, неоспоримость и страх перед предстоящим (проживаем и ожидаем, прочитывая и смакуя слова). Слово становится безутешным стоном, который остановит лишь смерть. Трагичность, но в том ключе, где есть также и ноша, с которой ты против отчаяния идешь до своего конца. «Судьба» в смысле конца известна, но есть и другое. Хотя, как сказал тот же Джармен, со СПИДом не живут, а умирают. Отзывается ли оно эхом?

Хуй выпячивается словом, теми размерами, кривизной, запахом и вкусом, как если бы соединял как и возможность рождения и удовольствия, так и возможность смерти. Пугающе, и не только анатомически. «Заборность» слога почему-то, но оказывается непосредственным выражением. Дочитав до конца, не возникает и мысли о вариативности сложения, ином пути выражения. Х. — это емкое вместилище, подобное архетипу, некий экстремум значений, рождающийся чтением и смыслополаганием, осадок бессознательной потенции, спровоцированный знаком. Но нас возвращают из лона жестокости фаллологической наррации в область фатальной трагедии:

«пора остановиться, ведь всем понятно, что эта история про хуй была задумана для того, чтобы ты обязательно прочитал то, что я вынес в скобки, такая ловушка, обманка, ты будешь читать про хуй, смеяться, плеваться и обязательно всё до конца (я знаю, как ты испорчен), и ты хотя бы пробежишь глазами то, что самое важное, мои жалобы<…> поводом и причиной моей болезни стал мой хуй»

Мы словно врываемся в дихотомию чистоты и грязи. Вновь окажутся те, кто будут гнаться за тем, кто оказался прокаженным: «будь осторожен: этот текст инфицирован, лучше не прикасаться к буквам языком». Болезнь оказывается расплатой за привычки: «болезнь неизбежна, несмотря на все наше тщание, нашу подозрительность и пытливость». Вспомним историю Мюзиля (Мишеля Фуко), героя автобиографического романа Эрве Гибера «Другу, который не спас мне жизнь» [2], осуществляющего своего рода секс-терроризм (по аналогии со строчками песни Тома Джонса Sex Bomb: you can give it to me), сбрасывая бомбы с именем Malattia:

«Иногда по ночам я видел с балкона дом 203 по улице дю Бак, как он выходил из своей квартиры в черной кожаной куртке с цепочками и металлическими кольцами и пробирался внутренними переходами и лестницами дома 205 в подземный гараж, откуда уже выезжал на машине; он вел ее неловко, нервно, будто полуслепой, чуть ли не прижимаясь лицом к ветровому стеклу, мчался через весь город в бар «У Келлера», в XII округ, где подыскивал очередную жертву. В стенному шкафу квартиры, не подвергшейся посягательствам семьи Мюзиля благодаря его собственноручно написанному завещанию, Стеван нашел мешок с хлыстами, кожаными капюшонами, тонкими ремнями, кляпами и наручниками.<…>Мюзиль обожал чудовищные оргии в саунах, хотя, опасаясь своей известности, в парижские сауны не ходил, но вот в Сан-Франциско во время ежегодного семинара отводил душу; теперь большинство тамошних саун переоборудованы в супермаркеты или автостоянки. Там, в саунах, гомосексуалисты Сан-Франциско выделывали самые немыслимые вещи: вместо писсуаров ставили старые ванны и укладывали в них жертву на целую ночь, а тесные кузова разбитых грузовиков использовали как камеры пыток.»

Риск на дурную славу. Но что может быть безопаснее во время чумы, когда проникновение несет риск заражения? «По сравнению с риском смерти несколько часов в цепях уже кажутся чем-то почти безобидным, мягким». Под страхом смерти вырабатывается и подавляется страх сексуальности, сублимирующийся в специфику поведения с объектом желания. Так Сьюзен Сонтаг написала: «В США сексуальное поведение до 1981 года теперь представляется среднему классу как часть потерянного периода невинности — невинности под маской распутства. После двух десятилетий сексуальных трат, сексуальных спекуляций и сексуальной инфляции мы подошли к сексуальной депрессии на ранней стадии» [3, c. 158]. Сейчас же, если не сказать обратного, то необходимо указать на одну из симптоматик такого противоречивого состояния. Боязнь сексуального это, одновременно, и страстное желание соития, переносящее страждущего в фантасмагорический, виртуальный мир — мир порнографии с беспорядочными роликами, в котором заражение происходит посредством оргаистического включения в процесс производства образа наслаждения: «Потребителю вменяется обязанность наслаждаться, он становится предприятием по наслаждению и удовлетворению» [4, с. 74]

Оставаясь не самой болезнью, но синдромом, на фоне которого проистекают болезни, СПИД находится на пересечении различных путей метафорической сетки, от медицинского до военного, становясь в итоге вместилищем страхов и метафорой конца: «Потенциал СПИДа как метафоры заражения и мутации обещает даже больше, чем связь болезни с латентностью» [3, с. 150]. Сонтаг в своем эссе и призывает избавиться от метафоры, чтобы подавить фон коннотаций, фабрикующих в означающем означаемое (тут и заметно, что в отличие от означающего то, что должно было относиться к референции — плывет), провоцирующего на аффект и заражение значением. Но можно было бы даже сказать и так, что язык — это вирус, следуя вирусологической метафорике. По крайней мере, такая метафора в качестве отталкивающей помогает нам подойти к вопросу об аффектации в языке, во время чтения, или как подразумеваемое из иного «извне». Пора остановится: «я могу его прямо здесь, он простой: хуй точка, хуй точка, хуй точка, хуй точка»

_________________________________________________________________________

1. Надашди А. Толстокожая мимоза. Быть счастливым — или нормальным? СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2018.

2. Гибер Э. Другу, который не спас мне жизнь. М.: Иностранная литература, 1991.

3. Сонтаг С. Болезнь как метафора. М.: Ад Маргинем Пресс, 2016.

4. Бодрийяр Ж. Общество потребления. –СПб: Республика, 2006.


Subscribe to our channel in Telegram to read the best materials of the platform and be aware of everything that happens on syg.ma

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About