Наверное, каждый из нас однажды задумывался, откуда берётся новизна. Почему вещи и положения вещей не могут остаться такими, какие есть, и обречены на изменение? Всё претерпевает метаморфозы, но где прячется метаморфогенезис — зарождение и источник всякого изменения?

Причинность: изменение как реализация цели

Проще всего сказать, что антитезис кроется в структуре тезиса, и всякая вещь, идея, ситуация или система, словом, объект, содержит своё иное как возможное, при определённых условиях переходящее из логического пространства возможного в реальное пространство действительного. Но что это за условия, а главное, достаточно ли их для объяснения происшедшего скачка в развитии?

Думаю, здесь не обойтись без понятия причины и даже без дифференциации причин. Ещё Аристотель оказался настолько проницательным, что не ограничился постулированием единственности причины — их у него четыре. В классическом научном детерминизме обычно рассматривают только одну из них — действующую. Эта причина всегда «позади» явления или события, она действует из прошлого в будущее, становясь своего рода толчком к изменению объекта. В какой-то мере именно она определяет и то конкретное состояние, которое примет объект после наступления изменений. То есть действующая причина как бы «выталкивает» возможное состояние в действительность, не оставляя ему шанса на безмятежное пребывание в сфере чистой потенциальности.

И всё-таки одной действующей причиной ограничиться невозможно, ведь она не позволяет ответить на вопрос о том, откуда в сфере потенциальности берутся возможные состояния объекта. Почему именно эти состояния становятся возможны, сначала появляясь из апофатического пространства невозможного, затем выдвигаясь в вероятностной иерархии возможностей на верхние позиции, как бы в преддверие действительности, и ожидая подходящую действующую причину для толчка в мир. Философы знают: всё это трудно объяснить без понятия целевой причины.

Цель — вот тот концепт, который может сделать необходимым появление в логическом пространстве возможного целого ряда потенциальных состояний объекта. Понятие цели предполагает некое конечное состояние, которое по-новому структурирует пространство возможных состояний — не по принципу простой вероятности скорейшего осуществления, а по принципу имманентно присущей объекту стадиальности развития. То есть возможные состояния благодаря целевой причине можно рассматривать как необходимые этапы изменения объекта, и напротив, каждый логически необходимый этап осуществления финального состояния объекта можно рассматривать как потенциальное состояние объекта, антитезис её налично данного состояния.

В понятии цели скрыт «план» эволюции объекта, который благодаря сущностной имманентности имеет шанс остаться неизменным, но который в то же время не даёт шанса остаться неизменным самому объекту. Но это, видимо, касается не всех существующих и мыслимых объектов, а только таких, которые в принципе способны изменяться во времени, причём не механически, как раскалывающийся надвое камень, а органически, как открытая система, меняющаяся посредством скачкообразных переходов от одного состояния к другому, пусть даже эти скачки структурно и хронологически близки к чему-то бесконечно малому.

Телеология: источник и предел метаморфоз

У процесса изменения как появления новизны есть много синонимов — развитие, эволюция, прогресс и т.д. Не в каждом контексте эти понятия полностью взаимозаменяемы: например, не каждое изменение общества назовут прогрессом, да и к онтогенетическому развитию организма это иделогически и этически нагруженное понятие едва ли применимо. Однако независимо от контекста и от специфики применяемого понятия, на логическом уровне анализа изменений объекта можно постулировать: возникновение новизны — это всегда реализация одного из логически возможных состояний объекта. В действительное может перейти только возможное, но не невозможное. А невозможному сначала нужно стать возможным, что осуществимо только в том случае, если это допускает целевая причина как план всех будущих изменений объекта.

Получается, что само существование целевой причины служит естественным ограничителем возможных конфигураций объекта и логическим пределом потенциальной новизны. Отсюда телеология как учение о цели развития становится двойственной. С одной стороны, она «запускает» мировую динамику, не позволяя миру вообще и его отдельным объектам покоиться в вечной неподвижности, уподобившись камню. А с другой стороны, она ограничивает динамику и сужает пространство метаморфирования. Обратившись к сфере общественной жизни человека, телеологический принцип стал основой историзма — такой логической формы анализа, которая позволяет рассматривать общественное бытие как динамический, эволюционный процесс, и даже создаёт предпосылки для прогнозирования ближайшего будущего. Таким образом, именно телеология закладывает логическую основу возникновения истории не как предания, а как науки.

Правда, есть неустранимая трудность: представление о том, какова конкретно финальная цель развития общества или какого-либо другого сложного объекта, есть обычно результат догадки, домысла, т.к. он может быть соверешенно не виден из текущей точки общественной эволюции. Весьма изящно эта проблема была обойдена в христианском вероучении, которое вообще заслуживает более пристального рассмотрения в контексте темы метаморфогенезиса. Дело в том, что христианство позаимствовало телеологию как форму анализа у Аристотеля с его учением о причинности, и, соединив её с иудейским представлением о стреловидной направленности времени от начала (сотворения мира из ничто) к концу (Страшный суд), создало основу прогрессистского взгляда на мир. Мы движемся от порождения мира к его гибели (точнее, настолько глубокой метаморфозе, что её можно рассматривать как конец известного нам мира), но сама эта гибель как цель и финальный этап эволюции от нас скрыта. Мы не можем знать ни того, когда случится Страшный суд, ни того, каким он будет. Поэтому перед человеческим разумом не лежит никаких достоверных оснований для ограничения постоянных метаморфоз общества: отсутствие чёткого представления о цели лишает нас возможности объявлять те или иные состояния мировой системы невозможными. Логически возможным становится всё, пределов новизне больше нет, мир открыт для нескончаемого метаморфирования. Более того, любое текущее состояние системы стало можно объявить необходимым, укладывающимся в изначальный план Бога, иначе как объяснить его появление в пространстве действительного? Никому не ведомое Провидение стало санкцией на появление любой новизны — метаморфогенезиса.

Прогрессизм: идеология управляемого метаморфогенезиса

Так почему же в Начале нового времени христианский телеологизм (эсхатологизм) начал уступать место идее прогресса, очищенной от влияния Провидения? Видимо, потому, что из–за своей неконкретности он начал казаться не вполне пригодным с идеологической точки зрения инструментом. С самого начала его пытались перевести на земной, инструментальный уровень, приписывая Провидению те или иные нужные людям финальные цели, например, объединение мира под началом Папы Римского, или хотя бы объединение христианских народов Запада, но все подобные «цели» мировой динамики оказались неосуществлёнными, не говоря уже об их явной искусственности. Да и попытки построения «царства божьего» или «земного рая» слишком явно противоречили фундаментальной невозможности узнать точную волю Бога относительно мира. Протестантизм пытался возродить актуальность эсхатологизма, переведя его на личностный уровень, и даже ввёл формальные, сугубо социальные признаки соответствия текущего состояния (теперь уже положения дел отдельного человека) божьей воле, но для общества в целом это сыграло только временную терапевтическую роль. Очевидным образом требовалась новая телеология, ставящая перед обществом более конкретные, коренящиеся в нём самом цели, сообщающие социуму новую динамику.

Примечательно, что естественные науки, расцвет которых тоже пришёлся на Новое время, отказались от телеологии вообще либо перевели её на другой язык описания. Возможно, объяснение этого в том, что науки о природе имеют дело с явлениями и процессами, начальные и финальные стадии которых вполне понятны и предсказуемы. А иногда процессы и вовсе цикличны. В таких условиях вполне можно обойтись одной только действующей причиной, и не случайно именно последовательный детерминист Лаплас сказал, что не нуждается в гипотезе о существовании Бога. Это не значит, что в естественных процессах невозможна новизна: например, биологическая эволюция даёт нам примеры скачкообразного возникновения нового в циклическом по своей сути процессе порождения одних живых организмов другими живыми организмами. Но возможно ли здесь строго телеологическое объяснение? Ведь тогда нам придётся предположить, что существует некое финальное состояние вида, к которому он идёт через последовательность мутаций, изначально запланированных некой инстанцией. А это не соответствует ориентации науки на изгнание всяких метафизических сущностей, к которым приходится отнести не только планирующую инстанцию, но и сам план, и входящую в него финальную цель.

А вот в том, что касается общества, от телеологии оказалось не так просто избавиться. Процесс превращения эсхатологизма в прогрессизм шёл через постепенный отказ от личностного понимания Бога: Его свели к безличному разуму, действующему в истории и проявляющему себя в ней сначала через отчуждение от самого себя, а потом через возвращение к себе самому. Поэтому финальной стадией истории должно стать замыкание движения разума через последовательную цепь инобытий на самом себе, что знаменует наступление царства разума. Отсюда социальный прогресс, вот уже более трёхсот лет владеющий умами западных людей и от них распространившийся по всему миру, следует понимать не как произвольную смену состояний, а как осуществление имманентно присущего миру плана, то есть энтелехию финальной цели.

Несмотря на то, что в прогрессистском взгляде на мир продолжает жить вроде бы изгоняемая отовсюду метафизика, подобное мировоззрение по-прежнему господствует: люди верят, что движутся по пути прогресса. И более того, прогрессизм продолжает окрашиваться в оптимистические тона, как будто каждая следующая стадия общественной эволюции действительно должна быть ближе к торжеству разума на земле, что должно благотворно проявляться в каждом аспекте жизни общества. Это даёт не только основания для порождения исторической новизны, но и шкалу для её оценки: она рассматривается как позитивное либо негативное явление в зависимости от того, приближает она нас к торжеству разумности или отдаляет от него.

Как возможен такой взгляд на мир, общество и историю в наше время, когда, главным образом позитивизмом и постмодернизмом, но не только ими, была разобрана по косточкам и деконструирована всякая метафизика? Видимо, этот взгляд нужен определённым социальным институтам, которые стремятся путём формулирования некой конкретной финальной цели развития общества вновь и вновь вдохновлять социальную динамику, но в то же время ограничивать пространство возможных конфигураций мирового целого как объекта, и класть некий логический и идеологический предел вариативности его метаморфирования. Или, по крайней мере, при невозможности контроля возникновения новизны, создавать её ценностную иерархию на основе приближения нас к финальной цели либо удаления от неё. Причём на этом пути идеологи прогресса используют такую старую мыслительную конструкцию, как увязывание разума и свободы: подразумевается, что по мере увеличения разумности мира в нём будет больше свободы для проявления собственной новизны отдельным индивидуумом. Хотя, в общем-то, логическая связка возвращающегося к самому себе через цепь метаморфоз разума с торжеством свободы есть казуистическая уловка, покоящаяся на понимании свободы как осознанной необходимости.

Что же это за социальные институты, берущие себе право утверждать истину о конечной цели мирового метаморфогенезиса? Никакой конспирологии: главным образом, это философия, наука, искусство, политика и бизнес, то есть идеологические и управляющие подсистемы общества, действующие подчас в определённом симбиозе. Церкви тоже можно отнести к таким институтам, но они не участвуют в монтаже и дальнейшем укреплении секулярного прогрессизма, оставаясь, как минимум формально, верны христианскому телеологизму — эсхатологии. То же можно сказать и о других монотеистических учениях. Неудивительно, что церкви подвергаются сильному давлению и даже гонениям со стороны прогрессистских институтов, не желающих терпеть конкуренцию на поле телеологии и, как следствие, в трактовке сути и направления мировой динамики.

Возможность подлинной новизны

Метаморфогенезис — понятие метафизическое, т.к. источник всякого изменения объекта и зарождение этого изменения находятся вне объекта. А сам объект в его конкретном, материальном воплощении всегда находится либо до, либо после изменения. Бывает так, что источником и условием метаморфозы является конечная цель развития объекта, и тогда весь процесс его эволюции становится энтелехией — реализацией внутренне присущего ему потенциала. В этом случае метаморфогенезис носит телеологический характер, и незапланированная новизна в нём становится невозможной.

Но бывает и так, что человек сознательно конструирует телеологию, чтобы обеспечить ограниченное метаморфирование интересующему его объекту. И тогда появляется, например, такая устойчивая идеологема, как прогресс, создающая иллюзию, что общество тоже есть объект, имеющий внутренне присущую ему цель, и тогда вся мировая динамика становится его энтелехией. Это закрывает миру возможность свободного, не ограниченного никаким исходным планом метаморфирования, и сужает ему коридор возможностей. Выявление исключительно свободной, не связанной никакими телеологиями природы социального метаморфогенезиса даёт миру возможность открытия принципиально нового, не укоренённого ни в каких существующих идеологиях будущего.