Егор Клочихин — музыкант из Бердска, пригорода Новосибирска. У себя дома, в комнатке он записывает музыку, сотканную из кассетных петель, звуков природы и игрушечных музыкальных инструментов (Foresteppe).

В феврале этого года Егор с соратницей по DIY-сцене, музыкантом и иллюстратором Белой UncleCat запустили домашний лейбл Шалаш. Используя старые кассеты и катушки, ребята выпустили тиражами 15-20 копий музыку, очень близкую тому, что они играют сами. В конце декабря выходит 10-й, финальный релиз лейбла, который представляет собой большой двухкассетный сборник треков друзей Шалаша.

В преддверии выхода этой компиляции Константин Самоловов, петербургский музыкант, один из основателей кассетного лейбла SPINA!records поговорил с Егором о географии, пространстве и среде.

КС: Егор, история с Шалашом, получилась крайне быстротечной, при этом очень выверенной по времени, то есть неслучайной. Она насыщенная всеми этими прекрасными атрибутами DIY-лейбла, но не перенасыщенная, то есть точная и по наполнению в том числе.

Насколько для тебя лейбл имеет самодостаточную ценность, или все же музыка гораздо важнее? Изменилось ли что-то в твоем отношении к музыке и творчеству вообще за год существования лейбла? Почему все–таки это всего лишь год, и что будет дальше? Такие вот три вопроса в одном!

ЕК: попробую рассказать всю историю с самого начала, ну или может не с самого… Мысли о лейбле, как мне кажется, появляются у любого (ну или почти у любого) музыканта, который так или иначе является активным участником некой музыкальной среды, у которого есть желание эту среду развивать. У меня мысли о лейбле возникали года с 2010, но я долгое время себя останавливал, понимая, что это очень большая организационная нагрузка, пока в конце 2015 года не сошлись несколько обстоятельств, подтолкнувших меня к действию.

Во-первых, у меня скопилось очень много музыкального хлама в виде кассет, которые я никогда бы не использовал по своему назначению.

Во-вторых, в августе мне написал мой друг Кирилл Мажай с просьбой сделать что-то со звуком для записанного им материала. И я подумал, ну ок, сделаю, конечно, но что это будет — очередной релиз для страницы имени самого себя в бэндкэмпе?

А финальной точкой стало то, что мы с Белой записали 23-минутный материал, который пробовали предлагать на разные лейблы, но там странный формат, и мы в общем-то особо непонятно кто такие… Одним словом, в декабре 2015 года я сказал Беле: все, надо уже делать! Наложились вот эти три конкретные обстоятельства. И на эти обстоятельства пришло слово “шалаш”, в первую очередь просто красивое, оно не несло изначально какой-то идеологический смысл. Я понял, что Шалаш — это не на века, наверное, ближе к маю, когда готовили наш совместный релиз с Вовой Лучанским.

Сначала я думал, что это будет все–таки не на один год, а потом пересчитал свои кассеты и понял, что больше, чем на десять релизов меня просто не хватит. Кто-то говорил мне, что можно ведь купить новые кассеты и продолжить, но это был бы уже не Шалаш, конечно. В итоге изначально просто красивое слово обрело идеологический смысл. Что Шалаш — это попытка обозначить во времени какое-то место, но не строить памятник до небес. Возможно, это громкие слова какие-то, но на самом деле я очень рад, что в некотором смысле все это заканчивается. Я узнал про тягости записи и рассылки. Правда, промоушеном я не занимался, но по-хорошему и это надо делать… В общем, я понял, что то ли я сильно ленивый, то ли я любитель не придавать какого-то пафосного значения тому, что я делаю, не знаю…

КС: то есть получается, что ты все–таки до конца представил себе, как функционирует лейбл, только начав делать все это?

ЕК: я интуитивно представлял себе, скажем так. Я не знаю, на чем я основывался, кто-то, наверное, делился как-то…

Я знаю по себе, что я совсем не предприниматель, вот, наверное, с чего стоило бы начинать. Я рад, что этот опыт с Шалашом случился, и знаю теперь, что в случае чего могу сделать что-то подобное опять. Мне нравится подход, что я что-то обозначил, что-то сделал и пошел дальше. Не предал, не забыл это, а оставил как некий пройденный этап.

КС: Насколько Бердск — это часть Новосибирска? И существует ли какая-то музыкальная среда в Бердске?

ЕК: про Бердск и Новосибирск… Ну, если изначально ставить задачу найти различия, безусловно, они найдутся. Хотя если незамутненным взглядом посмотреть на Бердск, то по-хорошему это отдаленный район Новосибирска. Мытищи, Балашиха, если проводить аналогию с Москвой. Петергоф!… В этом смысле это не Волжский и Волгоград, скажем.

В Бердске, конечно, встречаются такие забавные картинки повседневности. Ну вот одна из них — это бердский рок-клуб, который существует с 90-х. Это параллельная реальность, которая не меняется с тех времен. Мне эта рокерская тусовка иногда напоминает исторических реконструкторов — есть такие, которые на мечах бьются, а эти рок играют. Или например, есть в пятистах метрах от моего дома ДК “Родина”, который совсем недавно отремонтировали. Последние привозы туда были следующие — певица Максим, бывший солист «Бутырки», новосибирский симфонический оркестр с программой «популярная классика». То есть в Бердске есть с одной стороны (псевдо)аутентичные реконструкторы-рокеры, с другой — привозная “популярная классика” в ДК “Родина”.

Но есть и третья сторона! Такие ребята как Никита Бондарев или Виталя Смирнов, который в молодости поиграл во всяких панк-группах, а сейчас делает очень качественную клубную электронику. И хочется верить, что таких ребят в городе на сто тысяч человек еще больше.

КС: отчасти я уже спросил об этом, но все–таки. С появлением Шалаша что-то изменилось в твоем даже не столько творчестве, сколько в ощущении пространства, и творческого в том числе? Ну например, у тебя появились новые контакты. То есть ты вышел за границы ареала своего существования, Бердска, Новосибирска, и находишься уже в другом поле.

ЕК: конечно, когда у тебя покупает кассету чувак, не знаю, из Австралии или Аргентины, возникает некое особенное ощущение. Но с появлением Шалаша оно, скорее, усилилось, чем возникло для меня вновь. Когда я выпустил “Диафильмы” в 2015 (альбом Foresteppe, вышедший на сибирском лейбле Klammklang), был какой-то резонанс, статьи в зарубежных блогах, еще где-то. Так что я уже испытывал подобное ощущение.

Недавно в Красноярске прошел фестиваль Frontier. То, как организаторы позиционируют данный фестиваль, на мой взгляд, это попытка преодолеть комплекс провинциальности, «сибирскости». Как ребята поясняли, главная их цель — показать, что никаких границ вообще-то нет. Как делают музыку где-нибудь в Дании или Мексике, так же делают ее и здесь в Сибири, и хватит уже быть такими зашоренными. Но мне кажется, что сама постановка вопроса о границах означает, что эти границы существуют.

С Шалашом несколько другая картина. У меня это национальное измерение, я бы не сказал, что совсем исчезло, но… Если у меня выходит трек на компиляции чикагского лейбла, я пишу об этом. Не потому, что вот где-то там у нормальных людей в Америке слушают мою музыку. Это как точка на карте, мы просто расставляем наши маленькие шалашики на карте.

На финальной компиляции будет по-моему 23 артиста из России. В общей сложности планируется 30 треков, то есть всего семеро иностранцев, но география тем не менее обширная — Германия, США, Аргентина, Япония и т.д. Я иногда, конечно, иронизирую, что Шалаш — это интернациональный лейбл. Но таких лейблов в разных жанрах — тьма, про какие-нибудь дарк-эмбиент или блэк я даже говорить не буду, эта сцена очень мощно развита. Сейчас все настолько атомизировано, что любой лейбл можно назвать интернациональным и не соврать. Вот есть Федор в России, а есть Федерико в Аргентине, и не то что они равны, идентичны и т.д., но мне кажется, нужно мыслить не категориями стран, а категориями людей. Меня всегда напрягало, что когда привозы какие-то случаются зарубежные, на афише в скобках напротив артиста подписывают страну, откуда он приехал…

КС: да, мы всегда подписываем страны на афишах!

ЕК: ну вот если в совсем радикальном ключе рассуждать, я против этого. Есть люди, а страны как таковые, ну они что-то значат, конечно, но по сути не важны. Вот это ощущение мне подарил опыт Шалаша, что это про людей, а не про страны.

КС:…если снова вернуться к среде, меня еще немного другой аспект интересует. Я приведу пример из собственных ощущений. Рассказываю я студентам в университете о примерах организации дворового пространства где-нибудь в Европе, скажем. Дома я сижу за компьютером, анализирую эти примеры, потом встаю и подхожу к окну — а “там лужа во дворе, как площадь двух Америк”, и в ней машины стоят. И эта ситуация меня каждый раз расстраивает, хотя я понимаю, что это бессмысленно…

Вот у тебя есть такие тонкие моменты взаимодействия со средой, которые тебя, не знаю, заставляют больше дома находиться, больше проводить времени в интернете, общаясь с коллегами в Аргентине, и ты на улицу лишний раз носу не покажешь? Или тебе все равно — выходишь на улицы Бердска и вообще об этом не думаешь?

ЕК: я бы хотел, наверное, про это не думать совсем, но не получается. Иногда даже выходить никуда не надо, окошко открыл и…

У меня был пример этой осенью, когда я готовился к очередному концерту. Днем с открытой форточкой я не в наушниках, а с открытым звуком что-то репетировал, и в какой-то момент стало громко, ну или громковато, тут у каждого свои параметры. Когда я закончил и стал все выключать, слышу обрывок фразы женским голосом откуда-то из–за окна, в котором матом мне дают понять, что давно бы уже пора…

Вроде бы мелочь бытовая, как лужа у подъезда, да? Но я потом всю неделю ходил и думал, что вот я себе такую комнатку в Бердске обустроил, обставил разными катушечниками и прочим, но шаг-два из этой комнаты, не выходя даже из здания — и все, среда достаточно недружелюбна и местами даже враждебна. И ты особо-то ей не нужен вот такой какой ты есть.

Но меня спасает, наверное, то, что я склонен видеть во всем все–таки больше хорошего. Надеваю наушники и иду гулять один по городу, иду и наслаждаюсь такими полу-сельскими, полу-городскими пейзажами, которые есть у нас в Бердске.

Я школьникам всегда объясняю относительно разных исторических событий, что стакан всегда наполовину полон, наполовину пуст. Конечно, легче всего видеть плохое и жаловаться на это, но способность видеть хорошее во многом зависит от человека. Я не то чтобы хочу иллюзию построить относительно Бердска, спальник он и есть спальник, но это не значит, что люди, которые там живут… что на них можно поставить крест. Можно жить в суперхайповом Нью-Йорке и вести совершенно обывательскую жизнь… Это банальная мысль в общем-то.

КС: то есть то, чем ты занимаешься, это все–таки выход определенный.

ЕК: да, да.

КС: а ты хоть раз выступал в Бердске?

ЕК: если считать комнатные концерты, то да!

КС: а в Новосибирске.

ЕК: да, не раз. В барах. Один раз в маленьком кинотеатре на 50 мест, где идеально смотреть документальное кино — есть у нас один такой. Однажды даже в театре “Глобус”, куда я маленьким ходил на представления!

Нет, в Новосибирске есть, где выступать. Но как это говорят: с одной стороны, мир тесен, с другой, слой тонок. В данном случае, мне кажется, скорее, слой тонок. По словам Миши и Жени Гавриловых, вокруг которых в Новосибирске существует сообщество Эхотурист, после тридцати люди у нас вообще перестают слушать музыку. То есть ее не воспринимают, как самодостаточное занятие, не фоновое. Все начинают заниматься взрослыми делами, тратить время на музыку — это не серьезно. Отсюда вот такая грустная статистика, что на полуторамиллионный город если найдется сто пятьдесят человек, то уже хорошо…

В сентябре мы играли концерт с Белой как раз в одном из баров, это был четверг, то есть середина недели. И пришло семьдесят человек. Миша тогда сказал, что если в Новосибирске в четверг на эмбиент пришло столько людей, то город еще не совсем потерян!

Что мне еще дал Шалаш, так это то, что я перестал обращать внимание на цифры. Если у меня тираж двадцать экземпляров, то для меня и три человека — это публика. У меня были комнатные концерты в Бердске. Это была серия из 6 концертов, которую я ехидно назвал “Турне по комнатке”. Я играл их в течение недели.

На первый концерт, в понедельник, пришел один человек. Будний день, начало недели, нужно еще доехать до Бердска после работы… На второй пришло пять-семь человек. В сумме на все шесть концертов пришло около тридцати человек.

Наверное, я максималист и перфекционист в какой-то мере, но вот эти комнатные концерты с точки зрения того, какую атмосферу мне удалось создать, как удалось настроить людей, поместить их в эту атмосферу — это были лучшие концерты. Как задумывал, так все и получилось! На других площадках к такому полному соответствию задуманного и осуществленного я не приближался.

КС: какие у тебя ощущения от Москвы? В связи с твоим отношением к среде, к границам. Есть ли для тебя разница, где играть концерт: в Москве или в Новосибирске? Есть ли особое ощущение там в отличие от дома или с твоей позиции это одно и тоже?

ЕК: не сказал бы, конечно, что не чувствуется никакой разницы. Я тут так Frontier покритиковал, но было бы лукавством сказать, что у меня у самого в каком-то виде нет этого комплекса, что я живу где-то непонятно где, скажем так. Мне всегда в этом смысле хочется сказать: а вот и нет! А если мне хочется так сказать, значит я действительно чувствую, что живу где-то не там… Я сейчас готовлюсь к концертам в Петербурге и Москве и, с одной стороны, всегда хочется сделать хорошо, без всяких скидок, или наоборот, ставок — что это столица, но, с другой стороны, было бы нечестно говорить, что я вообще про это не думаю. Это места, где я не часто бываю, и мне хочется более ответственно что ли подготовиться, чем я делал бы это для концерта дома. Я сейчас уже не помню, что я думал про самый первый московский концерт — наверное, что-то еще хуже!

КС: я не случайно задал такой, возможно, банальный вопрос на первый взгляд. В нашем довольно маленьком и замкнутом музыкальном комьюнити в Петербурге бытует мнение, что в Москве в отличие от СПб есть тусовка, которая так или иначе объединяет людей из несколько разных сред. Я говорю, конечно, про экспериментальную и импровизационную сцену, в которой мы в общем-то обитаем, но в том-то и дело, что в Москве существует эта сцена в более широком смысле, там есть некое перекрестное опыление, так сказать. В то время как у нас существует какое-то количество небольших групп по интересам, которые в основном варятся в собственном соку, в последние годы особенно. Может быть, в какой-то мере это такое впечатление извне, хотя мы общаемся с московскими коллегами, и там в целом публика лучше ходит на концерты. У нас лишний раз никто на концерт не пойдет.

ЕК: я могу сказать, что Новосибирск в этом смысле гораздо больше похож на Петербург, чем на Москву. Относительно тусовочности… Я очень хорошо помню чувство, которое я испытывал на фестивале СТМ год назад, гнетущее чувство. Да, все здорово, много классных артистов. Но когда я был на запуске фестиваля, здесь у нас в библиотеке, с фуршетом в конце, меня не покидало ощущение, что я присутствую на какой-то научной конференции. Где жесткий корпоративный регламент, как с кем нужно общаться. Я бывал несколько раз на научных конференциях, и вот эта корпоративность, в самом плохом смысле этого слова, она у меня с тусовочностью напрямую ассоциируется…

Хочется быть и везде, и нигде. И это опять же к вопросу о Шалаше, что это этап, и мы не собираемся делать из этого какой-то бренд. Мне меньше всего хотелось бы ненужных наслоений. Ну вы хвалите, нравится — ок, здорово, но… Хотя, я, конечно, тот еще лицемер, потому что сейчас всем этим по накатанной пользуюсь, тем, что меня приняли в какую-то там тусовку молодых русских музыкантов…

Я не знаю, насколько моя позиция может быть связана с тем, почему люди не ходят на ваши концерты. Может быть, кому-то просто лень, не хочется… Но я вот точно также по отношению ко многим моим Новосибирским коллегам себя ощущаю, далеко не на все мероприятия хожу, которые здесь проходят.

КС: я тебе даже больше скажу. Я кроме наших мероприятий вообще почти никуда не хожу! Кроме тех, которые мы устраиваем или где я сам играю. Но тут две стороны одной медали, как мне кажется, в этом отсутствии тусовки или в отсутствии погружения в нее: для бизнеса — плохо, для творчества — в каком-то смысле, наверное, хорошо.

Давай о школе! Ты чуть раньше уже сказал несколько слов о том, как ты общаешься со своими учениками. У каких классов ты преподаешь историю?

ЕК: в этом году у меня исключительно старшие школьники, 11-й класс. Один только девятиклассник на спецкурс ходил. Это физмат школа при НГУ, школа-интернат, в которой учатся способные молодые ребята.

КС: я позволю себе сказать несколько слов о том, что я ощущаю в связи с преподаванием. Для меня это прежде всего такая концентрация, определенное состояние, которое невозможно испытать в другой ситуации. Кроме того, что это саморазвитие — поскольку ты вынужден переваривать гораздо большее количество информации и общаться с большим количеством людей, формулировать свои мысли, которые вне этого ты, возможно, не сформулировал бы, — это еще и определенный драйв, когда на протяжении какого-то времени ты видишь некий результат, как развиваются люди, как у них формируется мировоззрение, как они начинают высказывать свои мысли. И дело тут не столько в твоем непосредственном участии, сколько в совместной деятельности на протяжении нескольких лет, что опять-таки имеет ценность и для преподавателя тоже, безусловно.

При этом ты существуешь в некой системе образования со своими формальностями, догмами, структурой, в которые приходится так или иначе вписываться. И вот это пограничное состояние между тем, что ты можешь и хочешь дать им со своих позиции и опыта, и тем, что зафиксировано этой системой — оно не то чтобы очень болезненно ощущается, но остро, скажем так. А в случае с историей как предметом, особенно в нашей стране, так это вообще очень сложно, как мне кажется. Что ты об этом думаешь и как с этим работаешь?

ЕК: это специализированная школа, и я работаю на гуманитарной кафедре, где никакого ужасного формализма нет. Мой начальник дает максимальную свободу инициативам, которые ты готов проявить. Никто не ходит и не проверяет, что ты сказал на каком-то конкретном уроке. Я мог бы наверное чувствовать себя в каком-то таком заповеднике, где имею возможность свободно общаться со школьниками и говорить то, что я хочу. И дело не в том, чтобы говорить что-то вразрез с общепринятым мнением, а в том, что школьники в большинстве своем приходят из школы с таким багажом, что история — это только даты, фамилии и события. Мы вместе стараемся учиться читать тексты, я достаточно часто призываю их задумываться, для чего им нужна история, зачем мы вообще этим занимаемся. Мне кажется, лапшу начинают вешать на уши с самого раннего детства, и вопрос в том, что хорошо бы эту лапшу уметь распознавать. Эта лапша, конечно, разной степени вреда, но умение ориентироваться во множестве дискурсов, которые нас всегда окружают, понимание того, к чему могут привести события, в которых мы так или иначе участвуем — это, мне кажется, самое важное.

КС:… можешь описать свой обычный день?

ЕК: обычный день… к сожалению, он достаточно ленивый… В последние месяцы постоянно думаю о том, что, с одной стороны, много всего нужно делать, с другой, что очень много суеты в этих делах. И вместо того, чтобы как-то их организовать, чтобы не чувствовать этой суеты и не покрывать один дедлайн другим, я просыпаюсь в день, когда у меня нет пар, и по три часа залипаю на Симпсонов. И это вообще не здорово, вообще…

---

Декабрьские концерты Шалаша состоятся:

// в Санкт-Петербурге 18 декабря в Музее Звука, Лиговский пр., 53

facebook

vk

// в Москве 24 декабря в Центре МАРС, Пушкарев пер, 5

facebook

vk

// в Минске 26 декабря в книжном магазине Сон Гоголя