Лекция, прочитанная 3.2.2016 в книжном магазине Тортуга в рамках курса «Легко ли быть издателем».

Книгометание как пролог

В институте я стал свидетелем следующей сцены. На пятиминутном перерыве в лекционную аудиторию заглянул студент курсом старше. Выкрикнув имя моего приятеля, он швырнул в него увесистый том, который, ударившись о столешницу, разлетелся в стороны комьями земли.

Чуть позже внутри книги обнаружили вырезанное углубление, куда был вставлен цилиндр земли с растущим в ней кактусом. Так я познакомился с книгой в качестве осколочной бомбы.

Опорожнение культуры

Журнал «Опустошитель» явился на свет весной 2010 года, а под конец 2011 преобразовался в одноименное издательство, сосредоточившись на литературе, обойденной другими издательствами. Подобная ориентация на «остатки» нисколько не обедняет наш выбор, скорее даже наоборот.

Перефразируя Сократа, любой издатель может заявить, что чем больше книг он издал, тем лучше понимает, что не издал ничего. Здесь и появляется «Опустошитель» — единственный, способный работать с Ничто, до которого не дотянулись коллеги.

Уже долго говорят о книжном кризисе: читатели все чаще выбирают электронные аналоги, печать дорожает, книги плохо продаются. К общемировым тенденциям добавляются и чисто российские: государство вводит все более абсурдные тематические ограничения, мотивируя это защитой населения от тлетворного влияния, и новые поборы, отождествляя книжное дело с любой другой коммерческой деятельностью.

Разумеется, книга как таковая всего лишь посредник между писателем и читателем. Бумажную книгу, как и ее институциональные продолжения в виде издательств и магазинов, не стоит обожествлять. Поэтому не так страшно падение тиражей из–за миграции текста в цифровое пространство. Пусть сертифицированные издательства все больше выхолащивают свой пакет под гнетом отеческих репрессий государства. Пусть потребительская масса растворяется в море развлечений.

Пусть…

Все это не затрагивает то Ничто, которым занимаются Немногие. Только практика этих Немногих и представляет интерес, а не обильное тиражирование очередного лауреата.

В 2010 году «Опустошитель» возник почти в полной пустоте. Вся мало-мальски оригинальная культура, связанная с обрушением советской цензуры, поистрепалась и засохла, а новой не родилось. Инверсивное издание стало пробным камнем, который немедленно угодил в физиономию благодарной публики.

Механизм возникновения издательств, подобных нашему, довольно прост и основывается на невозможности полной зачистки культурного поля. Можно изъять крупных акторов, отпугнуть остальных, но кто-нибудь все равно останется. Или заведется в недолговечной чистоте.

Маргинализация модернизма и авангарда, крохотные тиражи, общая апатия книжной индустрии — все это, с одной стороны, разряжает культурную среду, а с другой — подталкивает к зарождению иного, образованию новых складок.

Именно благодаря угасанию интереса крупных издательств к подобной литературе мы и смогли занять свое место. Кому еще нужны Ролан Топор, Фернандо Аррабаль, Антонен Арто, Маруся Климова, Алина Витухновская, Раймон Кено, Ги Дебор, Юлиус Эвола, Миша Вербицкий, Алексей Лапшин, Жюли Реше и Нестор Пилявский, если не «Опустошителю»?

Культура пробивается даже сквозь слой асфальта, которым ее на всякий случай прикрыли. Она проникает даже в стерилизованное, облицованное, умерщвленное, выпотрошенное пространство.

Крупнейший теоретик анархизма Петр Кропоткин писал в конце XIX века: «где же молодому человеку учиться, если не в тюрьме». В самом деле! Когда общество отводит литературе камеру с голыми стенами, литературе приходится обживать ее.

Курьезность ситуации обнаруживается на следующем этапе. Загнав самое интересное в тюремную камеру, туда же устремляются и остальные. После того, как «Опустошитель» возобновил публикацию Климовой, Витухновской, Селина и Жене, к забытым классикам потянулись и крупные издательства, занимая свое место в тюремной очереди.

Тюремная камера

Так легко ли быть издателем? Не издателем вообще, но его наиболее осмысленной разновидностью в отечественном сужении.

Рыночный утилитаризм, цензурный этатизм и расслабленность масс привели к тому, что с литературой можно познакомиться теперь лишь в тюремных застенках. Это голое, разглаженное пространство, где не осталось ничего, кроме проклятых поэтов.

Во время работы над фильмом «Невинность» Люсиль Хаджихалилович сняла любопытную сцену, не вошедшую, однако, в окончательный монтаж. Гроб с погибшей воспитанницей готовят к публичному сожжению. Пламя разгорается, и крышка гроба сползает вбок. Зрителю открывается зрелище занимающегося огнем детского тела.

Добровольно погружаясь в литературную тюрьму, издатель надеется обнаружить зазор между актуальным и потенциальным, через который, если повезет, можно выбраться из нашей пенитенциарной реальности и увидеть пламя чего-то еще не рожденного. Но лишь немногим это удается. Более аккуратно — это не удается почти никому.

Представьте себе очередь к врачу, которая двигается настолько медленно, что в ней можно сидеть часами. Спустя длительное время обнаруживается, что один из дожидающихся мертв. Причем он был мертв с самого начала, уже пришел в больницу покойником.

Такова практика крупных издателей, пытающихся вернуть себе занятую нами нишу. Такой издатель уже покрыт трупными пятнами, которые становятся все более заметными, пока он дожидается своей очереди.

Поможет ли ему визит к доктору? Вряд ли. Крупному издателю не поможет даже тюрьма.

В «Записках революционера» Петр Кропоткин описывает свое пребывание в Петропавловской крепости. Если образованным людям еще как-то удавалось смириться с физическим бездействием, пользуясь тюремной библиотекой, то у невежд не было даже такой возможности.

Автор описывает мучительное схождение с ума арестованного крестьянина, содержащегося в камере под ним. Тот все больше заговаривался, пока не перешел к диким воплям и бросанию на стены. Несмотря на очевидное безумие, крестьянина еще несколько месяцев держали в крепости и только позже перевели в более подходящее заведение.

Вслед за описанием крестьянского сумасшествия, Петр Кропоткин переходит рассказу о визите брата царя к Кропоткину. Великий князь Николай Николаевич, брат Александра II, зашел к анархисту в камеру и сказал:

— Здравствуй, Кропоткин.

Они были лично знакомы.

— Как это возможно, Кропоткин, чтобы ты, камерпаж, бывший фельдфебель, мог быть замешан в таких делах и сидишь теперь в этом ужасном каземате?

— У каждого свои убеждения, — ответил Кропоткин.

Сцена настолько сюрреалистичная, что вызывает сомнение в психическом здоровье арестанта. Быть может, не крестьянин этажом ниже сошел с ума, а сам Петр Кропоткин?

Но нет. Дальнейшие события «Записок революционера» убеждают в обратном. Обезумел именно крестьянин, а автор биографии продолжил разговор с великим князем.

Легкость издателя как послесловие

То, что начиналось в 2010 году как реконструкция модернизма и авангарда, их актуализация и оживление в стерильной чистоте доминирующего положения вещей, теперь разрастается в пространстве. С количественной точки зрения всего этого как бы и нет, но качественные изменения, расходящиеся по глади действительности, невозможно не замечать.

Подобно эксперименту с котом Шредингера, где субатомные изменения выходят на макроскопический уровень, невидимый проект «Опустошитель» будоражит, терроризирует и нагнетает атмосферу, не давая забыться в штиле консенсуса.

Тот комфортный вакуум, что пытаются подсунуть нам в качестве культуры, разорвется вакуумной бомбой. «Опустошитель» не издает книг в привычном смысле. Он готовит аудиторию не к чтению, а к гораздо большему.

Если быть внимательным, кое-что уже можно разглядеть. Книга может стать горшком для кактуса, который так удобно метать через лекционную аудиторию, Почему бы тогда не сделать из нее бомбу, которая разорвет культуру в клочья, уничтожив тюремные казематы вместе с надзирателями и арестантами?

Новый культурный порядок обойдется без тюрем, узников и вертухаев.

Легкость, с которой мы к нему перейдем, это и есть легкость издателя, невыносимая своей потенциальностью.