Пьер Паоло Пазолини. Пророчество
НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН, РАСПРОСТРАНЕН И (ИЛИ) НАПРАВЛЕН КИРИЛЛОМ ФЕЛИКСОВИЧЕМ МЕДВЕДЕВЫМ, ЯВЛЯЮЩИМСЯ УЧАСТНИКОМ «РОССИЙСКОГО СОЦИАЛИСТИЧЕСКОГО ДВИЖЕНИЯ», ВКЛЮЧЕННОГО В РЕЕСТР ИНОСТРАННЫХ АГЕНТОВ 18+
Пьер Паоло Пазолини написал стихотворение «Пророчество» в 1962 году. Оно основано на характерном для поэта и режиссера противопоставлении домодерного, крестьянского «Третьего мира» (с которым он ассоциирует и Южную Италию) и буржуазной Европы (в том числе Северной Италии) с ее секуляризованным христианством и реформистским марксизмом.
В чем состоит легенда-предсказание? После того, как итальянский неокапиталистический Север кое-как поглотил\«цивилизовал» крестьянский Юг, в Италию и далее в Европу приходит новая, скорее арабская волна «Третьего мира». В своей крестьянской и «разбойничьей» ипостаси она напоминает западному рациональному миру, что такое подлинное христианство (в центре которого — вера в чудеса и фигура отверженных мира сего, а не иерархический институт, сросшийся с государством) и что такое подлинная революция (с антибюрократическим «красным знаменем Троцкого на ветру» вместо «реформ» и профсоюзных «внутренних комиссий»). Эти две линии составляют систему координат, в том числе визуально — стихотворение оформлено в виде креста. Кроме того, крест у Пазолини — орудие казни его персонажей, маргиналов-мучеников, не вписывающихся в буржуазный мир. Более подробный анализ стихотворения — в статье Петера Каммерера ниже ⬇️.
Сегодня тема миграции, как мы знаем, в центре европейской политики. Часть европейцев приходит в ужас, узнавая, например, о том, что в 2014-2023 почти 30 тысяч человек погибло на миграционных путях в одном только Средиземноморье. Другая часть требует ужесточить контроль, а массовое голосование за крайне правые партии грозит устоям той послевоенной системы, за формированием и развитием которой на протяжении 30 лет вовлеченно, пристрастно наблюдал Пазолини. В 1962 году мало кто мог представить такое развитие событий, поэтому можно сказать, что стихотворение вполне оправдало свое название.
Пророчество
Жан-Полю Сартру, который рассказал мне историю о Голубоглазом Али
Жил на свете сын,
и раз поехал он в Калабрию:
cтояло лето, пустовали
бедняцкие домишки
новые, сахарные,
прямо из сказки, цвета
фекалий. Пустовали.
Как свинарники без поросят, среди огородов без салата, полей без земли, русел без воды. Возделанная луной равнина. Колосья, выращенные для пастей скелетов. Ветер с Ионического моря
ерошил черную солому
как будто в снах пророческих:
луна цвета фекалий возделывала земли,
которые не полюбило лето.
И в те сыновьи времена
любовь как раз могла
начаться, но не началась.
А у сынка были глаза
соломы выжженной, глаза
без страха, и он видел
любое зло: он ничего не знал
о земледелии, реформах, профсоюзной
борьбе, благотворительных агентствах.
Но его глаза...
И там была луна трагическая
полного солнца, что возделывала
те десять, пятьдесят тысяч гектаров,
утыканных домишками из сказки
эпохи телевидения, сахарными
свинарниками — их скопировали,
ради достоинства, с мира господ.
Но жить там невозможно! Ну сколько еще рабочий из Милана будет биться с таким величием за свою зарплату? Выжженные глаза сына, в свете луны, в этих трагических гектарах видят то, что их далекий северный брат
не знает. Это было время
когда сводило в тень мир капитала
новое Христианство:
одна история заканчивалась
в потемках, где текли
события, в своем конце, в начале,
известные, безвестные. Но сына
трясло от ярости в тот день
его истории: во времена,
когда крестьянин из Калабрии
знал все про профсоюзную борьбу
и про химические удобрения, про шутки
благотворительных агентств, про демагогию —
что государства, что Компартии...
...и вот покинул он
те новые свои домишки —
свинарники без поросят,
там, где лужки цвета фекалий
под круглыми холмами с видом
на пророческое Ионическое
море. Три тыщи лет минуло,
не три столетия, не три года, и он снова ощутил в малярийном воздухе
ожидания греческих поселенцев. Ну сколько еще, рабочий из Милана, ты будешь биться за свою зарплату! Разве ты не видишь, как они тебе поклоняются?
Почти как господину.
Они тебе везли
из древних своих мест
фрукты и животных, и свои
фетиши смутные, их возлагали
с ритуальной гордостью
в твоих комнатках двадцатого столетия
меж холодильником и телевизором,
привлечены твоей божественностью,
Тобой из Внутренних Комиссий,
тобой из ВИКТ, Божественным союзником
в великолепном солнце Севера.
На их Земле разнообразных рас
луна возделывает
поля, которые ты добывал для них,
пусть без толку.
На их Земле Домашнего Скота
луна — правительница душ,
которые ты без толку модернизировал. Ох, сын-то знает: дар знания это ветер в небе, меняющий направление. Теперь он, возможно, дует из Африки, и ты слушаешь то, что дано знать сыну. (Если он не улыбается,
то потому, что для него надежда
была не в свете, а в рациональности.
Cвет чувства Африки, который вдруг
пронесся над Калабрией, стал знаком
без значенья, ценным
для будущих времен!) Так вот:
довольно биться за зарплату,
пора раздать оружье калабрийцам.
Али голубоглазый,
один из многих сыновей сыновьих,
нагрянет из Алжира,
на лодках парусных и весельных.
С ним будут тысячи, с телами
крошечными и глазами
отцовских жалких псов
на судах, снаряженных в Царствах Голода. Они привезут с собой детей, хлеб и сыр, завернутые в желтую бумагу. Они привезут своих бабушек и ослов, на триремах, украденных в колониальных портах.
Они сойдут в Кротоне или в Парме,
мильоны их, одетых в азиатские
лохмотья и американские рубашки.
И калабрийцы скажут вдруг,
разбойники — разбойникам:
«О наши братья долгожданные,
с детьми, хлебами, сыром!»
После Кротоне или Пармы
они отправятся в Неаполь, в Барселону,
Салоники или Марсель,
в Город Преступников.
Ду́ши и ангелы, крысы и вши,
с семенем Древней Истории,
будут лететь перед вилайями.
Они всегда смиренны
они всегда слабы
они всегда застенчивы
они всегда ничтожны
они всегда виновны
они всегда подчинены
они всегда малы
они, никогда не хотевшие знать, они, имевшие лишь глаза, чтоб умолять, они жившие, как убийцы, под землей, они, жившие, как бандиты, на дне моря, они, жившие, как безумцы, среди небес
они, создавшие свои
законы вне закона,
они освоившиеся
в подмирном мире
они, поверившие
в Господа, слугу Господнего,
они, певшие
на казнях королей,
они, плясавшие
на буржуазных войнах,
они, молившиеся
на рабочую борьбу...
...отбросив честность
крестьянских религий,
забыв о чести
преступного мира,
предав невинность
варварских народов,
вслед за своим Али
Голубоглазым — они взойдут из-под земли, чтоб грабить — поднимутся
с морского дна, чтоб убивать, сойдут с небес, чтоб экспроприировать —
и чтоб учить своих товарищей-рабочих радости жизни
учить буржуазию
радости свободы —
учить христиан
радости смерти
— они разрушат Рим
и на его руинах
заложат семя
Древней Истории.
А после с Папой и со всеми таинствами
двинутся, как цыгане,
дальше, на Запад,
на Север, с красным знаменем
Троцкого на ветру...
Внутренняя комиссия — выборный орган на предприятии, представляющий интересы работников перед работодателем
ВИКТ — Всеобщая итальянская конфедерация труда, крупнейшее итальянское профсоюзное объединение, созданное в 1944 году, близкое к Компартии
Вилайи — административная единица в Алжире, а также здание администрации
https://www.cittapasolini.com/post/pasolini-profezia-1964
Перевод Кирилла Медведева
«Голубоглазый Али». Пророчество Пьера Паоло Пазолини
Петер Каммерер
Образ «Голубоглазого Али» является символическим для Пазолини 1962-1965 годов, погруженного в экзистенциальные размышления об отношениях между Севером и Югом, между христианством и марксизмом. Для Пазолини два вопроса пересекаются, а стихотворение «Пророчество» (Profezia) — центральная точка его поэтического анализа, — имеет форму креста. Но поиски эти повлияли и на другие его работы того периода: от «Овечьего сыра» (Ricotta, 1962) до «Поэзии в форме розы» (Poesia in forma di rosa, опубликованная в 1964 г.), от фильмов «Ярость» (La rabbia, 1963 г.) и «Евангелие по Матфею» (Vangelo secondo Matteo, 1964 г.) до фильма «Птицы большие и малые» (Uccellacci e uccellini, 1965-66). Затем «Птицы большие и малые» закрывают одну эпоху и открывают новую [1].
В первый раз мы встречаем «Голубоглазого Али» в стихотворении «Пророчество», написанном, вероятно, уже в 1962 году и опубликованном в сборнике «Поэзия в форме розы». Посвящение гласит: «Жан-Полю Сартру, который рассказал мне историю о голубоглазом Али». Сборник «Поэзия в форме розы» выходит в 1964 году, а в том же году Пазолини публикует вторую (на мой взгляд, ухудшенную) версию «Пророчества» и помещает его в важный сборник рассказов, сценариев и замыслов фильмов, написанных с 1950 по 1965 годы. Пазолини озаглавливает этот сборник, опубликованный в 1965 году, «Голубоглазый Али», тем самым располагая весь материал под неожиданным и новым углом зрения. Название объясняется в конце обращения к читателю, в котором описывается встреча с Нинетто в одном из кинотеатров Рима. Нинетто — «посланник», который говорит о персах. «Персы скапливаются у границ./ Но миллионы и миллионы их уже мирно переселились сюда, / они здесь, на конечной 12-го, 13-го, 409-го… Их главного зовут / Голубоглазый Али» [2].
Строки из «Пророчества» мы находим и в проповеди Св. Франциска в фильме «Птицы большие и малые» (снятого зимой 1965-66 гг.). Изначально цитаты, вошедшей в фильм, в сценарии не было, ее добавили позже, возможно, при дубляже. В сценарии проповедь Св. Франциска птицам дана в традиционном варианте: «Вы должны восхвалять и славить Бога... ибо увидев это, еретики могут обратиться и вернуться к истинной вере...»[3]. Вариант очевидный, известный, я бы сказал, скучноватый. Пазолини, возможно, это понял, и ему пришла в голову идея вложить в уста Св. Франциска строки из «Пророчества». В итоге святой обращается к птицам с гораздо большей силой: «Вы, не желающие знать и живущие как убийцы в облаках, живущие как бандиты на ветру, живущие как безумцы в небе, вы, имеющие свой закон вне закона и проводящие дни в том мире, что вне мира, и труда не знающие и танцующие на массовых казнях власть имущих».
Это «Третий мир» в своей жестокой невинности, свирепой иррациональности и экзистенциальной инаковости. Как быть с этой инаковостью? Св. Франциск понимает проблему и продолжает свою проповедь: «Мы можем познать вас только через Бога, потому что наши глаза слишком привыкли к нашей жизни и больше не могут распознать ту жизнь, которую ведете вы в пустыне и в лесу, богатые лишь потомством. Мы должны быть способны переосмыслить вас, и именно вы свидетельствуете о Христе очерствелым верующим — своей радостью, своей чистой силой, которая есть вера».
Указание весьма точное: мы находимся перед апорией, перед нами камень преткновения. Существование «Третьего мира» для мира развитого скандально, так как ставит перед нами задачу не осмыслить, а «переосмыслить» другого, изменить взгляд, поскольку «глаза слишком привыкли к нашей жизни», а сделать это можно «только через Бога». Чтобы хорошо видеть, необходимо нечто превосходящее нашу ситуацию. Бог — это своего рода точка опоры Архимеда, из которой можно сдвинуть мир. Рычаг революции опирается на эту точку.
Но официальные левые (неофициальные тоже), как и официальная церковь (несмотря на усилия, приложенные на Втором Ватиканском Соборе) не были готовы признать необходимость «переосмыслить» присутствие «Третьего мира» как органического факта, неотделимого от нашей жизни. С другой стороны, тогда было трудно уловить смысл понятия «люмпен-пролетариата» у Пазолини. Как неоднократно упоминает Гоффредо Фофи [4], в качестве социологического понятия оно трещало по швам; в качестве политического тоже, утверждает Салинари, который в газете «Унита» критикует позицию Пазолини, называя ее третьемиристской («terzomondiste»): «"Да" смелости, с которой Пазолини… напоминает нам о существовании огромной части человечества, терзаемой различными проблемами; но "нет" его желанию считать именно слаборазвитые территории движущими силами революции». Пазолини отвечает, что он «никогда не утверждал ничего подобного», настаивает на «диалектическом "скандальном" отношении отсталых или слаборазвитых стран с рационализмом центров неокапитализма» и на том, что «одна линия, похоже, объединяет наш городской и сельскохозяйственный люмпен-пролетариат… с африканскими племенами [5]».
Пазолини отстаивает социологическое и политическое значение своего понятия люмпен-пролетариат, но прекрасно понимает, что оно не сводится ни к социологии, ни к политике. Люмпен-пролетариат Пазолини — в такой же степени понятие теологическое.
Представление люмпен-пролетариата как жертвы, распятой на кресте — это отсылка к мифу, но также и описание животрепещущей реальности: прошлое, которое не прошло, а повторяется каждый день. Короче говоря, «Третий мир» напоминает не только наше прошлое, но присутствует в индустриальном обществе сегодня. Пятьдесят лет назад в своих стихах Пазолини предсказал своего рода нашествие «неевропейцев».
Он пишет:
Али голубоглазый,
один из многих сыновей сыновьих,
нагрянет из Алжира,
на лодках парусных и весельных.
С ним будут тысячи, с телами
крошечными и глазами
отцовских жалких псов
(…)
Они сойдут в Кротоне или в Парме,
мильоны их, одетых в азиатские
лохмотья и американские рубашки.
Они высадились в 1991 году в Апулии — я имею в виду албанцев, но описание вполне точное. Пазолини написал эти строки в начале 60-х годов, когда послевоенная итальянская эмиграция достигла своего максимального уровня, и никто не мог представить себе Италию страной иммиграции и «людей в лодках» со Средиземноморья. Никто. Только Пазолини хватило «социологического чутья». Он один смог расшифровать сообщение Нинетто, «посланника». Но, несмотря на то, что эти предсказания сбылись, они составляют лишь внешний аспект пророчества. Его истинная суть указывает совсем на другое. Рассмотрим стихотворение, написанное, как мы сказали, в форме креста [6].
В посвящении речь идет о Сартре, которому Пазолини обязан историей о Голубоглазом Али. Пазолини напоминает об этом в другом разговоре с Сартром, произошедшем в декабре 1964 года. Свидетельница — Мария Антониетта Мачокки, опубликовавшая репортаж в газете «Унита» 22 декабря 1964 года. Представляя в Париже «Евангелие от Матфея» , Пазолини был крайне разочарован, если не оскорблен, реакцией французских интеллектуалов-марксистов. Сартр утешает его, и Пазолини говорит: «Я посвятил Вам, Сартр, одно стихотворение, «Голубоглазый Али», на основе истории, которую Вы рассказали мне в Риме». Сартр отвечает: «Я разделяю Ваше мнение о том, что реакция (левых) французов на "Евангелие"... неоднозначна. Они не приняли культурного Христа. Левые отвергли его. Им также неясно, что делать с фактами, касающимися христологии. Они боятся, что жертва люмпен-пролетариата может быть истолкована как мученичество Христа». «Овечий сыр» Пазолини дает именно такое толкование, и правые бурно отреагировали на демистификацию традиционной иконографии [7]. Но сейчас, в «Пророчестве», поэт идет еще дальше и настаивает на другом значении креста — искупление/воскресение.
В стихотворении с самого начала слышна библейская тональность, в нем рассказывается о «сыне», который приходит в засушливую Калабрию, где:
...луна цвета фекалий возделывала земли,
которые не полюбило лето.
И в те сыновьи времена
любовь как раз могла
начаться, но не началась.
Мы находимся в Калабрии в период аграрной реформы, а любовь могла начаться, потому что:
…Это было время,
когда сводило в тень мир капитала
новое Христианство...
Представление о раннем христианстве как о предшественнике рабочего движения принадлежит еще Энгельсу и Каутскому [8]. Со своей склонностью к преувеличениям Пазолини переворачивает это представление, говоря о «новом христианстве». Но его время так и не приходит, и сына «трясет от ярости». Эта ярость нам знакома — ярость Христа из «Евангелия» Пазолини. Христос, который почти никогда не улыбается.
...Если он не улыбается,
то потому что для него надежда
была не в свете, а в рациональности.
Ex oriente lux. Но «новое христианство» застревает на мели западного рационализма. «Рабочий из Милана» борется «с таким величием» за свою зарплату, он «добывал без толку» аграрную реформу для крестьянина с Юга [9] и «без толку модернизировал» его. Два раза в одной фразе используется это мрачное слово: inutilmente (бессмысленно, напрасно). Знание сына сталкивается с «напрасным» («inutile») знанием про развитие и
про профсоюзную борьбу,
и про химические удобрения, про шутки
Благотворительных агентств,
про демагогию и государства, и Компартии...
Так крестьянин с Юга вершит свою судьбу, оставляя собственную землю и уезжая к «великолепному солнцу Севера», заменяя свои «фетиши смутные» другими, новенькими — холодильниками, телевизорами и «божественностью» внутренних комиссий. И «три тыщи лет минуло,
не три столетия, не три года». Так заканчивается тысячелетняя история, которая больше, чем просто эпоха?
Ох, сын-то знает: дар знания это ветер в небе, меняющий направление.
Теперь он, возможно, дует из Африки...
В наш мир вторгается другое, иррациональное, знание [10], неприрученный «Третий мир» заставляет нас столкнуться с противоположным представлением о жизни [11]. Прибывают
«они, никогда не хотевшие знать, они, имевшие лишь глаза, чтоб умолять, они жившие как убийцы под землей, они, жившие как бандиты на дне моря, они, жившие как безумцы среди небес», те, к которым была обращена, как мы видели, проповедь Св. Франциска, мистического святого, пропитанного «Востоком» [12].
С этим вторжением стихотворение расправляет крылья, совершая сновидческий полет, и являет нам грандиозный пророческий синтез: «Они» учат «своих товарищей-рабочих радости жизни», учат «буржуазию радости свободы», учат «христиан радости смерти». Финал объединяет «милого папу с загадочным отеческим упрямством» [13] и Троцкого, большевика — «индустриалиста», олицетворяющего ересь.
...они разрушат Рим
и на его руинах
заложат семя
Древней Истории.
А после с Папой и со всеми таинствами
двинутся, как цыгане,
дальше, на Запад,
на Север, с красным знаменем
Троцкого на ветру...
Это пророчество напоминает знаменитое название книги Карло Леви о путешествии в СССР «У будущего — древнее сердце», а также сближает Пазолини с другим великим марксистским мыслителем-еретиком — Вальтером Беньямином [14]. Соединяя совершенно разные корни и предпосылки, Беньямин приходит к двум тезисам, вокруг которых вращается его мысль: революция невозможна без «горящего теологического ядра», и — вопреки марксистско-ленинскому «проспективизму» (prospettivismo) — «основное задание коммунистической революции состоит в освобождении прошлого». О необходимости этого и о двух дорогах и говорит нам поэтическое, сновидческое и мистическое пророчество Пазолини.
1. См. Peter Kammerer, «L’uccellaccio vola alto» in: Il Passaggio, anno V, n. 4-5, Roma 1992.
2. Также в первом эпизоде в сценарии «Птиц больших и малых» Нинетто исполняет роль «посланника» или «посредника» между диалектальными койне и официальным языком европейского рационализма — французским.
3. Pier Paolo Pasolini, Uccellacci e uccellini, a cura di Giacomo Garnberti, Milano 1966, 115.
4. В рецензии на «Евангелие по Матфею» Гоффредо Фофи пишет: «Однако становится все более ясно, что он выбрал мир прошлого, мир, который больше нам не принадлежит, и отказался взглянуть на него глазами человека, обладающего хотя бы неким общим видением, человека, который хотя бы мельком смог бы взглянуть и на мир так называемых развитых, индустриальных обществ». G. Fofi, La mostra cinematografica di Venezia, in “Quaderni Piacentini”, n 17-18, 1964, перепечатано в Capire con il cinemа, Milano 1977, стр. 34. Реакция Пазолини была очень резкой, например, два его письма Пьерджорджо Беллоккьо в октябре 1964 года в P.P. Pasolini, Lettere 1955-1975, Torino, 1988. Через семь лет по случаю выхода «Декамерона» Фофи настаивает: «Как исчезает Неаполь и какие противоречия несет в себе эта метаморфоза, как он запутывается в фабриках Севера или как его экономика запутывается в бесконтрольном развитии и вечном кризисе Юга, как этот огромный процесс происходит, по крайней мере, с 60-х годов и далее, или каковы его перспективы, Пазолини, похоже, не особо волнует. Он воспевает народ вчерашнего дня, форму естественной "радости жизни"...», см. Quaderni Piacentini, n.44.45, 1971, перепечатано в: Capire con il cinema, Milano 1977, pag. 241.
5. Libri-Paese Sera от 23.3.1966. Не только сегодня, но уже в послевоенной Италии утверждение о тесном культурном родстве обширных частей доиндустриальной Италии с Северной Африкой или Ближним Востоком и т.п. считалось оскорбительным. Например, см. историю книги Франко Каньетта «Banditi a Orgosolo», против которого в 1954-1955 гг. велся процесс. Все хотят быть родственниками только богатых братьев из Срединной Европы («mittel-europei»).
6. Стихотворение является частью главы «Il libro delle croci», в которой перед «Пророчеством» располагается другое стихотворение — «Новая история» (La nuova storia), — его мы здесь не рассматриваем.
7. См. Pasolini: cronaca giudiziaria, persecuzione, morte. Milano, Garzanti, 1977, и позднее, по случаю выдвижения кандидатуры судьи Ди Дженнаро в Национальное управление по борьбе с мафией, Enzo Golino: «Di Gennaro contro Pasolini», La Repubblica del 13 agosto 1992.
8. Фридрих Энгельс, К истории первоначального христианства; Карл Каутский. Происхождение христианства.
9. В общем духе историографии того времени Пазолини видит аграрную реформу плодом социальной борьбы Севера, недооценивая большой вклад крестьянского движения юга; см., например, Paolo Cinanni, Lotte per la terra e comunisti in Calabria 1943-953, Milano 1977.
10. «Стихия религиозная и иррациональная — это древняя стихия, которая сопровождает меня как человека и писателя с самого рождения», Pier Paolo Pasolini in: Una discussione del ’64, in AA.VV., Pier Paolo Pasolini nel dibattito culturale contemporaneo, Amministrazione Provinciale di Pavia, comune di Alessandria, 1977, pag. 93, перепечатано в Pier Paolo Pasolini, Le regole di un’illusione, a cura del Fondo Pier Paolo Pasolini, Garzanti 1991, pag.103.
11. Pier Paolo Pasolini, L’Aigle in: Vie nuove del 29 aprile 1965, переиздано в: Le belle bandiere, Roma 1978. pag. 322.
12. Pier Paolo Pasolini, Liliana Cavani, Adriana Zarri in: Lo scandalo di Francesco dibattito in Orizzonti, 5.6.1966; Пазолини критикует фильм «Франциск» Кавани: «В фильме Франциск показан максимально западным. Средневековье здесь очищено от того восточного влияния, которое объективно присутствовало в его реальных социальных и экономических условиях. Отброшены восточные элементы... которые были в мире Франциска...»; и еще: «Я бы сказал, что неверующему больше нравится святой Франциск, который разговаривает с птицами и творит чудеса. Западная религия, пронизанная секуляризмом, который она считает революционным по отношению к своему клерикальному духу [...], предпочитает демонстрировать скептицизм и иронию по отношению к чудесам. Но чудеса и есть религия».
13. В фильме «La Rabbia» , 1963 года; и ещё: «Новый Папа, с его милой, загадочной черепашьей улыбкой, похоже, понял, что он должен быть пастырем обездоленных, потому что они — древний мир, и именно они поведут его вперёд сквозь века, вместе с историей нашего величия» (из неизданного саундтрека к фильму).
14. Беньямин был практически неизвестен в Италии до 1962 года, когда вышел «Angelus Novus». Пазолини, насколько мне известно, ни разу не упоминает о нём.
Петер Каммерер — литературный и театральный критик, переводчик Пазолини и Грамши на немецкий. Соредактор книги «Карл Маркс. Антология: капитализм, инструкция по применению» (Фелтринелли, 2010).
Перевод Алены Темировой, редактура Кирилла Медведева
