Отвечают Тимофей Раков, Андрей Олейников, Павел Кудюкин, Ярослав Леонтьев, Илья Будрайтскис.

Тимофей Раков, историк:

Народный характер Октябрьской революции состоит в том, что она, помимо очевидных социальных завоеваний, вроде земли, мира, равноправия народов бывшей Российской империи, сама была мерой защиты демократии. К осени 1917 года демократия переживала кризис. Генералитет и правые партии вроде кадетов инспирировали заговоры, стремясь передать власть в руки русского Бонапарта — Лавра Корнилова. Руководство Советов откладывало свои перевыборы, стремясь сохранить политические позиции. Временное правительство было самопровозглашенным, никем не избранным органом. Решение всех насущных проблем им откладывались до Учредительного Собрания, дата созыва которого постоянно откладывалась. Меж тем народные массы левели, особенно после неудачного корниловского мятежа. Осенью 1917 большевики получили большинство в Петроградском совете, будучи на тот момент фактически запрещенной партией. Крестьяне зачастую отдавали предпочтение левой части партии эсеров, более радикально настроенной в решении аграрного вопроса. Так что сам по себе Октябрь стал легитимным результатом процесса народного полевения, который начался ещё в момент свержения царя.

Ярослав Леонтьев, историк, доктор исторических наук:

Если отвечать коротко и тезисно, то, пожалуй, так. Первоначально, думаю, это напоминало бланкистский переворот, расколовший крестьянство, и даже рабочих, не говоря уже об интеллигенции. И спровоцировавший начало Гражданской войны, ещё не тотальной, а на окраинах. Съезд Советов в Смольном не охватывал даже все Советы рабочих и солдатских депутатов, да и его покинула треть делегатов. Однако, после раскола эсеров, и принятия одобренного всем трудовым крестьянством Основного Закона о социализации земли, революция стала приобретать народный характер, а не какой-то матросский. Впрочем, было бы гораздо менее болезненно создать коалиционное правительство, с которым были согласны и правые большевики, председатель ВЦИК Каменев и председатель Моссовета Ногин, левые эсеры и меньшевики-интернационалисты, и не распускать так грубо Учредительное Собрание, как, кстати, считала и Роза Люксембург.

Андрей Олейников, кандидат философских наук, старший научный сотрудник ШАГИ РАНХиГС:

Если я правильно улавливаю интенцию этого вопроса, нас должна интересовать проблема легитимности октября 1917 г., считать ли его оправданным логикой революции, теми социально-политическими преобразованиями, которые начались еще в феврале того же года, или самочинным захватом власти одной из наиболее влиятельных на тот момент политических партий. С моей точки зрения, одно не исключает другого. По крайней мере, до определенного времени. События 25–26 октября, которые сами большевики не стеснялись называть «переворотом», нельзя считать совершенно неожиданными. Они были подготовлены серией просчетов и ошибок, допущенных Временным правительством и коалицией леволиберальных политических сил, поддерживающих его за весь период с февраля по октябрь 1917 г. Самый большой просчет заключался в затягивании созыва Учредительного собрания. Более того, складывается впечатление, что на определенном этапе Временное правительство перестало верить в его целесообразность и, как следствие, подорвало собственный авторитет. Большевики, взяв власть в октябре, сохраняли лояльность идее Учредительного собрания и подтвердили, что выборы в него пройдут в намеченное ранее время — 12 ноября. Свое правительство, Совет народных комиссаров, они также называли «временным», т. е. действующим до созыва Учредительного собрания, на котором должна быть принята российская конституция. Однако, как все мы знаем, едва созванное 5 января 1918 г. Учредительное собрание было на следующий день разогнано большевиками. Именно это событие, а не восстание 25 октября 1917 г., я предложил бы считать в строгом смысле переворотом, который уже не укладывался в предшествующую логику революции и означает узурпацию власти, совершенную большевистской партийной номенклатурой.

Павел Кудюкин, историк, профсоюзный активист:

Сама дихотомия представляется мне ложной и примитивизирующей проблему. Великая российская революция (а я придерживаюсь именно такой концепции событий вековой давности в нашей стране) слишком сложный и многомерный процесс, чтобы сводить его к таким простым противопоставлениям. Сами по себе события в Петрограде в октябре 1917 г. вовлекли на удивление мало людей — со всех сторон в них участвовало не более 30 тыс. человек при пассивном сочувствии большевикам и их союзникам со стороны значительной части питерского пролетариата и гарнизона. Но их последствия были действительно грандиозны (и весьма противоречивы) не только для нашей страны, но и для всего мира. «Октябрьский» этап Великой революции, продолжался, по моему мнению, до лета 1918 г. Его завершение определяется такими событиями, как политико-юридическое оформление партократического режима (не столько первая советская Конституция, сколько создание системы, фактически делающей невозможной легальную смену правящей партии), разгром независимого рабочего движения (арест делегатов всероссийского рабочего съезда в Москве), так называемый «перенос социалистической революции в деревню» (политика комбедов) — как «результат всех этих (и других) процессов развёртывание полномасштабной гражданской войны. Естественно, события этого периода не могут быть сведены к действиям большевиков — важнейшим их компонентом были массовые движения, особенно „чёрный передел“ и общинная революция в деревне. Радикально устранив остатки крепостничества, эти процессы создали предпосылки для развития „низового“ капитализма („американского пути“ по В.Ленину), но, с учётом общины и кооперации, в „социализированном“ виде. Вместе с тем крестьянская и солдатская революции привели к грандиозному выплеску архаики в общественную жизнь. Решая социально-экономические задачи буржуазно-демократической революции, большевики вместе с тем провели фактически контрреволюцию в социально-политической сфере. Они уничтожили демократические завоевания Февраля: свернули свободу слова, убедили профсоюзное большинство совершить по сути самоубийство, отказавшись от независимости профсоюзов, отняли у рабочих право на самоорганизацию и забастовки, отбросили „четырёххвостку“ и вернулись на новых основаниях к куриальной системе выборов. Объективно перед российской революцией стояли задачи именно капиталистической модернизации, и в этом смысле она была „буржуазно-демократической“, но в силу и особенностей страны, и общих тенденций развития миро-системы эти „капиталистические“ задачи решались не буржуазией и против буржуазии. Вместе с тем идеологическое оформление революции было социалистическим, и это привело к выдвижению утопических целей, которые парадоксальным образом стали основным фактором международного влияния российской революции. Последнее также было двойственным. Отношение к большевистскому режиму и проблеме „демократия или диктатура“ закрепило второй великий раскол международного рабочего движения, начатый „крахом II Интернационала“ в связи с Первой мировой войной с трагическими последствиями. С другой стороны, русская революция породила „великий страх“ у мировой буржуазии, который в период между войнами привёл к оформлению правоавторитарных и тоталитарных режимов, сочетавших террор с социальной демагогией и элементами (порой значительными) сильной социальной политики. После Второй мировой войны преобладающей реакцией в развитой части мира стало оформление „Wellfare State“.

Илья Будрайтскис, историк, публицист:

Вслед за практически всеми современниками событий 1917-го не считаю взятие власти большевиками в октябре отдельной революцией. Это часть революционного процесса, открытого народным восстанием против самодержавия в феврале 17-го и занявшегося несколько лет, включая Гражданскую войну. По своей форме этот момент, конечно, не был „народным“, так как очевидно не проходил при участии широких масс и представлял собой спланированную операцию, организованную Военно-революционным комитетом под руководством большевиков. Однако так же очевидно, что этот переворот был не волюнтаристским решением некой партии, не имевшей поддержки снизу, но стал итогом политического развития масс на протяжении всех предшествующих событий революции. Можно сказать, что такой двойственный характер — партийного переворота, невозможного без поддержки снизу — стал определяющем для всей последующей эволюции советского режима, сочетавшего в себе потенцию преодоления государства и насильственной трансформации общества сверху. Рожденная в исключительных условиях изолированной революции в разрушенной и экономически отсталой стране, большевистская власть несла в себе это трагическое противоречие. Даже в самые страшные годы сталинского государственного террора сопротивление ему во многом хранило память о другом большевизме — ленинском, антигосударственном, не обманывающемся относительно собственной исторической ограниченности.

Впервые опубликовано на Заново.медиа, октябрь, 2020