--с--л-о---во-----

Лук полукольцами, помидоры кубиками и майонез рекой-Волгой ― как они шли друг другу, как льнули. Костя резал и солил, перемешивал и кружил. Точно пассат, точно кулинарный водоворот. И тут пришло сообщение от Евы.

― В майонезе же, ― громко сказал Костя, глядя на руки. Между ним и Евой (он точно знал) существовала прочная духовная связь, а значит, она поняла, почему вдруг он не ответил ей мгновенно.

“Можешь встретить меня у метро? ― писала она, ― а то какой-то пьяный хрен привязался. Говорит, что больной. Что трахнет, и ничего ему не будет. Я минут через двадцать уже подъеду”.

Костя расстроился: он только забросил макароны в кастрюлю. “Конечно, надо встретить, ― решил он, ― но какой он ― этот пьяный хрен? Хорошо, если сговорчивый. Скажу, не трахай, он и не станет. А ну как буйный…”. Костя быстро переодевался из домашнего в зимнее и соображал. “Возьму нож, ― подумал он, ― не помешает. Я только покажу, тыкать не буду”.

Он отменил макароны, выключил свет и поспешил к лифту. Выскочил из подъезда, завернул за угол и почти побежал к метро. Из полицейской машины, гладковыбритый как пуля, ему навстречу вылетел рядовой. Костя с детства путался в званиях, и реформы не добавили ему уверенности. Он выпалил:

― Товарищ полковник, разрешите идти. Я очень спешу.

К счастью, полицейский и сам плавал в этих вопросах, поэтому только лениво ответил:

― Разберемся.

И добавил любимое:

― Ваши документы.

― Нету, ― сказал Костя, ― да я ненадолго выскочил, девушку встретить.

― Какую девушку? Когда пропала?

― Да никто не пропал, она написала, попросила встретить. Вот видите, сообщение.

Полицейский оглянулся по сторонам.

― Запрещенный мессенджер? ― не то спросил, не то выстрелил он.

― Да ну товарищ… Ну какой запрещенный, все же пользуются.

― Насчет всех разберемся. Еще что-нибудь запрещенное имеется? Колюще-режущее, огнестрельное, наркотические?

Костя засомневался: предъявлять нож или нет? Эх, не тому он хотел предъявить.

― Видите, девушка что мне пишет… Я же не знал… Поэтому взял… Вот…

Полицейский перекрестился:

― Нож?

Он приложил нож лезвием к ладони.

― До сердца и дальше, ― прошептал он. Затем открыл дверь машины и сказал в салон:

― Тут товарищ… С запрещенным мессенджером, с ножом и без документов. Что делать будем?

Из машины что-то пробормотали, на что полицейский ответил “понятно, сейчас” и повернулся к Косте.

― Вы за кого голосовали?

― Я не…

― Ц, ц, ц, ц, ц, ц, ц, ― полицейский в ужасе цокал языком, будто проверял, не проскочила ли эта буква в слово “предатель”. ― Проедем.

― Да куда… У меня же девушка, я же объяснил.

Полицейский отдал честь и сказал:

― Много у кого девушка. А нож ― мало у кого. Разберемся.

Костя сел в машину. Они ехали минут семь: двое полицейских и он ― сзади. Они успели задать десяток вопросов.

― Детское порно распространяете?

― Скотоложством занимаетесь?

― Государственные тайны знаете?

― К суициду подталкивали?

Они уже повидали ментовскую жизнь и знали, что не голосуют приблизительно такие граждане.

В отделении было неуютно. Как в полузаброшенном детском саду с решетками и проститутками и тяжелым запахом старых детей. Угрюмый толстый дежурный медленно суетился за стеклом. Косте сказали выключить телефон.

― Кто там у вас? ― крикнул дежурный.

― Да очередной власовец, ― отозвался полицейский.

― Вольнодумец, ― поправил дежурный, ― сколько раз я могу тебе повторять. Вольнодумец.

Костю завели в “обезьянник” к двум проституткам. Они сидели на топчане, так что он встал в углу. Когда он вошел, одна говорила:

― Ну, конечно, он опирался на яркие эффекты, на modus operandi. Но эта яркость его, в конце концов, и погубила.

― Не скажи, он все–таки много пил, жил небогато…

― Ну, да, с теперешними расценками нас бы он не смог позволить.

Они посмотрели на Костю.

― А тебя за что? ― спросила одна. Костя рассказал. В ту же минуту от благодушия и интеллигентности их не осталось и следа. Та, что сидела ближе, встала и дрожащим шепотом произнесла:

― Я отъебу любого ― любого! ― за свободу. Но тобой, шлюха, ― побрезгую.

Костя просидел около часа. Представлял, что делает Ева, думал, дошла ли она. Ему нечасто удавалось вот так спокойно подумать, перекинуться с собой вопросом-другим. Наконец, дежурный попросил привести его. Костя впервые оказался по ту сторону стекла. Телефон, расписания, кнопки, жуткий линолеум. Костя сел. Дежурный назвал его имя и фамилию.

― Да, это я.

― Мы разобрались. Вы свободны.

― Так быстро?

― Ну, ― усмехнулся дежурный, ― у нас все–таки организация, а не сарай. Девушка ваша дома, выпила чаю с каким-то незнакомцем минут сорок назад и пошла домой. Дайте нам день, и мы раскопаем его имя…

― Да не нужно, спасибо…

― Не верите? ― он вдруг встал, сжал большой кулак. ― Да вы знаете, какая мощь у нас. Вот говорят, черноморский флот… Да у нас и на Белом море такая мощь, что мы завтра воронежскими реками выйдем к Вашингтону и направим орудия на их этот самый дом.

― Верю, ― предпочел сказать Костя.

― Вот. Ладно. Идите. Скажите, личный вопрос. Кто вы по профессии, что у вас так девушка вечерами гуляет?

― Переводчик.

― Кто?

― Переводчик. Английский, французский.

― О, Господи.

Дежурный переменился в лице и словно похудел, похорошел. Как фотографии на сайте знакомств в его глазах замелькали эмоции. Удивление ― восхищение ― недоверие ― доверие ― вернемся к восхищению, да, оставим его.

― Я попрошу вас… ― сказал он, ― это уже не как представитель закона, а чисто как человек. Если только можно. Поднимитесь в мой кабинет. Это минут на двадцать, не больше.

― Хорошо.

Дежурный заулыбался. Он крикнул неизвестному Семенычу подменить его, а сам повел Костю к лестнице.

― Станислав Сер… Ай, просто Стас, ― сказал он, пока они поднимались.

― Костя, ― снова представился Костя.

― Я сейчас быстренько кофе сделаю, ― пообещал Стас, ― я, увы, не гурман, если вы гурман, не обижайтесь. Я кофе делаю без изысков: в турке карамелизирую тростниковый сахар, потом туда чуть кардамона, чуть черного перца, кофе, воды, потом чуточку присолить и ― готово.

Он вопросительно, даже заискивающе посмотрел на Костю.

― Этого вполне достаточно, ― сказал Костя, который пил растворимый.

В самом конце коридора Стас отпер маленькую дверь, непохожую на остальные.

― Все никак не покрашу ее в черный, ― извиняясь, сказал он. Они оказались в узкой комнатке, совсем не вязавшейся с карманниками, зарвавшимися профессиональными нищими и прочей преступной шушерой, оставшейся за дверью. Здесь на полу лежал ковролин, стоял даже маленький диванчик, стол, стул, шкаф с книгами, старый компьютер, плитка. Стас достал чашки, турку. Костя хотел включить телефон, предупредить Еву. Но Стас приподнял руку и застенчиво сказал:

― Прошу… не надо. У меня здесь вроде храма. А в храме, сами знаете…

“Ох, ― подумал Костя, ― попал я. Сейчас расскажет, как вера помогла ему дежурить более истово”.

Стас сварил кофе. При этом он ласково бормотал:

― А… вот мы сейчас… маленький… ага… вот мой хороший… карамелизовался… ох, кап-кап… ать… оп…

Наконец, он подал чашку с блюдцем Косте, а сам полез в шкаф.

― Я не так давно увлекся документами. Вы подумаете, ага, свихнулся Стасик, мало ему документов на работе. Может, и не мало, но все не те. Все сегодняшние, современные. А меня в преданья потянуло. Приду сюда, заварю кофе и читаю, читаю, читаю. Императорские указы, мирные договоры, кондиции, петиции, полиц… а, нет, увлекся. В общем, то время. Отличное от нашего. А буквально три месяца назад стал наказы читать. Вот где интересно. Если петиции и договоры это все–таки официально, то наказы как-то гуманнее, по-земному.

Он достал старый документ.

― Вот, например: закон христианский научает нас взаимно делать друг другу добро, сколько возможно. Это ли не жемчужина? Не верх гуманизма?

Костя уже не верил, что он в полиции.

― И так спускался я от государственных мужей все ниже по иерархии. И наткнулся на наказ одного дворянина, из мелких, своим сыновьям. Да где же… А.

Он дрожащими руками достал два пожелтевших листочка, упрятанных в канцелярские пакетики.

― Вот. Две зарплаты угрохал. И жезл именной еще подарил. Я ж в ГАИ начинал.

“Фу, ну хоть не про веру, ― подумал Костя, ― а в чем моя помощь, интересно”.

― А в чем моя… ― начал он.

― О, все очень просто. Если бы я мог сам… Но интернет ответа не знает! Коллеги (он махнул рукой)… сами понимаете: у них дебошир верхом на наркомане, до наказов ли им. А жене признаться не могу, две зарплаты все–таки. Да и жезла она хватилась. Где-где, где-где. Вот бабы, да? Лежал, она и не вспоминала. Ну, так, иногда в праздник скажет, а вот жезл у тебя, помнишь. А тут извелась прямо.

Он махнул еще раз.

― Мне нужно, чтобы вы сказали, знаете ли вы такое слово…

― Какое?

― Вот смотрите. У дворянина этого двое сыновей. И он написал им письмо-наказ. Вот оно. Он просит не драться за его имение, а рассудить все по уму совести. Ни в коем случае не продавать рощу соседу, а если уж тот захочет, то отдать в крайнем случае пруд. Ну и другие просьбы: про наследство, про то, чтоб долгов карточных не наделали. Потом про любовь первую, мол, если жива будет, разыщите и тысячу рублей подарите. Казалось бы, конец письму. Но тут приписка есть.

Не прикасаясь к документу даже через пластик, он показал пальцем приписку.

― Вот, пишет он. Особливо хочу отметить, что, коли ниспошлет Господь всемогущий на ваши дома да на женщин ваших мерезь сухую, а сверху того коли и влажную, не препятствуйте тому да примите с благоволением и чрезмерной радости или горести не выказывайте, ибо уберечься от нее ни одному творению божьему да не удастся, а прожить жизнь надобно. Всякий раз твердите себе, сыновья мои, что скорейшим от нее исцелением явится-де принятие ее. Ну и дальше на все воля Божья, ваш такой-то…

Он посмотрел на Костю просительно.

― Мерезь. Что это?

― Я даже не знаю…

― Никогда не встречали?

― Боюсь, нет…

― А влажная мерезь? Сухая?

― Тоже нет.

Стас с досадой ударил себя кулаком по колену.

― Эх. Черт. Что ж это такое? Я все перерыл. Хотя мне особо негде рыть… Так, попадется насильник-этимолог, но и он не знает.

― Может, неразборчиво написано? ― предположил Костя.

― Да нет, вот. ― Стас аккуратно показал листок. Костя прочитал:

― М-е-р-е-з-ь.

― Ну, видите.

Косте стало интересно.

― Может, животное какое? Насекомое?

― Я и сам думал. Как удобно: насекомое. Но что за насекомое? На дома и на женщин нападает. Термиты? Саранча?

― Саранча ― на женщин? ― засомневался Костя.

― Ну и я о том же. Сороку бы я еще понял и даже не осудил. Не-ет, тут напасть поглубже, тут понимать надо.

― И что ― ни в одном словаре?

Стас взглянул на Костю, как бы примеряясь. Затем решился и распахнул шкаф. Оттуда посыпались словари. Сколько их упало: пятьдесят? сто?

― Я теперь знаю, что такое мацерация, Мекнес и кто такой Мэрилин Мэнсон. А мерезь и ныне там…

Костя допил кофе.

― Вы прямо меня заинтересовали, ― признался он.

― Да? ― Стас загорелся. ― Ай, как хорошо. Мне единомышленника днем с ментовским огнем не сыскать. Вот хоть вас с ножом приняли.

Костя вспомнил, чего он вдруг здесь.

― Мне пора, вы знаете, но…

― Идите, идите.

― А как же…

― Давайте так. Если вдруг, каким-то чудом, вы что-то узнаете ― звоните. Стоп. Нет. У нас, кажется, прослушиваются звонки. Заходите, я так понимаю, вы недалеко живете.

― Да, рядом.

― И еще просьбочка. Никому, я вас попрошу. А то поскачут по району слухи, а у нас, сами знаете: насилуй, грабь, но ― ничего необычного не допускай. А мерезь, я думаю, позаманчивее грабежа будет.

Костя пообещал. Они встали, и Стас вывел его к выходу.

― Смотрите, ― для вида сказал Стас, ― в следующий раз голосуйте. Равнодушных у нас нет!

Костя пообещал, попрощался и вышел. Около отделения была аптека, а рядом с ней ― давешние проститутки. Они чокались крохотными бутылочками и пили за свободу. Увидев Костю, они отвернулись.

-от--к-р---ы--т-и---е

Прошло месяца четыре, показалась весна. Льда на водоемах не стало, и вместе с ним проломились Костины отношения: они с Евой разъехались. Костя ходил на работу, в кафе, сердился из–за мелочей, спал. Ничего необычного не врезалось в его жизнь за это время, ничего не смутило и не напугало. Он еще тщетно поискал “мерезь” в интернете, но ничего не нашел.

Как-то быстро он привык жить один, насобирал новых привычек. Купил халат, кожаные тапочки, книжку про красное вино, стал запоями смотреть и пересматривать скверные юмористические передачи, которых раньше не касался. Ему казалось, что везде и у всех горит жаркая молодость, и только он сидит с погасшей спичкой в руке. Они с Евой не прожили вместе и полугода, но Костя думал, что все потеряно. Вокруг гремел слаженный хор из тех, кто посчастливее.

Сегодня он собирался к другу на вечеринку. Заканчивалась суббота, и Костя одевался. Все уже собрались, ждали только его. Костя наклонился к ноутбуку, написать, что уже вызвал такси и минут через двадцать будет. Писал он все в том же “запрещенном” мессенджере.

Однако, когда он приехал, оказалось, что благороднее было бы остаться дома. Все девушки собрались в одной комнате и рыдали, а мужчины пили в другой. Костя спросил друга, что случилось. Друг рассказал, что одна из девушек не так давно схоронила собаку, а сегодня утром должна была ехать за щенком на подмену, но приехал дальний родственник заводчика, охотник, и забрал весь помет. Она выпила и пришла сюда, остальные потихоньку перетекли к ней на диван и ковер.

― Возьми, что ли, фрукты, отнеси им, ― сердито сказал друг. А то они сейчас там наебашатся, а я потом ― что? Тебя они еще не прогоняли.

Трезвый Костя взял виноград и бананы и пошел. Из–за двери доносились рыдания. “Вот радость мне досталась, ― подумал он, ― приехал. Я же тоже планировал…”

Сквозь слезы до него донеслись слова:

―…такой милый. Я ему уже страничку в инстаграме завела. “Уш-Плюш”: у него просто такое ухо…

И она снова зарыдала. Ей вторили.

― Все одно к одному, ― жаловалась девушка. ― У меня еще мерезь, как назло.

― Сухая? ― спросил кто-то.

― Конечно, сухая. От влажной я бы дома валялась, не вставая.

― Да, да.

Костя резко проник в комнату, роняя бананы. Он на бешеной скорости проскочил приветственные приличия и спросил:

― У вас мерезь? Вы сказали мерезь?

Девушки посмотрели на него с отвращением. Он будто обернулся их общим младшим братом, который подслушал что-то незащищенное, внематочное. Одна из них поднялась:

― Молодой человек…

Дальше камнями полетели слова о Костиной невоспитанности. Костя извинялся, говорил, что тысячу раз не прав, хотя даже в худшем случае был не прав лишь единожды. Но извинения не исцелили ситуацию. Больше того: девушки начали надевать туфли, вытирать лица и уходить. Бананы они игнорировали.

Мужчины разозлились, выпили и развеселились. Костя смеялся со всеми, но мерезь упорно не покидала его головы.

Наутро похмельное откровение озарило его. Конечно. Нужно пойти к Стасу, к тому полицейскому, и рассказать ему все. Может, он уже и сам продвинулся в поисках и вчерашний случай окончательно подтолкнет его к разгадке. Костя выпил капустного рассола, оделся и пошел в участок. Но его не пустили. Он не смог назвать ни фамилии, ни звания Стаса. К тому же было воскресенье. Но ни в понедельник, ни в среду ему пройти тоже не дали, ссылаясь на загруженность. Да и объяснить толком Костя ничего не мог: мерезь оставалась секретом, а по “личному делу” полицейские двери не отворялись. В пятницу Костя кое-что придумал. Он взял нож и пошел к метро. Через пять минут его приняли и отвезли в участок. Стас вскочил ему навстречу и тут же увлек в свой кабинет. Там он крепко обнял Костю и стал заваривать кофе, рассказывая.

― Как же здорово, что ты пришел. (Он уже запросто говорил Косте “ты”) Я столько узнал… Осведомитель брякнул. Оказывается, в сотне километров от Москвы есть Мерезяково. Чувствуешь? Мерезяково. Не оттуда ли мерезь? Но, давай не спешить. В этом селении живет старая бабка, ей что-то вроде ста лет. Она там с основания. Вот к ней и поедем.

― Поедем? ― спросил Костя.

― Ну, конечно, у меня “нива”.

― А-а… ― сказал Костя и рассказал, что он узнал. Стас задумался.

― Что же это такое? Какая-то женская болезнь? Сыпь?

― Не думаю, ― сказал Костя. ― Влажная сыпь? И потом, где тогда лекарства от нее нее, мази? Тут что-то выше этого, значительнее.

― Значит завтра в семь утра?

― Получается, в семь.

― Я сварю термос кофе, а ты возьми что-нибудь пожевать.

Костя удивился, как легко согласился. Да, делать ему было особенно нечего, но все–таки выходные, можно сходить в кино, в галерею, и вообще притвориться, что ведешь активную интересную жизнь, какой блистают в соцсетях. Вместо этого он без пяти семь стоял у подъезда с пакетом свежих баранок. Зеленая “нива” появилась из–за угла.

― Баранки, ― едва не кричал Стас, ― моя любовь.

Сев в машину, Костя вдруг испугался, что им не о чем говорить, но Стас так быстро расположил его к себе, как будто и не существовало между ними временной и профессиональной разницы. Костя боялся, что Стас начнет опять грозить русской мощью и сыпать предметами национальной гордости, но это осталось в участке. Здесь, за рулем, Стас был совершенно обычным и даже обаятельным человеком. Он говорил:

― Вот волосы. Ты замечал, что с возрастом они у всех становятся короче? Нет, я не имею в виду, что это чудо и они сами укорачиваются. Просто, если в детстве ребенок орет, стоит только приблизиться к нему с машинкой или ножницами, то в старости… Поэтому и бегают молодые патлатые твари… А женщины! Ты посмотри, какие у них гривы в двадцатилетнем возрасте. Да можно обезьян запускать, как на лианы. И старухи? Ты видел хоть одну длинноволосую старуху? В городе. В деревне-то еще есть, может, и “наша” будет с длинными. А в городе у них все аккуратно: чик-чик.

Костя вспомнил свои детские фотографии и улыбнулся. Как точно Стас попал с описанием. Ему самому захотелось что-нибудь рассказать. Они разлили кофе, открыли баранки, ели и разговаривали. Костя вспомнил первый велосипед, Стас парировал историей про то, как мама водила его в детстве в женскую баню. Костя полез еще глубже и поделился рассказом про игру в доктора с двоюродной сестрой. Стас говорил о машинах, о том, что мечтает сменить “ниву” на “шевроле”. Лился горячий кофе, исчезали во ртах баранки, весеннее Подмосковье уносилось вдаль за стеклом, Костя думал о мерези уже неохотно, с долей неминуемого прощания: с этим разговором, кофе и свободой. Он даже хотел предложить Стасу не сворачивать после Воскресенка, как требовала карта, а мчать дальше, мимо Коломны и Луховиц, туда ― в непокорную поэтическую Рязань с соломенными крышами и персидскими курами. Мимо ветра и неба, мимо печалей повседневности…

― Поворачиваем, ― весело сказал Стас, ― ты чего задумался? Стихи сочиняешь?

Дорога стала похуже. “Ниву” затрясло. Стас включил “Вальс цветов”. Удаляясь от Москвы, от своей застекленной будки, он обретал все более тонкие неполицейские черточки. Никакой грубости или высокомерия в нем теперь было не разглядеть. Только светлое улыбающееся лицо достойного мужчины. Такие выносят из огня стариков со сберкнижками.

― Смотри, ― сказал Костя, ― Мерезяково.

Дорога свернула. За леском им открылось небольшое селение, домов около пятидесяти. Широкая улица, овалом стоящие дома и небольшое озеро в самом верху. Стас сбросил скорость: колеи пошли вниз.

― Что будем делать? ― спросил Костя. В Стасе ненадолго очнулся полицейский:

― Да подходить ко всем подряд и спрашивать про старуху.

― А под каким предлогом?

― Скажем, что она две тысячи выиграла в лотерею. Я больше не могу дать, сам знаешь, с деньгами сейчас не сахар.

― Так давай пополам, ― предложил Костя. Стас преданно посмотрел на него.

Они бросили “ниву” у первого же дома и вышли. Светило солнце. На скамейке через два дома сидел мужчина лет пятидесяти, с собакой, и густо курил. Костя со Стасом направились к нему. Пес для виду нежно зарычал.

― Зигмунд! ― строго сказал мужчина. Пес умолк.

― Здравствуйте, ― сказал Стас. Костя тоже поздоровался.

― Мы ищем бабушку, старая такая у вас должна жить тут…

― Мерезякова?

Стас с Костей переглянулись.

― Да, она две тысячи выиграла, мы от государства.

― От государства ― это хорошо. Значит, ненадолго. Только опоздали вы, ушла она.

― Как ушла?

― Тем месяцем еще. Набрала колбасы, огурцов ― шибко любила поесть ― разулась и пропала.

― А розыск? Надо было в розыск. Я… немного увлекаюсь розыском, ― едва не раскрылся Стас, ― знаю, что надо было туда.

― Да какой розыск, у нас тут три телефона на всю деревню. Да и срок ей пришел. Сто два года все же. Хватит, не девочка.

Стас поджал губы.

― Как же теперь… ― он показал деньги.

― А племяннице ее отдайте. Племянница у нее есть.

― Где-нибудь в Бузулуке? ― уныло спросил Стас, прикидывая, выдержит ли его “нива” тысячу с лишним километров.

― Да здесь она, здесь! Неделю назад приехала!

Мужчина вскочил, пес Зигмунд вскочил тоже.

― Вот пойдете до конца почти, шестой дом от конца. Вот масть девке пошла, две тысячи, ха! Валентина ее зовут.

Они попрощались.

― Теперь придется незнамо кому две штуки отстегнуть, ― расстроился Стас.

― А ты заметил? ― спросил Костя.

― Что?

― Когда они встали, у них тоже все… ― Костя показал руками.

― У кого у них?

― У мужика и у собаки.

― Да ты что? Как ты вообще обратил внимание?

― Ну, это было как-то… преувеличенно. Чересчур.

Навстречу им попался другой мужчина, постарше. Он вел под уздцы белого коня.

― Смотри, ― прошептал Костя.

Из недр коня свешивался бурый щербатый отросток.

― Как пожарная кишка… ― завороженно сказал Стас.

― Опухший нераскрывшийся зонт, ― ответил Костя и вдруг добавил: ― а у мужика, посмотри, у мужика.

Действительно: грубые штаны мужчины в паховой области стремились вперед, как будто он, шутки ради, засунул туда крепкий молодой кабачок. Проходя мимо Кости и Стаса, он остановился:

― Здравствуйте, ― сказал он.

― Бог в помощь, ― ответил Костя растерянно. Мужчина потрепал коня по шее:

― Отто, пойдем.

― Что за имена у них тут?

― Ага. Как там племянницу зовут? Валентина? Хорошо, не Мессалина.

― Кто это?

Костя объяснил.

― А что у них у всех?…

― Черт его знает. Вдруг у них на всех приезжих так… Давай быстро сунем ей две тысячи и поедем назад.

― А как же мерезь?

― Да ну ее. Ментовской повседневкой ее заглушу, выйдет так, что будто и не было ничего. Мало документов старинных, что ли.

Они отсчитали шестой дом. Он был низенький, покосившийся, выкрашенный полинялой розовой краской. Забор тоже не геройствовал: доски печально клонились к земле. Зато петли у калитки были хорошо смазаны: только входи. Стас и Костя вошли во двор.

― Валентина, ― крикнул Стас. ― Вален-ти-на.

Дверь в дом была прикрыта, но не заперта.

― Пошли, ― сказал Костя.

И снова эта смазанность петель, такая неожиданная среди ветхости.

― Валентина, ― крикнул Стас. ― Надо было мегафон брать.

В доме зашумело и упало что-то вроде кастрюли. К Стасу и Косте выкатилась крышка и тут же вышла женщина. Она улыбнулась:

― Здравствуйте.

Женщина… Костя жил с Евой, еще раньше знал и других, но таких не видел и не представлял. Сверху вниз тягуче текло великолепие. Каштановые длинные волосы, бледные полные губы, тысячи зубов, густые мосты ровных бровей, сколько нужно полные руки, урожайные груди, гитароподобные бедра… Она вышла босая и в легком лиловатом ситцевом платье на голое тело. Видно было, что она уже давно занята работой, потому что на прекрасном лице и руках ее проступила влага. И платье кое-где прилипло так, что хотелось мгновенно стать им, облепив природные успехи окончательно и беспросветно.

Она шагнула ближе, протягивая руку. Костя заметил, что она выше него. Стас сжимал в руке намокшие деньги.

― Вы Мерезякова? ― наконец спросил Стас.

― Нет, что вы, Мерезякова это прабабушка была. А я Вулина. С Губкина.

Стас взял себя в остатки рук.

― Вы простите, ― сказал он, ― нам нужно паспорт посмотреть. Ваша прабабушка выиграла в гослотерею две тысячи. Мы отдадим вам, но, сами понимаете…

― Две тысячи… Ого, сейчас, конечно. Проходите, я прибираюсь.

Они вошли в зал, а Валентина скрылась в соседней комнате. Они сели и Стас показал подбородком в сторону комнаты и подмигнул Косте. Если когда на свете простое соприкосновение век и означало все оттенки ебли сразу, то именно сейчас. Костя улыбнулся и кивнул, потому что в его груди трепетало то же.

Валентина вынесла паспорт. Стас привычным жестом распахнул страницы.

― Так, ага, Валентина, все правильно. Губкин…

Сам он лихорадочно сочинял предлог, предъявив который они смогли бы остаться тут на ночь, но как нарочно предлоги не шли. И тут выступил Костя.

― Валентина, вы не знаете, что за интересное название у вашего селения? Мерезяково… Это ж от какой конструкции.

― Да это от мерези.

Стас застыл с паспортом, Костю наоборот ― передернуло.

― Мерези? ― он старался говорить безразлично. ― А что это такое?

― Мерезь? А то у нас тут источник такой, родник. Называется “мерезь”.

― А что это значит?

― Да я не знаю, никогда не выясняла. Может, прабабушка знала.

― Интересно, ― сказал Стас, ― что такого в источнике, что ему отдельное название?

Валентина улыбнулась: как показалось Косте ― не лучшей улыбкой.

― Ну, это я знаю. Мужскую силу он дает. Вы, наверное, видали, когда по деревне шли…

― Ааа… А мы-то черт знает что подумали. Испугались даже.

― Тут давно так. Меня еще маленькую сюда привозили, я наблюдала… А сейчас мне вообще прохода нет. Тут женщин в деревне осталось человек пять: не выдерживают. Уже никто не смотрит: замужем, не замужем. Я поэтому порядок наведу и уеду дня через два. Буду продавать дом. Не хотите купить, кстати?

― Ну, ― сказал Стас, ― сначала неплохо бы проверить эту мерезь. Как она из себя. Больно уж на вымысел похоже

― Да не-ет, я вам всю правду… А коли время есть ― поезжайте, попробуйте.

― А как?

― Я расскажу. На лодке надо.

― Слушайте, ― Костя задумался, ― а чего ж вам не продавать эту воду? Разбогатели бы жутко.

― Мужики не хотят. Они тут всю округу… Не хотят соперничества. И вы им не говорите, что я сказала. Зачем вам проблемы?

― А насчет дома… Можно мы у вас заночуем? Завтра утром все и обсудим. А сегодня мы погуляем тут, подышим, приценимся.

― Ночуйте, дышите. Только уж извините, я вам в сарае постелю. На лавках.

Стас с Костей вышли от Валентины и пошли на Лонный холм, чтобы с него спуститься к речке Утробовке. Солнце поднялось выше, стало совсем тепло. Стас снял куртку и нес за плечом. Костя и так был одет легко. Он достал телефон и крутил в руке. Оба сияли ярче солнца.

― Как хорошо, что я на два дня отпросился, ― сказал Стас, когда они отвязали одну из трех лодок под ивой и поплыли вниз по течению.

― Женщина, конечно… ― Костя не закончил. Разговор потянулся в половую сторону. Стас, который сел на весла, рассказал смешную историю про знакомого лейтенанта. Ему так редко случалось вступать в сношение с женщиной, что он торопился, сновал как воробей и уже через минуту готовился к эпилогу. Тогда, чтобы отвлечься, он придумал повторять в голове какие-нибудь стихи, куплет за куплетом, монотонно, и не нашел ничего лучше популярной когда-то песни “Плот”. Это сработало, и его акты увеличились сначала до четырех, а потом и до семи минут. Но как-то в маршрутке он услышал по радио эту песню, и на волне памяти его товарищ вознесся к небу. До дома было еще минут пятнадцать, мелодия давно отзвучала, но эффект не спадал. Только дома он одержал над собой победу. Но, поскольку песенка и теперь еще не утратила популярности, лейтенант мучился до сих пор: на строительных рынках, в старых кафе. Его плот несло вдаль…

Плыла и лодка со Стасом и Костей. Речка была не широкая и не узкая, с крутыми для таких размеров берегами. Костя два раза опустил руку в воду: первый раз она показалась ему обжигающе-ледяной, а второй ― чуть ли не горячей.

― Как твоя подруга? ― спросил Стас.

― Подруга?

― Ну, девушка. К которой ты спешил тогда.

― А, да мы расстались месяца два назад.

― Ну и правильно. Ты не обижайся, но не дело это… Десять вечера, ее дома нет. Знаем, знаем. Сперва я на работе, потом я посижу после работы в кафе, потом я переночую у подруги. А ведь ни работы, ни кафе, ни подруги нет. А есть ― хуй! Загадочный, прикрученный к другому мужику, которого она познаёт. А он такой же! Как ты, как я. Подержи над ним лупу подольше и все откроется. А они ищут, носятся, о, рыцарь, о, бизнесмен.

― Ну, а мы… ― начал Костя.

― А-а. Мы еще хуже. Как в детстве начинаем, так хер остановишь. О, робот, ма-ам, купи мне всех роботов на свете. И то же самое через сорок лет. Смотрите, я увлекаюсь курением сигар, у меня есть до сотни хромированных приспособлений, чтобы ее правильно раскурить. Что? Доминиканские? Не советую, для начала возьмите из Никарагуа. Ха-ха, хьюмидор, хьюмидор. Нет, нет, закидывать ногу на ногу нельзя, надо, чтобы дым облекал все тело, как облако. Тьфу.

― Так ведь мы же…

― Да, а что мы? Такие же. Вот я. Эти документы собираю. Кому это нужно? Поперлись с тобой… Страшно, понимаешь. Если ничего этого себе не придумать ― сигары, роботы, документы, работа ― это ж придется в себя заглянуть. А там что? Подвал. Обычный сырой подвал. Гниет какая-нибудь морковка и то хорошо. Никакой человек туда и не спускается…

Костя был удивлен, если не сказать еще интереснее ― сюрпризирован. Мент, полицейский, легавый ― пустился в такие откровения. Никто из Костиных знакомых (да и он сам), не осилил бы подобного. Даже Стас понял, что заступил за линию.

― Что-то меня… растрясло, ― сказал он. ― Я только хотел сказать, что нельзя, когда женщина так гуляет по ночам. Я свою умоляю так не делать.

Дальше плыли почти молча, лишь перекидываясь наблюдениями о погоде или местности. Костя жалел, что нельзя фотографировать: они условились со Стасом еще при первой встрече. А так и тянуло сфотографировать речную воду и выложить в инстаграм с подписью: “Глубока вода да не глубок человек”. Пусть думают, где он был, пусть спрашивают…

Увидев семь берез, растущих одна за одной, как частокол, Стас причалил. Местные часто ездили сюда: новые крашеные мостки выдавались с берега, из воды торчало свежее толстое бревно. К нему Стас и привязал лодку. Путь к источнику был вытоптан сотнями сапог.

― Наверное, лет десять нужно, чтобы все тут заросло и скрылось, ― сказал Стас.

― Что они будут делать, когда женщин в деревне не останется? ― спросил Костя.

― Новых заманят. Или те сами приедут. Никуда никто не денется.

Стас как будто досадовал, что тайна, которая мучила его долгие месяцы, так легко вынырнула на поверхность и раскрылась. Точно в компьютерной игре он собирал подсказки, приставал с расспросами к персонажам, а разгадка валялась под ногами. Столько дней, столько уровней, чтобы просто узнать, что ты ― победитель. А куда дальше?

Они спустились в неглубокий овражек. Источник был бережно огорожен камнями, а те еще и досками. Рядом стояла скамеечка, висел пакет с чистыми пустыми бутылками.

― Ну, вот и мерезь, ― сказал Костя.

Стас взял бутылку, открутил крышечку, подставил бутылку под холодную струю. Бутылка наполнилась, Стас отпил.

― Холодная, ― сказал он, ― чистая.

Он поставил бутылку на скамеечку, набрал руками воды и умылся.

― А то засыпать начал, ― пояснил он. Костя тоже умылся и попил.

Они сели. Скамеечка была маленькая, и они прижались плечами, как друзья.

― Ты правда собрался покупать этот дом? ― спросил Костя.

― Да никогда. Эти мужики сейчас приветливые, а потом ― закопают. Переночуем, может, получится с этой Валентиной сладить. Пообещаем ей что-нибудь, и уедем.

Костя подумал и спросил:

― А как мы будем ее… делить?

― А зачем делить? Ты когда-нибудь втроем испытывал?

Костя сделал вид, что припоминает.

― Нет, никогда.

― А у нас на работе всякая зарплата этим кончается. У меня уже давно никаких иллюзий. Другого и не жду.

― Поехали назад?

― Поехали.

---в--е---ч-е--р-

Валентина дождалась их с обедом. Они ели белые кислые щи, свежий черный хлеб, вареное мясо с горчицей, картошку, крупные помидоры с солью, выпили немного водки.

― Больше у меня нет, я скоро уезжаю, уже в Губкине выпью, ― сказала Валентина.

От оплаты она отказалась.

― Вы и так мне бабушкины деньги отдали, ― сказала она, ― да еще, может, и дом купите.

За крепким чаем и вафельным тортом она предложила:

― Давайте вечером я баню истоплю? А то у нас в городе плохонькие бани, а у бабушки еще крепкая. Ей родственники лет десять назад скинулись и построили.

Стас и Костя переглянулись слегка водочными взглядами.

― А у нас ни плавок, ничего, ― сказал Стас.

― Кто же в баню в плавках? А простыни я вам дам. Чай заварим, у меня мед есть.

― А веники? Есть? ― спросил Костя.

Валентина кивнула.

После обеда Костя и Стас отдыхали в сарае. Валентина постелила им на широких и длинных деревянных лавках. Сероватые чистые простыни пахли свежо, массивные подушки казались удобнее домашних. Стас и Костя лениво разговаривали, отгоняя дремоту.

― Видал? ― сказал Стас. ― А ты боялся. Она сама готова. А что? Приехали из Москвы, завтра уедут, а она потом в Губкине в газету напишет, интервью даст. Знаю я эти мелкие газетки, там велик утянут ― уже преступление, на полполосы. Про нас напишут что-нибудь. “Гастролеры моей судьбы”. Вот губчане порадуются. Интересно, как правильно? Губчане? Губляне?

Костя нехотя достал телефон: ему было ближе.

― Губкинцы.

Стас скривился.

― Не очень. Плоскогубцы напоминает.

Он повернулся на бок.

― Что это у тебя там? ― спросил он.

― Где?

― Под лавкой. Ткань какая-то белая.

Костя нагнулся вниз и достал ровный кусок материи с пришпиленной к нему иголкой. Он усмехнулся и показал Стасу.

― Ну, я же говорил, ― сказал Стас, ― видишь, что вышивает! Да она сама нас сегодня в этой же бане…

В дверь постучали: Валентина.

― Простите, ― сказала она, ― я тут свою вышивку… А вы нашли. Спасибо. Я тут привыкла после обеда рукодельничать. Отдыхайте, отдыхайте.

Они поговорили еще чуть-чуть и заснули.

Стас проснулся, потянулся пить и разбудил Костю.

― Не звали еще в баню? ― спросил Костя.

― Нет, ― ответил Стас, ― сам жду. Даже приснилось, что зовут туда.

Постучалась и вошла Валентина.

― Станислав, Константин, пойдемте. Баня готова.

И вышла.

Стас перекрестился. У Кости немного “съехало” изображение: он четко видел дверь, в которую вышла Валентина, но Стас, деревянные стены сарая и окно отзывались в его глазу искаженно, волнами.

― Как в твоем детстве, ― сказал Костя.

― Пошли, что ли, ― шепнул Стас.

Они пересекли двор и открыли дверь бани, на длинных железных петлях. Как из сновидения на них выплыл стол с чайником, скамья.

― А мы баранки доели? ― пересохшим ртом спросил Костя. ― Сейчас бы к чаю как хорошо.

Стас посмотрел на него. За Костей на гвозде висело Валентинино платье. Еще несколько гвоздей сверкали свободно.

― Заходите, ― позвала Валентина из парной.

Костя не очень уважал прилюдное обнажение, но сейчас подумал, что полицейский ― сродни доктору, поэтому ничего. Стас раздевался в два захода: сначала мгновенно скинул низ, а потом, слегка мечтательно, не торопясь, ― ветровку и футболку. Он смотрелся внушительно. Костя взялся за деревянную ручку двери.

― Идем?

Стас кивнул. Костя открыл дверь. Дальше все было как в полицейском протоколе: отрывисто и четко.

“25 апреля 2019 года в 18 часов 27 минут оперативный работник Стас со своим товарищем переводчиком Костей вошли в парную: маленькое помещение два на два с деревянным полком и окошком. На полке уже лежала гражданка Вулина, бесповоротно обнаженная. Ее каштановые волосы были укутаны косынкой, руки покоились вдоль тела, которое уже успело подернуться капельками влаги. Совершив приближение к гражданке Вулиной, Стас и Костя заметили чернявый женский пах, не уступающий ни в их воображении, ни в действительной реальности зарослям волчеягодника. Пришедший в искреннее, воодушевленное состояние Стас, поместил руку в пространство, содержащее волосяной покров и наружные половые органы гражданки Вулиной. В ту же минуту он произнес: “Так вот ты какая, мерезь влажная”. Записано со слов оперативного работника Стаса и свидетеля, переводчика Кости”.

Валентина вскочила.

― Вы что, Станислав? Что вы делаете? Вы что ― как все они?

Стас стоял растерянный, держа “счастливую” руку перед собой. Костя, прикрывшись веником, спросил:

― Кто они?

― Да мне все Мерезяково проходу не дает. Как приехала. Я ж говорила.

― Почему? ― не понимал Костя.

― Да вы что ― не видите, какая я? ― Она раскинула руки в стороны, потом положила их на талию, шагнула вправо. Перед ними стоял колосс на восхитительных ногах. ― Меня всю жизнь преследуют. Здесь в деревне бабы замученные, в Москве ― я была ― дерганые, худосочные. А я ― настоящая.

Она заплакала. Стас вдруг начал извиняться, как сумасшедший.

― Извините, извините, извините, извините…

Словно звенел старинный телефон. А в парной стало жарковато. Валентина причитала:

― Кто, ну кто все это выдумал? Что мужики да бабы лишь за тем и сходятся, чтоб бесконечно в дудки свистеть да мотыгами чернозем осваивать?

― Вы, наверное, замужем, ― сказал Костя, ― бедный ваш муж.

― Да не замужем я, ― навзрыд ответила Валентина, ― мне все это не нужно, не интересно.

Тут Костя совсем потерялся, а Стас, как нарочно, поддал пару.

― Я ничего не понимаю. Вы разрешили нам ночевать. Позвали в баню. Совершенно незнакомых мужчин. В конце концов, вы вышиваете хуи!

Валентина вскинулась:

― Да это оберег! Меня прабабушка в детстве научила. Не ищешь мужского внимания, сделай что-нибудь такое. Вот я всю жизнь хуи вышиваю и яйца из пластилина леплю. Всю жизнь. Я думала, вы приличные, городские, деньги не присвоили, а привезли…

― Да мы из вашей мерези напились, я все приличия забыл, ― сказал Костя, еще надежнее прикрываясь.

― Извините, извините, я тоже, извините, ― сказал Стас.

― Ох… ― всхлипнула Валентина.

― Ну, хотите, я дом куплю, ― предложил Костя. “Господи, на что?” ― подумал он.

С большим трудом они успокоили Валентину. Она оделась и ушла. Стас и Костя парились в молчании. Стас угрюмо и хлестко опускал веник на спину Кости, летели брызги, Стас смотрел куда-то через стены и пространство. Костя воспринимал парение беззвучно. Никаких “а-а-а, бля”, никаких “у-у-у”: мужского в них в ту минуту гостило немного.

Они втроем поужинали. Валентина успокоилась. Стас и Костя хвалили картошку, которой не досталось столько внимания за обедом, согласились сыграть в “акулину”, выпили чая сверх нормы. Наконец, разошлись. Общение не зарождалось, они полумолча лежали на лавках, сон не накрывал. Только изредка, виновато посмеиваясь, Стас говорил что-нибудь вроде:

― Да, хватанул я, конечно… Меня как капкан укусил… И жене не похвалишься ― в каких запасниках побывал.

А Костя отвечал:

― Вот нас потянуло. Точно ― от водички этой родниковой. Хорошо еще она ментам, ну, то есть, вам не стукнула.

Наконец Стас начал сонно подергивать рукой. Костя взял телефон: час ночи. Он вышел во двор и пошел к старому покосившемуся туалету, исподлобья взглянув на баню. Вместо привычных удобств, в туалете стоял стул с выпиленной в центре сиденья дырой. Под ней зияла другая, но уже в полу. Костя горько усмехнулся и сказал:

― Хм. Дыры!

И сел, задумавшись, листать ленту новостей. Трех минут не прошло, как он услышал шуршание и шепот за стеной. Раздался звук, как если бы между старых туалетных досок что-то протиснулось внутрь. Костя испуганно посветил телефоном.

― Господи, ― холодея сказал он, ― мужской фаллос.

Рядом, в соседнюю щель, проник еще один, побойчее и повнушительнее. Костя отпрыгнул назад и наткнулся на третий. Он посветил вокруг себя. В каждой стене торчало по два. Они шевелились, как прыткие навозные черви, и тянулись к нему, завораживая и пугая. Костя метался по туалету. Раздалось стройное футбольное бормотание:

― Глорихол! Глорихол!

Полезли новые: теперь их было уже девять. Только дверь пока держалась категории “0+”. В нее Костя и ринулся, бешено светя вокруг.

― Кто тут? ― выкрикнул он.

Вокруг туалета сгрудились мужчины. Еще группку он увидел чуть поодаль, у яблонь. Костя узнал мужика с конем, которого они видели утром, а потом и того, что курил с собакой. Кто-то робко спросил:

― Валентина?

Стоящие у туалета стали спешно вытягивать из его глубин ценные принадлежности, надевать брюки. Костя нервно засмеялся:

― Нет, нет… Мы гостим у нее. Хотим покупать дом… Ужинали, вот не спится…В туалет заглянул… Новости полистать… Мы деньги ей дали, за прабабку ее. От государства все идет…

Страх вроде отступал, но сердце его колотилось, помогая выталкивать слова. Он стоял один перед двумя шеренгами целеустремленных мужчин. Они были раздосадованы.

― Я говорил, она дома ведро ставит и ночью не выходит.

― Что ж нам ― в дом ломиться?

― Нет, к Зойке пошли, она безотказная. Свяжем только.

― Да Зойка твоя как скелет уже…

― Ладно, мужики, расходимся, ― сказал тот, что утром сидел с собакой. Он и сейчас привел ее: пес дожидался в саду. “Зачем собака?… ― подумал Костя, ― тоже в очереди, что ли?” Мужчины, переговариваясь, отправились кто по домам, кто к несчастной Зойке. Дрожа всем существом, Костя вернулся в сарай и растолкал Стаса.

― Что с тобой? ― спросил Стас. ― Ты бледный чего-то…

― Давай уедем. Прямо сейчас.

Пока они собрались и добежали до машины, Костя четыре раза рассказал туалетную историю Стасу. С каждым разом фаллосов в стенах становилось все больше.

т--а---й-н---а

Когда они подъехали к Москве, было чуть за три. В придорожном кафе Костя купил бутылку коньяка. Она успокоила его, нервы утихли. Он даже посмеивался.

― Бля, прямо из стен. Там же дерево. А если заноза? Потом век не достанешь.

Стас довез его до дома.

― Слушай, ― сказал Костя, ― ты же до завтра отпросился, ночуй у меня. Выпьем.

― Боишься, что у тебя там то же самое в туалете? ― пошутил Стас, видя, что уже можно шутить. Костя засмеялся:

― Не, у меня ж стены бетонные. Тут херфоратор нужен.

Приятели вышли из машины, пошли к Костиному подъезду.

― Получается, зря ездили, ― сказал Костя.

― Почему? Совсем не зря. Приключения пережили…

― Ну, так и не узнали, что это за мерезь. О чем тогда писал твой дворянин сыновьям? Не о роднике же: не сходится.

― Нет уж, ― сказал Стас, ― хватит. Пусть хоть что-нибудь останется в тайне.