Дневник. Старт. 5 ноября.

«Я иду туда.

Это так давно было. Чтоб надо было куда-то идти лично. Все же можно получить сейчас, совершенно не двигая ногами. Можно заказать, написать, даже не говорить. Скоро будет достаточно просто мысленно сформировать запрос или заказ. И все доставят, пришлют, загрузят.

А я вот прямо сейчас туда иду. Шагаю, и стучит в висках. Волнуюсь. Это как будто на свидание с любовником. Нет, это круче. Я в пальто. Каблуки неудобные. Ноги мерзнут. В чулках в ноябре холодно. Но мне важно выглядеть именно так. Этот наряд — правильный выбор. И захочешь забыть, что ты женщина, так не забудешь. Иду, и, как Русалочка, каждый свой шаг чувствую. Конечно, не остается кровавых следов, но неудобно до боли. И каждый шаг четкий и звонкий. Я отбиваю ритм. Ритм пульса. В голове играют песни. Одна за другой. Это голод. Я голодная. Очень.

Темный участок улицы. Один фонарь в ряду не работает, и как раз тут дверь. Просто дверь. Без ручки, без звонка, без кодов, без магнитов. Будто из прошлого дверь, старая дверь металлическая, к которой ручку так и не сделали никогда. Звоню по телефону, заранее договаривались. Жду минуты. Стук в висках ускоряется, как будто я остановиться забыла и скорость не сбросила.

Когда-то был излишек. Чувство пресыщения, которое я путала с голодом. Когда я просто выбегала на улицу ночью, потому что не хватало воздуха внутри. Хотелось пробежать, пролететь по мокрым улицам. Пахло листьями, проржавевшими уже в лужах. Был пар изо рта. Было холодно, но я бежала в чем-то расстегнутом нараспашку. Очень тогда хотелось выплеснуть на кого-то все изнутри. Так внутри было этого много.

А теперь нет. Руки ледяные и потные. Никогда не пробовала никаких наркотиков. Ну тех наркотиков, которые химия. Но это — я точно знаю уже — мой идеальный наркотик.

Дверь, наконец, открылась. Мне кивает какой-то мужик, мол, входи. Только вошла, останавливает — вытираю об пальто ладонь, деньги вытягиваю из кармана. Пропускает дальше. Внутри воняет, как везде, где я бывала, чтоб потусить, когда-то в позапрошлой жизни — табаком, потом и до тошноты освежителем воздуха. Потолки высокие, темно, какие-то тусклые лампочки светят. Как путешествие во времени. Лет на 20 назад. Но меня от этого не то что не воротит, а наоборот — от этой вони и грязи уютно, и я будто в реальном мире, наконец-то. Будто вырвалась из страшного сна.»

Стоп.

Дневник. Старт. 15 ноября.

«Садись сюда, говорит. Сажусь в кресло. Засаленная обивка блестит на подлокотниках. Ну поехали. Начинается. Меня так трусит, что кресло подо мной шатается. Я смотрю во все глаза, перестаю сидеть тут, в этом кресле, чувствую, как меня трясет и трясет все сильнее, не могу выдержать, вскакиваю. Меня за плечи обратно вталкивает кто-то в кресло и больно надавливает на ключицы. Сиди. Я немного прихожу в себя. Но тут же начинаю кричать и снова вскакиваю. Они за стеклом. Тут все предусмотрено. Они дерутся за стеклом. Инстинктивно отшатываюсь. Кровью забрызгивает все перед моими глазами. Закрывают штору. Меня опять толкают в кресло. Я хочу еще. Мне очень мало. Еще.

Как я здесь оказалась? Был у нас уютный вечер. Ты стоял в центре комнаты, с кем-то говорил и смеялся. Я сидела в углу и от скуки по третьему разу пролистывала ленту. Подошел один наш знакомый и как-то мягко и очень по-детски спросил: хочешь позлиться по-настоящему? Это как в школе: хочешь прогулять урок? Он присел на корточки рядом со мной: помнишь еще как это?

Меня вдруг включили. Сердце колотится, дышу часто. Хочу! Я хочу! Я мельком гляжу на тебя. Ты чувствуешь меня. Я понимаю, что ты смотрит на нас последние минуты. На лице улыбка не такая искренняя уже. Ты извиняешься и идешь в нашу сторону. У вас все ок? Да. Ну ок. Ты больше не отходишь от меня в тот вечер. Но меня уже подцепили.

Я найду его. Сейчас всех можно найти. Я найду его и найду это место. Куда я прихожу теперь. Я начну выдумывать несуществующие встречи и дела. Я буду врать, что сигареты курит мой визави. Я буду заново краситься перед тем, как выйти из машины и войти в дом. Но я уже не смогу жить без этого.

А сейчас я хочу еще. Дайте мне еще этого. Нет. На сегодня всё. Меня подымают и выводят. Я иду в бар, в их баре есть всё. Я не могу выпить, и меня это бесит. Я наслаждаюсь своей взвинченностью, злостью. Я хватаю стул и швыряю его со всей дури в стену. Он отскакивает и падает мне в ноги, ударяя меня. Чулок рвется. И меня пьянит от реальной боли и странной этой свободы. Свободы ощущать свое звериное нутро. Свободы выражать злость.»

Стоп.

Дневник. Старт. 18 ноября.

«Я не смогла бы сказать, когда именно все изменилось. Помню, что постепенно, но очень скоротечно мы потеряли возможность испытывать и выражать свои чувства. Еще недавно мы могли раздражаться, ссориться, психовать, но со временем это потеряло смысл.

Оказалось, что все и всегда можно взвесить и разумно разрешить. С какого-то момента все сильнее и сильнее стали стираться границы между плохим и хорошим. Всему находятся объяснения и оправдания. Сначала мы научились не делить людей на плохих и хороших. Мы говорим: нет плохих людей, есть плохие обстоятельства, провоцирующие поступки. Поступки стали получать вполне обоснованные объяснения, как некие неизбежные результаты предыдущих цепочек событий. Больше не существует свободы выбора, потому что выходит, что выбора как такового просто нет. Ты — продукт среды. Ты не мог бы быть другим. И даже когда ты выбираешь быть другим, и даже тогда. И это тоже предопределено.

И что же стало со мной происходить? Я стала чувствовать этот непривычный голод. Я не сразу смогла его определить. Поначалу это было как странная меланхолия. А потом апатия. Все чаще и чаще. Больше невозможно было ощущать в полную силу радость от улыбки дочери, теплоту от объятия мужа. Все бесцветнее и бесцветнее становится все ежедневное и такое желанное когда-то. Я думала, это привычка. Нужно менять обстановку, ездить с семьей куда-то. На какое-то время эти уловки действовали. Но постепенно сошла на нет удовлетворенность тем, как я живу.»

Стоп.

Дневник. Старт. 26 ноября.

«Смотрели старый фильм, из моего детства. Решила показать его дочери. Пока сидели с ней в номере. Дождь со снегом. Никуда не выйдешь. Заказали горячее пряное вино и фильм.

В какой-то момент она застыла. Лицо искривилось. А дело в том, что в фильме снимали младенчика, которого на глазах у матери раздевают догола в холодном помещении. Мать молчит, не выдавая требуемой от нее информации, и смотрит как надрывается малыш.

Пытка оказалась свыше сил моей пятнадцатилетней дочки. Полночи не спали в результате. Успокаивала как могла, объясняя, что ребеночек вообще не пострадал. Что детки плачут даже когда вроде бы все с ними прекрасно. Что на самом деле малыш мог просто спать хотеть. Истерика, слезы, сопли. Возмущение и злость.

Сижу, курю теперь на балконе. Анализирую. Она спит там, в комнате. Лампу около кровати попросила не выключать.

Неудобные ощущения, навязчиво нарушающие внутреннее спокойствие. Этот опыт — не живой, он искусственный. Искусство режиссера, оператора, актеров. Но он уже тоже непозволительно жгучий для нервов этих бедных детей. Они неженки. «Как растение мимоза в ботаническом саду». Это присказка моего прадеда. Это было обо мне в те времена. Теперь я на ее фоне циничная, жестокая и холодная. Спать пойду. Замерзла уже.»

Стоп.