Вокруг компьютерных игр много шума, но, увы, мало теории. Что особенно примечательно, учитывая, что в первую очередь эти дискуссии касаются вопросов этики. Даже будучи не названным этикой, вопрос о влиянии игр — это прежде всего вопрос о том, какое поведение и какие ценности они формируют. По этой причине изучение компьютерных игр оказывается местом приложения и развития современной прикладной этики.

Конечно, сам спор о влиянии игр постепенно превратился в противоборство двух донельзя утрированных позиций. Первая опирается на фактическое приравнивание действий в игре к реальным поступкам, тем самым представляя любую игру как подготовку к повторению. Все возможные опосредования, доступные сознанию (например, условность игры) просто игнорируются, тем самым стреляющий по виртуальным персонажам (NPC) оказывается морально виновным до и без всяких последствий. Вторая позиция в качестве ответного выпада предельно упрощает логику обучения, предполагая, что только сознательные усилия формируют привычки и модели поведения. Не удивительно, что единственной эффективной защитой последних является доведение чужих аргументов до абсурда. Например, превращение вероятности повторения в необходимость: очевидно, что в такой логике если кто-то стреляет по людям после шутеров, то мы должны и наблюдать ощутимый процент людей, ведущих себя на улице как герои платформеров (что выглядело бы забавно, но увы не наблюдается).

Эти крайние позиции однако не бесполезны, поскольку хорошо высвечивают главный нерв проблематики. На мой взгляд — это проблема акта, и в том числе попытка описать то, что ему предшествует или даже создает/подталкивает к нему.

Занимаясь этим вопросом, я не изобретал велосипед, а пошел проторенной дорожкой академического подхода, т.е. изучал чужие наработки. В современной (преимущественно англоязычной) этике исследование принятия моральных решений и включение в этот процесс сконцентрировано вокруг понятия «моральное вовлечение» (moral engagement). Эта область исследований напрямую смыкается с нейрофизиологией. В последние 20 лет здесь написана целая уйма работ, значительная часть из которых посвящена уже набившей оскомину «дилемме вагонетки» с ее многочисленными вариациями. Я уже писал об этой теме, и вновь повторюсь, что дилемма вагонетки чаще всего используется для обоснования смутных выводов людьми, способными заблудиться в 2-3х собственных обобщениях.

Увы, разработка темы морального вовлечения (одна из ключевых для понимания влияния видеоигр на субъект) не стала исключением. Судите сами. Сразу несколько работ здесь посвящены одной проблеме, которую сами авторы величают парадоксом: работа Greene, 2001 года (Greene, J. D., Sommerville, R. B., Nystrom, L.E., Darley, J. M., & Cohen, J.D. An fMRI investigation of emotional engagement in moral judgment.), работа Nichols и Mallon 2005 года (Nichols, S., & Mallon, R. Moral dilemmas and moral rules), монография Prinz 2007 года (Prinz, J. The emotional construction of morals) и другие. Речь идет о статистическом разрыве между двумя версиями дилеммы вагонетки. В классическом варианте (trolley dilemma), где можно нажать рычаг и спасти 5 человек ценой жизни одного, большинство (до 90%) выбирает спасение пятерых. В одной из вариаций дилеммы (этот вариант также получил название footbridge dilemma), где нужно уже не нажать рычаг, а столкнуть человека на пути, большинство выбирает бездействие и смерть пятерых.

Ну очуметь какой парадокс. И вот десяток исследований с контрольными группами, томографами, сложным моделированием ситуации в виртуальной реальности выдают результат, достойный капитана Очевидность: во второй дилемме наблюдаются большая активность зон мозга, отвечающих за эмоции, и увеличение времени принятия решений. А вслед за этим следует открытие, потрясающее основы основ: «видимо эмоции оказывают большее влияние на наши моральные суждения и решения, чем мы считали раньше». У меня здесь по сути только один вопрос: откуда эти «мы, которые считали раньше» вылезли на рубеже ХХ-ХХI вв.? Из какой тундры они, и почему занимаются наукой и философией? Влияние эмоций на мораль открыто не в последние двадцать лет недоучками с томографами. Детально с аргументами и иллюстрациями эта тема обсуждается с эпохи Нового времени (сперва Юм и Смит, а затем романтизм), в самых разных школах и направлениях, особенно критически настроенных по отношению к амбициям разума. Особый акцент на ней был сделан в ХХ веке (например, в феноменологии жизненного мира и психоанализе), не говоря уж про истоки, уходящие к античности.

Однако более серьезная проблема в правомерности вывода: активность зон мозга, отвечающих за эмоции, во время принятия решения еще не означает, что решение принято под влиянием эмоций. Тем более, что, конкретизируя эти эмоции, авторы пишут что-то смутное про сочувствие и сопереживание другому человеку (принципиально игнорируя, что эмоции могут распространяться даже на саму ситуацию эксперимента).

Когда во время размышления у меня на кухне закипает чайник, то из этого не следует, что мои суждения испытают влияние от чайника. Это не просто ошибка «после того, значит, вследствие того», но и фундаментальное непонимание устройства сферы человеческих мотивов и эмоций. Ведь вопрос стоял не о том, чувствуют ли люди эмоции, решая дилемму, а вопрос был о том, почему во втором случае логика «пять больше, чем один» не работает. Схожая ошибка существует, например, с тестированием на полиграфе (этот момент даже использован в сериале Lie to me): детектор не фиксирует ложь, потому что он не может фиксировать причины возбуждения. Несложно догадаться, что возбуждение при тестировании на полиграфе может возникнуть по разным причинам: ложь; страх, что ошибутся и признают лжецом; сексуальное возбуждение или гнев и т.д. Поэтому в случае с footbridge dilemma активность эмоциональных зон мозга может объясняться иначе, чем «влияние эмоций на принятие решения». Как минимум есть еще два варианта: параллелизм эмоций и логическая обработка информации, тесно связанной с эмоциями или вызывающей вторичную эмоциональную реакцию.

Стоит напомнить, что во всех случаях речь идет либо об умственном эксперименте, либо о виртуальной модели. Это принципиально важно, потому что сама идея о том, что из какого-то абстрактного сопереживания человек не готов толкнуть другого на рельсы, вызывает закономерные сомнения. Очень это похоже на рационализацию, за которой стоят бессознательные причины или просто нехватка понимания. Я думаю, никто не станет оспаривать, что в воображении и в виртуальном мире люди способны позволить себе гораздо больше жестокости и прагматизма (что хорошо видно как раз в играх, где игрок часто не испытывает никакой жалости к NPC), чем в реальности. Плюс к этому сходная асимметрия наблюдается и при замене людей на неживые объекты: в исследовании Nichols и Mallon приводится пример эксперимента, где для моделирования дилеммы вместо людей использовались хрустальные бокалы. Какие такие эмоции и сопереживания заставляют ощутимый процент людей не сталкивать бокал с мостика, чтобы спасти несколько других? В том же исследовании есть и другая полезная информация о схожих экспериментах, показывающая, что количество готовых совершить решительное действие в footbridge dilemma зависит от дополнительных условий (например, «последняя стадия рака у того, кого нужно столкнуть», «возможность спасти тысячу человек, а не пятерых», «близкий человек среди тех, кого нужно спасти» и т.д.).

На мой взгляд с выбором дела обстоят несколько сложнее, чем «эмоции участвуют в принятии решений». Просто потому что они участвуют всегда, но при этом эмоции не являются прямыми доказательствами чего бы то ни было. Эмоции часто лгут, их наличие или отсутствие — отличный инструмент для создания алиби бессознательному (о чем говорит уже Фрейд, а Лакан добавляет, что лишь один аффект не лжет — это тревога). Вообще разница между двумя дилеммами не фиксируется поверхностным вопросом «Почему логика “пять важнее, чем один» в одних случаях дает вмешательство, а в других нет?». Если уж придерживаться прагматической линии (явно присутствующей в этих исследованиях), то вопрос нужно поставить так: «Когда человеку выгоднее бездействовать?». Когда эта выгода определяет выбор человека, который придерживается логики «пять важнее одного” (те, кто ее не разделяет, а также верующие люди почти всегда выбирают невмешательство, даже в классической дилемме вагонетки)». Т.е. вопрос кажется простым: он о том, когда люди предпочитают действовать, а когда бездействовать.

Сложности начинаются в структуре принятия решения, она явно не так проста, как та, что обнаруживается в имплицитной модели исследователей дилемм (фактически, это всем знакомая схема «стимул-реакция»). По этому поводу скажу лишь, что бихевиоризм в разных его формах превратил не одну сотню психологических экспериментов в помпезное «открытие» благоглупостей и очевидностей. Я считаю, что подлинный человеческий акт, т.е. поступок, а не привычное или случайное действие тела, возможен только в перспективе неудачи. Напряжение между образом успешного акта и различными формами провала и есть один из главных нервов этики, причем и на психологическом уровне, и на нейрофизиологическом. Поэтому простые и быстрые решения в этических ситуациях обычны только в двух случаях: либо они привычны (заучены повторением), либо в ситуации есть иллюзия отсутствия вовлечения, т.е. участие воспринимается не как личный акт с присущей ему ответственностью. И наоборот, там, где есть слишком явная возможность неуспешного акта приходится тратить больше времени на оценку и принятие решения.

Моя идея состоит в том, что в дилемме вагонетки действительно есть иллюзия неучастия: убийство одного происходит по механическим причинам и не предполагает неудачи (маловероятно, что кто-то задумывается о том, что механизм не сработает, но даже в этом случае оправдание самоочевидно). В дилемме пешеходного моста эта логика не работает, потому что прямое действие (столкнуть человека) создает автора и виновника последствий. Прямое действие останавливает многих людей даже в случае со стеклянными бокалами. Неуспешность акта во втором случае может трактоваться по-разному и скорее всего зависит от личного опыта и бессознательных комплексов субъекта. В самом общем виде это три группы опасений: неудача в исполнении (не сумел столкнуть или не попал на рельсы), неудовольствие (несоответствие ожиданий и ощущений после акта) и непонимание со стороны других (вина, требование оправданий и оснований для акта). Пожалуй, можно предположить, что поиск возможных оправданий, а значит оснований для поступка, является наиболее частым фактором. И именно их отсутствие, неуверенность в успешности акта останавливает большинство от активных действий во второй дилемме. Я думаю, что именно обрабатывая воображаемые сценарии неуспеха, а также наличный этический опыт действий в отношении других людей, наш мозг и задействует зоны, отвечающие за эмоции. Это как раз объясняет почему варьирующиеся дополнительные условия могут все–таки сподвигнуть на активное решение часть испытуемых.

Важно понимать, что переход к акту — это скорее исключение, чем правило, поскольку всегда дается труднее, нежели привычка или бездействие. Будь все с актами просто и естественно для людей, я думаю, тогда бы все ответы на все этические проблемы давно были б найдены. Многие философы в этом смысле либо слишком его упрощают (называя актом или практикой любую активность, например, речевую или трудовую), либо героизируют его (требуя от поступков каких-то особых качеств, например, трансгрессии). На этом фоне мне импонирует Лакан, потому как он проблематизирует саму возможность поступков, причем делает это не абстрактно (привет постмодернистам!), а в конкретике социальных обстоятельств и субъективных структур. Для него существует множество форм, скорее компенсирующих или маскирующих отсутствие акта, в т.ч. поступком нельзя считать «отыгрывание» (acting out) и «переход к действию» (passage a l`act). Как не раз отмечал Александр Смулянский, «речевой акт» Остина также является весьма сомнительным претендентом на то, чтобы назваться актом. Единственный акт, в котором нельзя потерпеть неудачу — это самоубийство. Поэтому этический аспект наших действий, хоть в реальности, хоть в виртуальном мире игр тесно связан с ощущением возможности провала и проступка. Что, кстати, напрямую пересекается с вопросом о компьютерных играх, где мы вынуждены иметь дело с границами и рамками для проявлений свободы воли в фикциональном мире.

Таким образом, после всех этих современных исследований проблема остается на том же месте — ни моральная интуиция, ни эмоции, влияющие на наши суждения, в конечном счете не объясняют почему в одних случаях мы действуем, а в других пассивны. И тем более не объясняет, почему одним играм (а также другим объектам культуры — книгам, фильмам etc.) удается моральное вовлечение в ситуацию с вытекающими из нее ответственностью и личным опытом, а другим — нет. Предложенное мною описание логики принятия решения требует детализации, но оно по крайней мере показывает тупиковость методологии, доминирующей в прикладных исследованиях ситуации принятия решения.

Напоследок замечу, что особый интерес эта тема приобретает в так называемых avatar-based видеоиграх, т.е. таких, где вы управляете одним или несколькими персонажами. Именно поэтому исследование того как выстраиваются этика и логика поступка в RPG-играх, как ни странно, может пролить свет и на повседневность действий и принятия решений.