La Bohème | Puccini. Guth. Dudamel
Посмотрел-таки «Богему» режиссера Claus Guth, которую так обильно освистала и «забукала» публика в парижской Opéra Bastille. И совершенно не понял в чем проблема.
В своей интерпретации Гут действительно предложил несколько радикальную для привычного либретто историю. Мансарда Латинского квартала Парижа превратилась в терпящий крушение космический корабль. Четверо друзей творческой профессии трансформировались в астронавтов. Мими больше не умирает от чахотки в реальном времени, ее (как и Мюзетты) вообще на корабле нет. На корабле только 4 товарища, «четверка мушкетеров», и теперь умирают все они, а их возлюбленные — не более чем предсмертные видения и галлюцинации о былых счастливых днях жизни.
Вообще, Клаус Гут — режиссер известный, и уже успел приучить к своим трактовкам большое количество зрителей по всему миру. Во многом благодаря двум свойствам каждой своей постановки:
1) Его живо интересует тема меланхолии и ностальгии, поэтому он почти в каждом спектакле выстраивает временную дистанцию, отстранённость от демонстрируемых событий.
2) Ему очень нравится выстраивать внушительные и дорого оформленные зрелищные декорации, которые во многом и обеспечивают ему успех у широкого зрителя.
В «Богеме» он этим своим чертам не изменяет. Более того, в ней в изобилии представлены и другие типичные для режиссера приемы. В самом начале герои обречены на смерть, ее осознают и прокручивают перед глазами флешбэком всю свою жизнь. Герои пересекаются с собой из прошлого, со своими двойниками (двойники — вообще любимая «фишка» Гута), иногда существуя параллельно, иногда замечая и реагируя друг на друга. На сцене присутствует некий гипертрофированный, гротескный персонаж — не то судьба, не то неизбежность, не то предрешенность.
В принципе ничего неожиданного, все комфортно, привычно и обыденно. Так в чем же проблема столь острой реакции, когда зал не просто позевывая уходит в антракте, а считает своим долгом в каждую минуту затишья оркестра выразить свое негодование раскатистыми выкриками?
Вероятно для ответа на этот вопрос требуется понять насколько новое прочтение набившей оскомину истории подходит самой опере. Ее автор, самый заметный представитель поствердиевского периода, Пуччини, не имеет равных по степени нездоровой, избыточной сентиментальности (что наиболее ярко выразилось в его «Мадам Баттерфляй», наверно главной «слезодавилке» в самом плохом смысле оперного искусства). Композиционно опера является практически ситкомом. Здесь и любовные волнения, страдания, томления, и обилие сериального юмора. Самым наглядным примером служат диалоги главных друзей.
Торопясь на встречу, один из них по имени Колен спотыкается на лестнице и раскатисто произносит: «О, черт!».
«Колен, ты… умер?» — спрашивает его верный друг.
«Нет пока» — отвечает Колен.
«Тогда поторопись!» — раздается ему в ответ.
В таком комедийном формате происходит все первое действие. Второе же обретает черты самой подлой мелодрамы, достойной какого-нибудь федерального телеканала. Герои добились своих возлюбленных и начинаются сцены ревности, скандалов и пылких прощений, заканчивающиеся смертью главной героини. Весьма функциональной и типичной смертью. Когда уже с самого начала понимаешь, что героиня в драматургии излишне ангельская, чтобы выжить в финале.
Возможно
Поэтому единственное объяснение столь болезненно протестной реакции я нахожу лишь в том, что эту новую историю Гуту не удалось грациозно сшить. Огромные сюжетные сцены оригинального сюжета (вроде целого действия празднования Рождества в Латинском квартале) приводятся полностью и в точном соответствии букве либретто. Вся отстраненность и свежесть состоит лишь в том, что преподносятся эти огромные фрагменты как воспоминания о годах былого счастья. В этом нет ничего плохого, это лишь — слишком просто и легко, чтобы быть интересным. При такой внешней громоздкости общей канвы нового прочтения, наполнение оказывается довольно обыденным и как следствие — пустоватым.
С другой стороны, идея изъять у оперы (хоть и итальянской по происхождению, но такой французской по духу и месту действия) ее локальность, вывести ее в пространство открытого космоса и провернуть все это в одном из крупнейших парижских театров — похвальная. Гут очень точно и вовремя напоминает всем, что «Богема» — не про «ироничное отношение к жизни», не про то, как «люди посвящают себя духовному развития, ничуть не заботясь о материальном, за что в итоге их эта материальность потом оглушает». Главный герой оперы — это человеческая память. «Богема», если сдуть с нее толстенные слои пыли, представляет собой практически манифест, побуждающий «ценить то, что имеешь», «дорожить самими счастливыми моментами, а не воспоминаниями о них».
И конкретно этого Гут добился. Ему удалось вывести на передний план именно ностальгичность истории, обратить внимание, что мы каждый день упускаем существующее. Париж в его «Богеме» больше не существует, осталась только память о нем. Герои с первой секунды знают, что умрут — не выживет никто. Весь мир умирает, и это умирание демонстрируется через глаза героев.
Но у режиссера, к сожалению, не вышло полностью избавиться от большинства штампов, кочующих из «Богему» в «Богему», заполнить оперу какими-то новыми смыслами не только в канве, но и в деталях. Он и сам добровольно весьма расхожее и примитивное клише для своих задач использует — мол «что все наши проблемы перед апокалипсисом?». Возможно именно это несоответствие масштабного пафоса идеи с проработкой мельчайших деталей, обеспечивающих ее убедительность, действительно несет раздражающее воздействие и может причинять досаду, но не настолько же буйно выраженную.
Поэтому посмотреть эту «Богему» заснеженным вечером может быть любопытно.
Во-первых, главная сенсация дирижерского мира и далеко не всегда любимый мной Gustavo Dudamel тут все же предлагает несколько интересных находок, и некоторые клише этой затертой мириадами исполнений музыки все же разрушает.
Во-вторых, исполнена она действительно «космически» хорошо. Состав для «Богемы» совершенно интернациональный и более чем звездный: в главной партии Мими Nicole Car, за отторгающую злобность образа Мюзетты отвечает Aida Garifullina, весь вечер на сцене в роли Рудольфа неутомимо блещет Atalla Ayan при активной поддержке трех своих друзей — Марселя (Artur Rucinski), Колена (Roberto Tagliavini), и Шонара (Alessio Arduini).
В-третьих, в опере просто очень красивые, зрелищные и богато оформленные сеты. Когда будете просматривать фотокарточки, приложенные к этому посту, просто знайте, что это — не специальная постановочная рекламная фотосессия, а именно кадры из спектакля в его декорациях, которые я схватывал абсолютно случайным образом.
В-четвертых, тут «Богема» становится версией «Соляриса» — гордости нашей культуры. Здесь много космоса и космонавтов, а почти каждый из нас в детстве на государственном уровне был обязан мечтать стать космонавтом, когда вырастет.
Ну и
Очень качественная запись сейчас при определенных умениях может быть найдена в интернете, но для ее просмотра все же потребуется знать либо английский, либо итальянский.
А уже 11 февраля 2018-го у нас покажут ее в кинотеатрах на большом экране, с хорошим звуком и русскими (!) субтитрами. Подготовиться, купить билетики и узнать все подробности, чтобы своевременно поставить необходимые напоминания в календариках можно по ссылке:
http://www.operahd.ru/ru/opera/la-boheme-paris/moscow
Addio, senza rancor!
___________
Источник материала, фото, видео и комментарии:
https://www.facebook.com/inner.emigrant/posts/371913106590932
Самые свежие обзоры и обсуждения всегда первыми в Facebook:
