Лишние люди
Революция это зримое воплощение классовой борьбы, её апогей. Но сама революция это не только насилие, перевороты, крушение правительств и коллапс общества. Революция длительный процесс смены одного уклада другим, процесс отказа от устаревших общественно-производственных отношений, процесс замены (или даже отмены) правящего класса, процесс самообновления. Революция долго запрягает, но потом быстро едет. Несомненно, это полезный, прогрессивный, хоть и очень неприятный процесс, в больном обществе она играет роль горького, но необходимого лекарства. Именно потому, на протяжении последних столетий, она вызывает такой интерес у думающих людей, которые пытаются выявить закономерности революции, понять её структуру и логику, выявить закономерности, на основании которых вывести общие законы развития общества. И мы вроде бы преуспели в этом вопросе. Однако стоит взяться за литературу, посвященную этому вопросу, обнаружится немало лакун. Одним из таких белых пятен, является понятие революционного класса. Поиск этого самого класса превращается зачастую для современных теоретиков в увлекательный процесс, напоминающий поиски Атлантиды, смысла жизни или точки G. Но если объективный поиск истины это процесс бесконечный, который дает лишь приближение к тому, что мы ищем, то поиск ответа на более простой вопрос, должен иметь конечный результат, иначе мы обречены на вечное блуждание в тёмной комнате в поисках второго носка.
С подачи Маркса и его последователей, революционным классом был назначен пролетариат. Маркс полагал, что капитализм уничтожит все классы, кроме двух классов-антагонистов, буржуазии и пролетариата. Отталкиваясь именно от этого соображения, он выдвинул тезис, что именно пролетариат будет не только классом-антагонистом, но и силой, что опосредствует эту борьбу, а следовательно и сама себя. Однако, ходе развития капитализма прежние классы никуда не исчезли, они приспособились к новым условиям (как духовенство), или были приспособлены искусственно, как крестьяне. Да и сам процесс классобразования на этом не закончился. Буржуазия и пролетариат не остались лицом к лицу. Более того, ещё полвека назад стало очевидно, что пролетариат утратил свою революционность. В данный момент он в этом плане мало отличается от иных угнетенных классов прошлого.
Но кто же тогда
Все эти предположения отталкиваются от марксизма, где в революционеры назначен целый класс, то есть большие группы людей, различающиеся по их месту в исторически определённой системе общественного производства, по их отношению (большей частью закреплённому и оформленному в законах) к средствам производства, по их роли в общественной организации труда, а следовательно, по способам получения и размерам той доли общественного богатства, которой они располагают. [1]
Если проще, то класс это группа людей, имеющая определенную нишу в системе разделенного труда. Класс крестьян занимается земледелием, класс феодалов войной и политикой. Класс пролетариев работает в индустриальном производстве, класс капиталистов владеет теми самыми средствами производства. В целом они образуют то или иное общество, систему взаимодействия. Общество, которому одинаково необходимы, как работники, так и управленцы, роль которых исполняет правящий класс. Но какую роль в любом обществе играют революционеры? Они сражаются против существующего общества. Они часть общества, но одновременно противопоставляют текущее общество себе, отрицают его. А что массы, которые они призывают к революции? Они безмолвствуют вплоть до того момента, когда становится совсем невмоготу. Они идут вслед за революционерами, когда правила игры в обществе грубо нарушены, либо само общество на грани коллапса. Ортодоксальные марксисты тогда говорят ритуальную фразу: «революционная ситуация созрела». Активных революционеров всегда меньшинство, но в моменты кризиса, к ним приходят тысячи и миллионы растерянных людей.
Что представляют из себя революционеры? Юрист Ленин, который забросил свою практику ради журналистики и революционной борьбы. Выходец из богатой семьи и врач по образованию Че Гевара, который стал команданте, предводителем партизанского отряда. Князь Кропоткин, дворянин Бакунин, фабрикант Энгельс, доктор философии Маркс, пролетарии Прудон и Шаппер, офицер Санкара… Если посмотреть ещё дальше вглубь веков, то увидим караванщика Мухаммеда, царевича Гаутаму, монаха Лютера, казаков Разина и Пугачева, рыцарей Яна Жижку и Флориана Гайера, торговца солью Хуан Чао.
Что у них общего? То, что они стали известны не благодаря тем социальным ролям, что указаны перед их именами. Они стали теми, кто они есть, благодаря тому, что они перестали быть юристами, монахами, торговцами. Они стали революционерами. А это означает только одно: выпасть из старого общества, стать маргиналами.
Лимонов, сам маргинал со стажем, писал так:
Вот какие люди, мечущиеся, неспокойные, их сейчас назвали бы маргиналами, были материалом для самой революционной организации России начала века. И для всех революционных организаций по сути дела. Не только России. Именно мечущиеся, неспокойные, меняющие места учёбы, службы, работы, места жительства и даже стили жизни. Это всё первые признаки маргиналов. Маргиналами были и Великие Вожди будущих мощных политических движений, взорвавших Европу. До того как стать ефрейтором и потом канцлером Германии Адольф Гитлер бомжевал в Вене семь лет, жил в ночлежках, рисовал картинки венских достопримечательностей, ходил в длинном пальто до пят, как Лотреамон (Гитлер, кстати, похож на Эдгара По, кто-нибудь кроме меня это заметил?), делил конуру с бомжом, который продавал его картинки. Всё это обычно пропускается в биографиях, но именно юность, годы, формирующие человека, очень важны. Там в Вене, в тени великолепных соборов, среди роскошных музеев, у роскошных бюргерских особняков, как должно быть он страдал, никому неведомый бродяга Адольф! И как он возненавидел Вену, и как потом рейхсканцлером в 1938 году ликовал, должно быть, въехав во враждебный некогда город под приветственные клики миллионного населения. Маргиналом был и юный Сталин, достаточно посмотреть его раннее фото, — молоденький, с бородкой, в хлипком шарфике, заправленном под пиджачок. Бенито Муссолини, горластый социалист из деревушки Предаппио бомжевал в богатой Швейцарии, ночевал под мостами, задерживался полицией, работал строителем, работал на консервной фабрике, ходил, глазел, завидовал, ненавидел…
… Все они запоем читали, писали, учились понемногу, бродяжили, писали стихи, и долго искали, чем бы заняться.
…Революционных классов вообще не бывает. Революционными являются или не являются личности. Так вот наиболее революционным типом личности является маргинал: странный неустроенный человек, живущий на краю общества, талантливый изувер, фанатик, поэт, психопат, неудачник. Не следует думать, что таковых слишком немного, чтобы хватило на революционную партию. Маргиналов достаточно, их сотни тысяч, если не миллионы. Это целый социальный слой. [2]
Но маргинальность присуща не только революционерам. Переселенцы, отправляющиеся за тридевять земель в поисках счастья, разбойники, пираты, бродяги, религиозные подвижники тоже маргинальны. Это люди, которые не могут и не хотят мириться с навязанными им социальными ролями, они жаждут большего, ищут себя и через это меняют то или иное общество и мир в целом. Революционеры всего лишь разновидность подобных людей. Лев Гумилёв придумал для обозначения таких неспокойных душ термин пассионарии. Слово это происходит от прозвища пламенной испанской революционерки Долорес Ибаррури. Её называли Pasionaria, то есть страстная, увлеченная.
Пассионарность — это характерологическая доминанта, необоримое внутреннее стремление (осознанное или, чаще, неосознанное) к деятельности, направленной на осуществление какой-либо цели (часто иллюзорной). Заметим, что цель эта представляется пассионарной особи иногда ценнее даже собственной жизни, а тем более жизни и счастья современников и соплеменников.
Пассионарность отдельного человека может сопрягаться с любыми способностями: высокими, средними, малыми; она не зависит от внешних воздействий, являясь чертой психической конституции данного человека; она не имеет отношения к этике, одинаково легко порождая подвиги и преступления, творчество, разрушения, благо и зло, исключая только равнодушие; она не делает человека «героем», ведущим «толпу», ибо большинство пассионариев находятся в составе «толпы», определяя ее потентность в ту или иную эпоху развития этноса.[3]
Но что отличает этих людей от всех остальных? Здесь у Гумилёва нет внятного ответа. Он предполагает, что это связано с некими космическими излучениями или биологическим фактором. Один из его современных адептов сделал такое предположение:
У пассионариев энергетика избыточна. Причем это не имеет отношения к морали, идеологии, даже к таланту, есть лишь градации пассионарности-энергетики. В любом случае, пассионарий совершает поступки, выходящие за грань биологического инстинкта самосохранения. Пассионарий может быть воином, политиком, ученым, художником, писателем, террористом, просто неудачником (как герои Шукшина — «чудики»).[4]
Выходит, пассионарии просто более энергичны? Но есть множество историй успеха, когда не менее энергичные люди добивались успеха на официальном поприще, не пытаясь покинуть или уничтожить системное общество. Здесь что-то не то…
Но в этом вопросе нам на помощь приходит маргинал и блестящий самоучка Эрик Хоффер, автор книги «Истинноверующий». Сама книга представляет собой авторское исследование массовых движений. Причину же Хоффер видит в психологическом различии. По его мнению, за пассионарностью кроется… неуверенность в себе.
Вера в «священное дело» частично заменяет утраченную нами веру в самих себя.
…Когда наши личные интересы, наши планы на будущее перестают нам казаться стоящими того, чтобы жить ради них, мы начинаем остро нуждаться в
На протяжении всей книги Хоффер противопоставляет истинноверующих «людям дела», которые более уверены, более самодостаточны и если и присоединяются к массовым движениям, то на самых последних этапах и превращают успешное движение в новый общественный институт.
Существует коренная разница между соблазном массового движения и соблазном практической деятельности. Практическая деятельность дает людям возможность продвижения — соблазн ее большей частью исходит из личных интересов. Массовое движение, в частности в фазе его подъема, привлекает не тех, кто хочет продвинуть свое нежно любимое «я", а тех, кто старается освободиться от своего нежеланного "я». Массовое движение привлекает и удерживает последователей не тем, что оно удовлетворяет желание самопродвижения, а тем, что оно может дать удовлетворение страсти к самоотверженности.[5]
В то же время автор подчеркивает, что одного недовольства, одной неуверенности недостаточно. Нужно ещё ощущение собственной силы, ощущение собственной избранности. Это на первый взгляд противоречит его тезисам, но это не так. Свою неуверенность они компенсируют верой, своё неустойчивое положение в настоящем, они компенсируют неистовым стремлением в будущее.
Всякая вера бессильна, если она не включает в себя веры в будущее, если не предсказывает светлого будущего. Так и доктрина: чтобы быть действенной, она должна быть не только источником власти, но и ключом к книге будущего.
Люди, желающие преобразовать страну или весь мир, не могут рассчитывать на успех, если они будут только разжигать недовольство и управлять им или будут доказывать, что запланированные перемены разумны и желанны, или станут насильно навязывать народу новый образ жизни. Необходимо разжечь и раздуть страстную надежду. При этом совсем неважно, идет ли речь о царстве небесном или о рае на земле, о грабеже и несметных богатствах, о сказочных достижениях или о мировом господстве. Если коммунистам удастся овладеть Европой и большой частью мира, то произойдет это не потому, что они знают, как раздуть недовольство или как заразить людей ненавистью, а потому, что они умеют проповедовать Надежду.[5]
Склонность пассионариев к коллективности, а как следствие к самоотверженности тоже легко объяснима. Сила любого государства заключена в том, что правящий класс сплочен, а все прочие классы разрознены. Именно это позволяет организованному меньшинству контролировать большинство. Потому революционеры бьют врага его же оружием, они создают сплоченные организации, способные противостоять тем организациям, которые представляют власть. Только если у старого общества эта сплоченность держится на традиции, страхе и личной заинтересованности, то у революционеров на более устойчивом основании — надежде на лучшее, вере в будущее, братской (и сестринской) любви.
Верой поддерживается даже естественное стремление к прогрессу — верой во врожденное Добро в человеке и во всемогущество науки. Но и эта вера — от гордыни и чрезмерного самодовольства — похожа на веру тех, кто строил Вавилонскую башню: «город и башню до неба… и не отстанут они от того, что задумали делать»…
…Выдающиеся личности — будь то в политике, литературе, науке, финансово-торговой области или промышленности — играют значительную роль в оформлении всего народа, так же как и личности другой крайности — неудачники, не нашедшие себе места в жизни, парии, уголовники и все, кто утратил положение в обществе или никогда его не имел. В игре истории обычно участвуют лучшие и худшие, а игра идет над головами большинства, сидящего посредине.[5]
Проблема Хоффера на наш взгляд, что ему при очень добросовестном подходе к проблеме, не удалось до конца абстрагироваться, подняться над ситуацией. Он занимает явную сторону тех, кто в системе. С другой стороны не может не восхищаться теми, кто стоит по ту сторону баррикад. Но, как и во всякой честной книге, мы можем найти и гениальные прозрения, которые могут направить нас по верному пути.
Отвергнутые, отодвинутые на задний план люди становятся сырьем для будущего нации. Камень, выброшенный строителями, становится краеугольным камнем нового мира. Народ, не имеющий общественных отбросов и недовольных, бывает обычно дисциплинированным, благопристойным, мирным и приятным, но, пожалуй, без
Как нам давно известно, благодаря фрейдомарксистам, психология индивида определяется психологией общества в целом. Если количество неустроенных людей растёт, значит что-то не так с социумом, которому они принадлежат. По похожей схеме развивается болезнь в любом живом организме: при снижении иммунитета, появляется всё больше болезнетворных бактерий. Но чем может быть больно общество? Классовым неравенством? И да, и нет. Истории известно немало примеров, когда ужасающее классовое неравенство не приводило к масштабным революциям. Классовое неравенство само по себе не является причиной жажды переустройства общества. В случае же, когда такие идеи возникают, оно является дополнительным катализатором процесса. Но здесь нам на помощь снова приходит Хоффер, который говорит, что наиболее благоприятная почва для подъема и распространения массовых движений — если некогда единое коллективное общество по тем или иным причинам находится в состоянии разложения.
Живя в условиях неустойчивой экономики и психологической неприспособленности, эти люди были весьма восприимчивы к демагогической пропаганде социализма или национализма, или того и другого вместе". Общее правило, по-видимому, таково: когда одна форма коллективной сплоченности ослабевает, создаются условия для роста массового движения и конечного утверждения новой, более жизненной формы коллективного единства.[5]
То есть проблема именно в том, что прежнее общество перестаёт работать так, как нужно. Казалось бы, мы просто пришли к марксистскому закону о соответствии производственных отношений и производительных сил, который гласит: в обществе, разделённом на антагонистические классы, противоречие между старыми производственными отношениями и развившимися производительными силами всегда доходит до конфликта, который разрешается путём социальной революции. [6]
Но революции происходят зачастую без смены производственных отношений, без модернизации производительных сил. Суть именно в восстановлении стабильного общества, не обязательно на иной основе. Но марксисты предпочитают такие революции не называть революциями.
Важнейшим показателем жизнеспособности общества и государства является его гибкость и запас прочности. Его способность определить место и нишу для максимального количества его членов. В период становления это не представляет проблемы: большинство занято собственно постройкой этого самого нового общества. Но по мере его становления появляется всё больше и больше людей, которые оказываются не у дел. По сути, это кризис соотношения количества населения к имеющимся ресурсам и возможностям общества. Мы предлагаем называть эту категорию людей лишними людьми. Потому что в том, что они лишние для общества, невостребованны им и заключается секрет их силы. Они просто вынуждены прилагать свои силы вне этого общества и создавать нечто иное. Лишние люди в отличие от тех, кто остался в системе имеют возможность увидеть систему со стороны, разглядеть её недостатки и построить нечто новое, более устойчивое. Потеряв свою целостность, не сумев в рамках системного общества наиболее полно реализовать себя, лишние люди в силу своих амбиций, просто вынуждены реализовать себя в обществе контрсистемном. Это напоминает индийскую легенду о мудреце Вишвамитре. Он принял аскезу, чтобы получить высший для мудреца статус брахмариши. Но боги всячески мешали ему, опасаясь его силы. Когда они в очередной раз отказали ему, он начал творить свои собственные миры и собственных богов.
Эти наблюдения подтверждает и Бахтияров, автор исследований, посвященных экстремизму:
При ближайшем рассмотрении оказывается, что экстремистские идеологии и практика оказываются привлекательными для многих творческих, интеллектуальных и активных людей. Этот феномен становится понятным, если вспомнить, что предлагает человеку любая экстремальная зона — восстановление мира возможностей в противовес уже состоявшемуся варианту — одному из множества возможных.[7]
Лишние люди как бы застряли между прошлым и будущим, не находя себе места в настоящем. В этом секрет революционности пролетариев. Пролетариат был революционным ровно до того момента, пока капитализм был слаб, пока крупная промышленность только развивалась, пока разделение труда пребывало в зачатке, пока наше современное общество находилось ещё в становлении. Типичный пролетарий-революционер это вчерашний крестьянин или разночинец, пришедший на завод. Он видел воочию, как рушится привычный для него мир деревенской общины, он видел, что новый индустриальный мир ещё не построен. Установленный порядок ему не кажется вечным. Этим же объясняется максимализм, нонконформизм и протестный потенциал подростков. Они уже перестали быть детьми, но ещё не успели стать взрослыми. Потому так часто подростков восхищают те или иные лишние люди. Потому мышление того или иного маргинала сравнивают с мышлением подростка. Только мысля абсолютными категориями, можно изменить мир. Только желая прыгнуть выше головы, можно побить рекорд в прыжках. Потому на своем пике любое движение пытается сделать больше, чем оно может. Лишние люди зачастую намеренно закрывают глаза на трудности достижения, отбрасывают все сомнения. Один из самых ёмких лозунгов лишних людей был сформулирован во время Красного Мая 68 года. «Будьте реалистами, требуйте невозможного» — гласил он.
Когда общество не может обеспечить хотя бы минимальное место в системе, появляются лишние люди. Но это ещё не делает их потенциальными революционерами. Все мы движемся по пути наименьшего сопротивления. Как говорилось выше, лишний человек появляется, если заняты все имеющиеся ниши в обществе, где он живёт. Так же он может появиться искусственно, когда ниша, в которой он жил была разрушена, например политикой огораживания, войной или шоковой рыночной терапией. Поначалу если лишний человек не погибает, он пытается найти для себя новую легальную нишу. Таким образом пополнялись древние и средневековые города в случае кризиса в деревне, появлялись новые виды деятельности, например странствующие торговцы. Собственно, так и появились пролетарии. Если легальные ниши заняты, лишний человек ищет себя в теневых нишах. Так пополняются ряды разбойников, контрабандистов, пиратов. Если и эти ниши заняты, но есть пространства, свободные для колонизации, лишний человек отправляется за море, в викинг, на золотые прииски, Землю Обетованную. Бывает так, что правящий класс, осознав масштабы угрозы для своей власти, намеренно отправляет лишних людей за пределы государства или на войну. Так было во время Крестовых Походов, колонизации Австралии, завоевания Кореи самураями в XVI веке, вторжении армии Кромвеля в Ирландию, недавней войне на востоке Украины. При колонизации или завоевании, власть всегда остаётся в выигрыше: в случае успеха у государства появляется новая территория, и проблема ресурсов временно снимается, в случае поражения большинство лишних погибает. Но если податься некуда, лишний человек приходит к выводу, что несправедливое общество необходимо переделать. Он становится революционером.
Или охранителем. Что интересно, эта категория людей так же пополняется лишними людьми. Они, так же как и их противники занимают востребованную нишу в обществе. По своему составу движение черносотенцев не так уж отличалось от их противников — коммунистов, социалистов — революционеров или анархистов. Ведь, если появилось множество революционеров, нужны и охранители. Впрочем, эти роли зачастую условны. Лишний человек находится в состоянии вечного поиска, потому способен в течение жизни несколько раз радикально сменить свои взгляды. Как отмечает Хоффер, превращение Савла в Павла — не редкость и не чудо.
Представление, что фанатики разных оттенков должны находиться на разных полюсах, не соответствует действительности: все они принадлежат к одному лагерю. Только фанатик и умеренный находятся на противоположных полюсах и встретиться не могут. Фанатики разных оттенков смотрят друг на друга с подозрением и готовы каждую минуту вцепиться друг другу в горло. Но они соседи и почти родственники. Они ненавидят друг друга ненавистью братьев. Они так далеки друг от друга и так близки, как Савл и Павел. И для фанатика-коммуниста легче стать фашистом, шовинистом или католиком, чем трезвым либералом.[5]
Пиши Хоффер свою книгу на столетие раньше, он бы наверно противопоставил своих истинноверующих трезвым консерваторам. Здесь мы видим красноречивый пример, как лишние люди прошлого, сражаясь с системой, постепенно влились в неё, стали её частью. Нынешние либералы уже давным-давно являются самыми махровыми консерваторами, столпами нынешнего общества. Такими же консерваторами стали и современные пролетарии, а так же партии, выражающие их интересы. Зачастую, это закономерный итог любой успешной борьбы. Обывателей часто обвиняют в том, что они до последнего цепляются за старое общество, в том, что они молятся на стабильность. Но суть любой произошедшей революции именно в восстановлении стабильности. И противостояние лишнего человека с обывателем заключается лишь в том, что первый пытается занять стабильную нишу, уже кем-то занятую, а второй сопротивляется этому. Так, что суть той борьбы, что принято называть классовой сводится к обретению точки устойчивости, восстановлению стабильности и новому классовому компромиссу.
Шанс на реализацию потребности в создании нового, иного мира проливает свет и на то, какое место занимают экстремистские сообщества в государстве и культуре. Располагая радикально иными и неприемлемыми для регулярного мира идеями и планами, экстремистское сообщество создает резерв возможностей для общества, переживающего катастрофу. Катастрофу — необратимый распад всей социокультурной системы следует отличать от кризиса, который разрешается силами самой регулярности за счет смены элит или прихода к власти легитимной, системной оппозиции. Экстремисты приходят к власти, когда исчерпываются все потенции регулярной зоны и, погрузив все общество в экстремальную зону, создают новую регулярность.[7]
По сути, мы имеем картину, когда разрушители прежней стабильности строят новую стабильность, где уже они являются членами системы, а их враги лишними людьми. История показывает, что прогрессивность в данном случае не играет никакой роли. Победу одерживают самые организованные, самые неистовые. У более неистовых, но менее организованных или более организованных, но менее неистовых нет шансов.
Второй вариант, когда силы примерно равны, тогда общество на долгие годы погружается в хаос гражданской войны, которая заканчивается, когда истощенные стороны подписывают, наконец, перемирие. Так было неоднократно в Китае, так было в Анголе в 70-е, и в Алжире в 90-е. Похожая ситуация развивается и в Сирии. После войны общество приходит к спокойствию и стабильности, если не оказывается окончательно уничтожено. Здесь стабильность достигается не инновационными методами, которые позволяют сделать общество более устойчивым и расширить ресурсную нишу, а за счёт того, что в ходе гражданской войны погибает большое количество людей, как лишних, так и системных, общество избавляется от внутреннего напряжения и восстанавливается. Ресурсов вновь становится в избытке, все кто выжил, снова при деле.
Неудовлетворенные находят в массовом движении возможность стать другими людьми, получая видную роль или, по крайней мере, некоторые качества, которых они не могут обрести исходя из ограниченных ресурсов собственного "я".
Конечно, среди первых приверженцев каждого массового движения имеются и авантюристы, которые надеются, что движение пустит в ход и их колесо фортуны и вынесет их к славе и власти. Правда, некоторую самоотверженную преданность проявляют иногда и те, кто идет в иные объединения, в
Выходит, что смысл любой революции в восстановлении стабильности, все прогрессивные изменения являются своеобразным побочным эффектом. Причем, это справедливо для любого процесса, в котором участвуют лишние люди.
Лишние люди есть всегда в любом обществе. Но, если общество на подъеме или на пике своего развития, их количество относительно невелико. Эта цифра чуть превышает процент мутантов в природе. Мутанты зачастую не могут иметь потомства, но в небольшом количестве появляются практически в каждом поколении. Но в случае, если внешние условия неожиданно меняются, мутанты могут оказаться лучше приспособленными к новым условиям и таким образом спасти вид в целом. Пример с бабочками пяденицами уже стал хрестоматийным:
Большинство мутаций проявляется в фенотипе в сочетании с действием многих других генов, причем генов, уже прошедших естественный отбор, то есть полезных и нормальных. Это ослабляет вредное действие мутаций и предотвращает их элиминацию (выбраковку) из генофонда вместе с гибелью менее приспособленных организмов. Такие мутантные гены включаются в процесс естественного отбора и в череде поколений продолжают комбинироваться с другими генами таким образом, что возникающие комбинации повышают приспособительное значение признаков фенотипа. Параллельно, благодаря влиянию других генов, первично рецессивный мутантный ген постепенно становится доминантным и распространяется в генофонде как нормальный наследственный элемент особей данной популяции.
Известным примером подобного действия естественного отбора является так называемый индустриальный меланизм у бабочки березовой пяденицы. Эта бабочка широко распространена в Европе и Северной Америке. Бабочки активны в сумерках, а день проводят, сидя на коре берез. Крылья их имеют покровительственную окраску: они бледно-серые с разводами, что имитирует цвет бересты, заросшей лишайниками. Такая окраска защищает бабочек от насекомоядных птиц — синиц, поползней и др. История эволюции окраски английских популяций березовой пяденицы началась в 1735 году, когда англичане впервые в мире применили каменный уголь для выплавки чугуна. Промышленная копоть во влажном климате Англии оседала на коре берез. Лишайники постепенно погибали, а береста становилась сначала серой, а затем черной. Пяденицы на темном фоне стали легкой добычей птиц. В 1848 году английские энтомологи-любители обнаружили и поместили в свои коллекции первых березовых пядениц с темноокрашенными крыльями. Такие бабочки в окрестностях Манчестера составляли не более 1% от численности популяции. К 1960-м годам промышленная копоть покрыла почти все леса Великобритании, и темные пяденицы постепенно вытеснили светлых. [8]
Выходит, лишние люди совершенно необходимы для любого общества. Они являются носителями альтернативных идей, которые могут потенциально спасти общество во время кризиса. Другое дело, что лишние, как и системные люди всего лишь инструмент общества для собственного существования и воспроизводства. Сумеем ли мы, пройдя череду технологических рывков и революций, построить общество всеобщей справедливости? Сложно сказать. Даже в знаменитой «Туманности Андромеды» Ефремова мы видим конфликт между системой и лишними людьми. Даже общество, устранившее монотонный физический труд и дающее каждому максимальную возможность для самоактуализации, не способно удовлетворить всех. Лишние люди будут всегда. Возможно, благодаря им человечество совершит ещё немало великих открытий, расселится на далёких планетах, перейдёт вместе с Вселенной в принципиально иное состояние. Как знать…
Если вы читаете этот текст, велика вероятность, что Вы — лишний человек. Это наше несчастье и наше призвание. Взамен мяса в котлах и хлеба досыта, нам дан великий дар. Мы имеем возможность увидеть наше общество таким , какое оно на самом деле. Мы не лучше тех, кто остался внутри, но у нас есть одно важное преимущество, нам нечего терять, кроме собственных цепей или как сказал главный герой фильма «Гаттака»: «Хочешь понять, как я это делаю? Все очень просто — я не берегу силы на обратный путь».
2. Э. Лимонов «Маргиналы: активное меньшинство»
3. Л. Гумилёв «Конец и вновь начало»
4. Алексей Фанталов «Лев Гумилев и теория пассионарности»
5. Эрик Хоффер «Истинноверующий»
