— Не забудь только выкинуть его, а то старьем несет, пожилыми людьми. Это же старый, проссанный диван, ну. Все, я пошел.

А я никуда не пошел, я сел. Я сел на диван после славного дня уничтожения. Уничтожения культуры, богатства и достояния предков. Мы, люди двадцать первого века, не хотим быть луком: все, что мы делаем — сдираем слои, слой за слоем, слой за слоем, не понимая, что в конце останется лишь труха, пустое место, которое уже нечем будет заполнить.

Уничтожать наследие, сдирать засохшую ранку — это абсолютно нормальная реакция. Старое должно уступить новому, прах должен стать основой новой жизни, почва рано или поздно впитает ваши кости, поглотит их и даст жизнь чему-то новому, важному и нужному. Круговорот жизни в жизни, постоянное движение, единственный вечный двигатель, который многие умные люди не хотят видеть в упор.

Именно этим я весь день и занимался: уничтожал старое. Я рвал без оглядки, ломал, не задумываясь о последствиях, крушил, не пытаясь рассмотреть, что же там стоит передо мной. Я был силой, мощью, самой живостью, юностью, тем самым вектором F, который мы рисовали на физике, и который, если не ошибаюсь, измеряется в Ньютонах. Я в Ньютонах буду велик и могуч, их во мне много.

Сама по себе жизнь никогда не будет оглядываться на старое, ей слишком некогда. Past Simple — это не то, что нужно миру, прошлое остается в прошлом, его тревожить нельзя, да и невозможно. Почти невозможно.

К сожалению, человек обременен памятью. Неким хранилищем, которое содержит в себе то, что мы хотели запомнить, то, что мы не хотели запомнить, то, что мы знали, и даже то, о чем мы не догадывались. Это единственное место, где искренне могут пересечься настоящее и прошлое, движение вперед и назад, смерть и жизнь.

После дня, поглощенного жизнью, не так сложно заметить этот резкий переход. Ступни засасывает тягостная мгла, густая темная жидкость, покрывающая своими цепкими лапами твое тело. Она вызывает тяжесть в душе, будто бы на гриф вашей штанги все добавляют и добавляют веса, хотя вам уже, очевидно, давно пора было остановиться.

Эта мгла поглотила меня ровно в тот момент, когда я сел на минутку отдохнуть на этот самый диван. Это последнее, что принадлежало старости в этом доме. Единственный из выживших тотемов того славного времени, когда все дружно работали на заводах, вешали на стены ковры, ставили в гостевой комнате громоздкие серванты и смотрели советские фильмы.

Диван этот стар и слаб. Когда-то он, возможно, был желтым, но теперь он «проссанного» цвета, как его кличут все твои родственники. Пружины его, будто бы цепкие лапы, пытаются выбраться за пределы обшивки каждый раз, когда почувствуют жизнь, поскрипывая при этом на всю комнату. Диван этот уже давным-давно решил не открываться лишний раз, чтобы остов его, хребет не лопнул от очередной нагрузки. Это реликт, монолит, памятник тому, что уже прошло, чего уже не будет никогда, но что давит на нас постоянно.

А давит на нас отсутствие. Отсутствие того, чего сейчас нет. Это отсутствующее вторгается в нашу жизнь, в движение нашей жизненной кривой ровно потому, что ему обидно. Оно не хочет уходить, оно не хочет быть заживо погребенным лишь только потому, что живое решило от него отделиться и направиться в свою, принципиально новую сторону.

О нет, старое мстительно и коварно. Оно впивается в вас в самый неожиданный момент, тогда, когда вы чувствуете, что жизнь готова даже лопнуть от того, что происходит с ней и внутри нее. «Memento mori» — кричит она на ухо, обижаясь, что мы не хотим считаться с ней, постоянно флиртуя с жизнью. И у нее остается лишь последнее оружие, тайная, запрещенная в честном бою техника, из–за которой нам и приходится считаться со старым: ностальгия.

Ностальгия — это определенная болезнь, целый даже паразит, фикция, которую создает наше сознание. Это мазки импрессионистов, рисующие мерцающую картину прошлого, не имеющую очертания, а поэтому способную принимать любую форму, ровно ту, которую захочет применить сознание.

Прошлое кричит: я полезно, я не столь плохое, как ты мог подумать. И действительно, в какой-то момент ты веришь в то, что ностальгия может что-то изменить в твоей реальности: это сладкая нега, разливающаяся по телу, позволяет заново пережить то, что было, то, что недоступно нам при нынешнем окружении. Любовь молодости, первые походы в кино, пиво, выпитое с друзьями в баре — все, что ты захочешь, будет рядом с тобой всегда, в столь близкой доступности, что идти буквально никуда не надо.

Но это обман, это мираж. Благо, если человек понимает это сразу. Он видит, что старое играет с ним в не очень честную игру, оно пытается отравить его действительность, создав иллюзию необходимости. Но мы, будто бы принцесса, спасенная страстным поцелуем принца, сбрасываем с себя наваждение и оказываемся, как говорил наш любимый классик, у разбитого корыта. Реальность не дала нам ничего, она не простила того, что вы были где-то там, не с ней. Она нашла себе нового любовника, новую даже, если можно так сказать, любовь.

И вы понимаете, что застряли между мирами. Вам не нужна реальность, вам противна старость. Будущее недоступно, это идеал, о котором вы и не сможете даже мечтать при таком раскладе. Вы ничто, нулевая точка на прямой, на которой не происходит ничего ни хорошего, ни плохого. И здесь ставится точка. Точка.

 — Еще не выкинул?

Наваждение спало, я выплыл.

 — Помоги, пожалуйста, отнести его, надо будет купить новый.

— Конечно, не знаю, чего ты вообще его держал так долго в доме. От вещей надо избавляться, они копиться не должны. Ну, давай, бери с другого края.