«Дневник. 1942–1944» Элен Берр. Издательство «Белая ворона». 2016. Перевод с французского: Наталья Мавлевич. Литературный редактор: Елена Баевская.

Весной 1942 года парижанке Элен Берр было 21 год. Она изучала английскую литературу в Сорбонне, читала Китса и Достоевского, влюблялась и расставалась, веселилась с друзьями и размышляла о будущем.

Спустя всего три года, в апреле 1945-го, эта же молодая девушка погибла в концлагере Берген-Бельзен.

Однако в эти три года ее жизнь вместила в себя все самое важное, что человеческая жизнь может вместить: подлинную любовь, дружбу, заботу о ближних и мужественность перед надвигающейся катастрофой. Большинство из нас никогда даже не приближалось к такой интенсивности проживания жизни, коей достигла Берр в это время.

Все эти три года Берр вела дневник — свое главное литературное наследие. Вначале она вела его довольно робко; но с каждым новым днем она все чаще описывала в нем нацистские преступления, слухи о которых разносились по Парижу.

«Вчера из больницы забрали сорок четыре больных, в том числе одного с последней стадией туберкулеза, двух женщин с дренажами в животе, одну потерявшую речь, одну на сносях и мадам Бокановски.

Но зачем? Зачем депортировать таких людей? Это же нелепость. Чтобы они работали? Они же умрут по дороге».

Вскоре эти преступления затронули и семью Берр. Мы читаем, как она впервые выходит на улицы с желтой звездой на груди; как она садится в последний — еврейский — вагон метро; как она выходит на работу в УЖИФ, чтобы помочь детям, лишившимся родителей; как она злится от того, что парижане не имеют никакого понятия о масштабах катастрофы. И если на первых страницах мы читаем дневник молодой девушки, чьи мысли были поглощены вполне обыденными вещами — ухажерами, музыкой, выходными с друзьями, — то спустя несколько месяцев наблюдаем моментальное взросление; к концу дневников, незадолго до ареста и депортации, мы уже встречаемся с намучившимся, слишком много повидавшим человеком.

«Если это случится и если кто-нибудь прочитает эти строки, он увидит, что я была готова к такой участи, не то чтобы заранее смирилась с ней — не знаю, на сколько хватит моих физических и моральных сил сопротивляться тому, что на меня обрушится, — но была к ней готова».

Ведь любой человек, как правило, пребывает в младенческом полусне обыденной жизни — туманной влюбленности, ежедневной лености, сиюминутных расстройствах, — пока не сталкивается со внезапным ужасом: например, с осознанием своей смертности или вопиющей несправедливостью. Только тогда он понимает, что повседневные утехи должны отойти на второй план, что теперь он стоит перед необходимостью засвидетельствовать этот ужас. А сделать это можно, пропустив себя через некую жизнеутверждающую форму — например, через дневник.

«Итак, я должна писать, чтобы потом, позднее люди увидели, что это было за время. Знаю, многие смогут послужить более достойным примером, поведать о более страшных вещах. Я имею в виду всех, кто был депортирован, кто томится в тюрьме, кому выпал тяжкий опыт изгнания. Но это не дает мне права быть малодушной, каждый может внести свою малую лепту. А если может, значит, должен».

Случай Элен Берр уникален тем, что она проделывает двойную работу: она не только описывает в дневнике увиденное, услышанное и пережитое на парижских улицах в годы нацистской оккупации, сохраняя свидетельства о преступлениях против человечества, — она также также высвобождает посредством дневника свое подлинное, писательское «я». Она, возможно, даже не помышляла всерьез о литературном призвании, пока ее не настигли эти испытания! Но именно дневник высвободил в ней ту личность, которой ей суждено было стать.

А главное, самое поразительное, что нам доводится наблюдать, как меняется интонация этой девушки, как ее писательский голос обретает твердость, как она сама научается главной писательской черте, без которой невозможно написание ни одного талантливого произведения, — быть искренней в ущерб самой себе.

«Многие ли в двадцать два года вынуждены сознавать, что могут в любую минуту лишиться всех задатков, которые ощущают в себе, — а я без ложного стыда скажу, что чувствую, как велики они во мне, и в этом нет моей заслуги, это всего лишь посланный мне дар; что у них могут все отнять, — сознавать это и не роптать?»

С окончанием Второй мировой и по сей день в интеллектуальных дискуссиях возникают мнения, что катастрофы ХХ века отняли у человечества право на радость борьбы, на безоговорочное принятие жизни, на созерцание красоты; что после Освенцима и Колымы человеческая жизнь изжила в себе всякий эстетический или положительный смыслы; что жизнь без иронии, без насмешки немыслима.

Но именно чтение подобных произведений уже не в первый раз убеждает меня с большей уверенностью возразить этим разуверившимся людям и сказать жизни «да». По одной причине — именно этого хотела сама Берр. Последнее, на что она надеялась, оставляя нам свидетельства о преступлениях нацистов, — это чтобы ее будущие читатели превратились в трусливых и циничных людей; она верила до последнего, что ее письменное свидетельство поспособствует возрождению в людях чувства собственного достоинства.

Мне довелось прочитать довольно много документов, свидетельствующих о катастрофах ХХ века — от воспоминаний выживших до следственных дел, — но я никогда еще не читал такой пронзительной и, как ни парадоксально, воодушевляющей жить истории как дневники Элен Берр. Это та самая книга, которой хочется поделиться с каждым — потому что именно такие книги могут побудить нас переживать, как пишет сама Берр, «радость борьбы».