Наверное, одним из грехов Возрождения было то, что оно изъяло религии классической античности из духовной сферы и перепоручило их секулярному дискурсу — до такой степени, что вопрос, действительно ли древние греки верили в древнегреческих богов, вообще воспринимается как нормальный. Их боги перестали быть антропоморфными явлениями бытия и стали персонажами литературных традиций — как если бы люди конца девятнадцатого приносили своих козлов в жертву Наташе Ростовой или Раскольникову — гнев, богиня, воспой Родиона, Романова сына!

В результате чего Персефона в изображении Боттичелли не воспринимается как религиозное изображение — что уже должно вызывать вопросы — но проблема в том, что и Персефона в изображении самих греков уже не воспринимается как религиозное изображение.

И всё бы ничего — любое цитирование это перенос из одного контекста в другой — но мало что в этой цитате останется, если убрать оттуда ночь, сухость холодного зала в Телестерионе, долгие часы темноты и неопределимую близость других посвящаемых — после чего дверь открывается, зал освещают, и в этот момент имярек вдруг ощущает, почему именно метафорическое возвращение Персефоны из подземного мира имеет для него лично совершенно неметафорические последствия. И так ежегодно две тысячи лет подряд.

«Каков вес античности, Спенсер?» — «Он очень хрупкий.»