…Роман в рассказах «Человек ФИО» Ильи Оганджанова, а на самом деле — реальные события, вымышленные истории, воспоминания, сны — это лучшее, что можно предложить ищущему ответ на извечные вопросы. Не обязательно проклятые. Да и просто лучшее, что случилось в современной литературе последнего времени.

Из чего соткана наша жизнь? Что в итоге от неё остаётся? Да и что можно считать итогом?… Главный герой, конечно, ищет и находит, но главное, что вместе с ним ищут, находят и теряют люди его поколения — 90-х годов, которых принято называть «лихими», и в романе этому посвящена целая глава — с ларьками, разборками, дружбой трех пацанов, один из которых, собственно, и рассказывает нам эту историю.

Впрочем, разве только 90-е? Роман философский, и все вопросы в нем не то чтобы риторические, они, скорее, глубоко личные, и это как раз отличает большую литературу от малых форм частного бытописания — когда ответы интересуют, касаются и волнуют не одно потерянное поколение романтиков.

В одном из таких поколений свято верили, что «человек — это звучит гордо». А нынче уж «это звучит горько», как переиначенный штамп «жизнь у нас одна и прожить ее надо так, чтобы не было», как актуальная ревизия и «детство, детство, будь ты проклято» как вневременная цитата…

Матери? Только и научили, что есть суп, как у Лимонова в «Последних днях супермена». Или, как в романе Оганджанова. «Маленькому мама мне всегда говорила, если я шалил за столом: «В блокадном Ленинграде кусочек хлеба был на вес золота. Варили обои, ремни, съели всех собак, кошек, случалось и… А ты такую вкусную кашу есть не хочешь!»

Отцы? Не у всех, конечно, такие, как у Галковского в «Бесконечном тупике», но порой ничуть не хуже. «Отец научил меня плавать и сжимать кулак не по — девчачьи, а по — мужски — чтобы большой палец сверху. И ещё учил ничего не бояться. Но я научился только сжимать кулак».

Может быть, братья? «Его часто видели у пивного ларька рядом с заводом. После смены здесь останавливались рабочие. Брат просовывал голову в низкое окошко, придавленное изнутри внушительной грудью крикливой, строгой, всегда наливавшей в долг Валюши, щедро угощал, выставляя одну за одной пузатые гранёные кружки с быстро оседавшей пеной и, разойдясь, обзывал размякших рабочих сухопутными крысами. Не со зла, конечно, а потому что отслужил три года на флоте. В результате случались инциденты».

Или, скажем, дед? «Покоится в Штатах, на каком — то забытом Богом кладбище, похожем на захудалое ранчо».

Бабка? «Оканчивает дни в американском доме престарелых, ни слова не понимая по-английски: «Пусть лучше сами русский учат, союзнички». Они уехали вскоре после развала СССР, вслед за дочерью, моей тёткой, пожить как люди на старости лет.

Да, вы правы, не выбирают.

«И порой казалось, что жизнь и люди и я сам существуем лишь для того, чтобы кто-нибудь нас описывал или производил опись, — констатирует герой. — «Человек ФИО (Фамилия, Имя, Отчество), родился в стране, в году, проживает по адресу, рост, вес, цвет волос, размер обуви. Даже если потом из этого не выйдет ни романа, ни повести, ни рассказа, пусть и самого короткого, длиной в одну выкуренную сигарету. Ничего, главное — накопить материал, такой совет начинающим давал в своей книге один маститый писатель».

Кстати, а расценки тогда знаете, какие были у писателей? За рецензию на сборник унылых эссе, сварганенную тут же — пару пятьсотрублевок из кармана редактора, публикующего ее как свою. «За сбор и подготовку материалов Олег Петрович обычно получал сто долларов — по выходе статьи в печать».

То есть, жить можно, но некогда — герой в постоянном движении, бегстве, избегании — себя самого, близких и друзей. В прошлом удобнее, уютнее, спокойнее. Причем это и личное пространство в домике под столом, и коллективный овин метро и даже школьный класс, где конец урока рифмуется у героя с концом жизни. «Земля пружинила под ногами, и внутренний голос, голос учительницы начальных классов, говорил мне в назидание или в утешение, что так же пружинила земля под ногами наших предков и будет пружинить под ногами потомков, и пусть падут города, исчезнут страны, пусть возродятся и снова падут и исчезнут, как исчезла твоя страна, в которой родился и вырос, и та заоблачная Россия, по которой беззаконно тоскует душа, пружине этой ничего не сделается, поэтому не вертись и запиши в тетрадку: утро стояло прозрачное до самых потайных глубин, какое бывает в конце лета, в конце отпуска или каникул, кто знает, может, и в конце жизни. Ну до этого далеко, хочется надеяться, далеко. Далеко — далеко забрёл я в своих воспоминаниях. Лето, такое же как сейчас, как всегда в конце августа, такое же как всегда, всегдашнее лето моего единственного и неповторимого детства».

Оганджанов Илья Александрович 1971, Москва.

Закончил Литературный институт им. А.М. Горького, Московский государственный лингвистический университет, Международный славянский университет.

Публикации: журналы «Новый мир», «Знамя», «Дружба народов», «Октябрь», «Урал», «Сибирские огни», «Крещатик», «День и ночь», Plavmost, «Вавилон», «Черновик», «Меценат и мир»; альманахи «День поэзии 2000», «Легко ли быть искренним», «Илья», «Словесность», «Кипарисовый ларец», «Артбухта»; антология «Русская поэзия. XXI век»; книги стихов: «Вполголоса», М.: ЛИБР, 2002, «Тропинка в облаках», М. Летний сад, 2019.

Переводы с английского: Т.С. Элиот, Роберт Фрост, Сильвия Плат, Уолт Уитмен, Дилан Томас, Эзра Паунд, Филип Ларкин. Переводы с китайского: Ду Фу.