Два года назад диалог, трансформировавшийся впоследствии в мучительный, длящийся два года поиск нужного формата выражения, во внутренний монолог (с потерявшими смысл и присвоенными мной же позже словами других людей: метаповествование) начался со взаимного признания и следующего обмена репликами:

Дарья-Республика: — Мне очень социально неловко если что…

Миша Беляев: — Мне тоже…

Я почти не помню ту зиму, когда брала это интервью, и мне немножко смешно, но больше стыдно, что прошло почти два года с момента, как мы с Мишей пересеклись в укромном уголке «Цеха85» в Санкт-Петербурге прямо рядом со вторым выходом из метро «Ленинский проспект». Присоединившаяся к нам позже (в целях личного интереса) Вероника Минаева, назвала место, в котором происходил нижеописанный диалог, «гениальной маскировкой». Если честно, я тоже сначала не очень поняла, куда именно нужно идти.

Тогда же я впервые увидела сквер за ТЦ «Балтийский», и мне очень понравилось то, что я увидела, поэтому я решила никогда туда не ходить: в мыслях я возвращаюсь в то место поразительно часто и вспоминаю свои долгие, методичные весенние прогулки по парковым зонам района Проспекта Ветеранов, у которого есть более поэтичное слэнговое название «Ветра».

Спустя время я вернулась к расшифровке аудиозаписей, которую начала ещё той зимой: не помня и половины того, о чём писала. Когда я пишу эти слова, в Сыктывкаре едва заметны признаки осени: ночью становилось холодно и влажно, и я приезжала на велосипеде (предварительно объехав весь город) на пустую скейтплощадку, забиралась на рампу и писала в блокнот обрывочные части разных разных текстов, и много думала о том, как мне реализовать это интервью сейчас. Когда я заканчиваю эту часть текста, в городе уже несколько недель лежит снег: иногда он тает, но почти сразу выпадает вновь.

В один из дней, когда я возвращалась с работы домой и смотрела на кружащиеся листья, шоркающие по дороге, мне в голову пришла фраза:

писать поверх уже существующего текста

Первоначальная идея этого интервью базировалась на сопоставлении ответов Миши Беляева и Вали Процько и разделении всего, что мы успели обсудить, на блоки: оба участника интервью часто подсвечивали одни и те же истории как бы с разных сторон. Интервью с Мишей было записано в декабре 2022 года в Санкт-Петербурге; с Валей — между январём и февралём 2023 в Сыктывкаре. Блоки-темы позволяли достаточно понятно структурировать текст, но сейчас эта идея кажется мне довольно скучной; и в целях удовлетворения некоего интереса, чтобы реализовать концепцию «прозрачности», просто перечислю присутствующие темы здесь: про сложность восприятия и литературные концепции; про то, как образовался «Паратех»; про ковид, про объекты и негодяев, про первые выступления и связи между участниками; про написание альбома и сведение треков.

Темы и сейчас пронизывают (оба) текст (а), всё ещё присутствуют в интервью, но новый вариант больше на них не базируется: блоки больше не первостепенно важны.

Всю жизнь я думала, что даунтаун — слово, обозначающее место в городе, которое служит обителью для отщепенцев и бродяг, и как будто совсем недавно узнала, что даунтаун — это центр. В Сыктывкаре за титул центра города соперничают городская площадь, «Кольцо» и театральная площадь, называвшаяся раньше площадью «под Часами», оставившая своё название старожилам города: при том, что никаких часов больше нет. Это было большое электронное табло, которое отставало от времени моего телефона на три минуты, потом сбилось ещё больше, пока не начало показывать совсем неверное время. А в 2019 году часы отключили от сети питания, а потом и вовсе снесли. Подслушивая подростков я узнала, что теперь это место называют «Аллеей». Поколения сменяют друг друга, названия и слова остаются в прошлом. Поколения сменяют друг друга, название и слова остаются.

Через все названные географические точки проходит Коммунистическая улица — вполне заслуживающая титул смыслообразующей улицы города — исторически и семантически. Первая часть интервью строится на наблюдении за местами, расположенными к северу от улицы — в районах Орбита, Рынок и Центральный. Так, мне показалось, что Миша Беляев больше похож на эту часть и вайб этой половины больше подходит именно ему.

Валя в какой-то степени противопоставлен Мише: и географически (потому что находится в Сыктывкаре, и потому что живёт на юге от центра) и семантически (в плане реплик). Если интервьюирование Миши строилось на описании, то Валина часть больше похожа на повествование — стремительно разворачивающееся действие.

В самом конце нашей встречи, к которой в какой-то момент присоединилась Вероника, Миша рассказывает о распавшихся связях и желании делать сольный проект. Чем сейчас занимается Миша, я не имею ни малейшего понятия, но знаю, что должна отправить ему этот текст на согласование:

Миша Беляев: — Раньше я все демки записывал через GarageBand на телефоне, так как я не сильно разбираюсь в программах. И мне очень хочется разобраться в этой программе лучше — музыка, сделанная в ней, получается очень самобытной. Даже без сведения. Мне нужно купить интерфейс, переходник — и подрубить туда гитару. Я пару демок так записал, у меня были гитары, бас.

Вероника Минаева: — То есть ты хочешь перейти к сольному проекту?

М. Б.: — Ну. что-то типа того. Alex G. Мне очень нравится Alex G, его музыка. Он позиционирует себя как «артист сам по себе».

В результате диалога, развернувшегося в момент финальных правок в эту часть текста, я узнала, что Миша всё ещё изучает GarageBand и балуется в Ableton’е — «вот ещё, если будет интересно: это я лежал в кардиоцентре и баловался» (все материалы и аудиозаписи, присланные участниками интервью выйдут в специальном, отдельном материале).

В. М.: — А как вообще такое направление называется? Типа. пост-панк?

Д.-Р.: — Сыктывкарская музыка…

Миша смеётся и бросает утвердительное «да» на мой комментарий.

В. М.: — Ну. чем сыктывкарская музыка отличается от… — спустя время наблюдения со стороны мне стало видно — у Вероники есть привычка не заканчивать вопросы.

Д.-Р.: — Тем, что в Сыктывкаре людям нехуй делать.

М. Б.: — И они пишут музыку от нехуй делать.

Миша показывает самую популярную песню Alex G — «Bug» — и говорит, что хотел бы писать что-то подобное.

М. Б.: — Вообще, я думал, что Соня переедет в Питер, Гоша, мой друг-барабанщик, переедет в Питер: и мы будем музыку какую-то новую писать. Но они пока не хотят. Гоша учится в Ухте, Соня живёт в Сыктывкаре. Я возвращаться пока не планирую. Я скучаю по своим родителям, люблю с ними время проводить. Но сейчас, когда я приезжаю домой, ощущение такое, что я приехал в гости. Время, которое ты там провёл, стирается из памяти, и складывается впечатление, что это всё тебе приснилось. Кстати я бы хотел некоторые песни основывать на своих снах, потому что мне такие сны снятся, это просто пиздец, – обсуждаем, что тема снов должна развиваться, но очень плохо пока получается это сделать.

Словообразование в коми языке невероятно — и представляет собой интересный объект для изучения. Хоть я почти не знаю языка, мне нравится проводить время за словарём, изучать пояснения и сноски в этнографическом исследовании автора Белицера, проведённом ещё в 1950-е годы.

У Коми многие слова состоят из двух корней, что сильно влияет на появление дополнительных значений и «междузначений» у слов, которые изначально не предполагались совсем.

Одним из таких слов является «чомкост», и меня удивляет даже не значение этого слова, а сама необходимость одаривать смыслом подобные положения пространства. Чомкост — это расстояние между двумя «времянками» — деревянными охотничьими избами. Времянки часто строились в лесу для пережидания некоторого промежутка времени между охотой.

У «чомкоста» нет определённой длины — она варьируется от случая к случаю.

Я говорю, что было бы неплохо сделать арт-резиденцию в Сыктывкаре; Миша говорит, что там уже есть «Револьт-центр». Вероника говорит, что можно провести междисциплинарную музыковедческую практику.

Расщеплённые расстоянием (пространством и временем), Мишины друзья пережидают что-то. Каждый в своей хижине, каждый в своём сне.

У слова «чомкост» есть и второе значение: корень «чом» всегда означает «дом», но «кост» может означать ещё и промежуток между событиями, не только между существующими объектами пространства. Чомкост — это само время в его линейной интерпретации. Чомкост сохраняется, даже если исчезает изба.

М. Б.: — Мне кажется, что люди в Сыктывкаре слушают очень посредственную музыку. Не в обиду никому из сыктывкарцев, но мне кажется, что помимо нашей группы подобную музыку в Сыктывкаре никто не делал (пусть это и звучит немного свысока). До нас, и вообще…

В. М.: — И после нас (Мы смеёмся с этой реплики).

М. Б.: — Из таких групп могу назвать только «Один на кухне», и всё. И меня бесит, что на наши концерты приходит всё больше бухих людей.

Д.-Р.: — Ну… это же «Маяковский».

Группа «Один на кухне» есть на ежемесячной афише Маяковского. Их сольник состоится (или состоялся: со временем в этом тексте всё сложно: я существую в нескольких позициях одновременно: я осенью дописываю этот текст на скейт-площадке, я зимой разговариваю с Мишей и я же другой зимой редактирую этот текст у себя дома) 19 октября.

Почти в самом конце встречи, Миша рассказывает про трек Radiohead «Idioteque», который изменил его отношение к музыке, и дополняет собственную (невысказанную) мысль о специфическом музыкальном вкусе и испытываемых трудностях с получением наслаждения от музыки, когда ты делаешь её сам.

М. Б.: — Эта музыка, она одновременно очень популярна, её многие знают, но при этом очень самобытна и творчески интересна. В группе собрались абсолютно гениальные музыканты типа Джонни Гринвуда и Тома Йорка. И вообще весь состав — очень талантливые и классные чуваки. Сольная музыка Тома Йорка мне вообще не нравится.

М. Б.: — В 2020 году мы первый (и единственный) раз выступали с этим альбомом («Приглашение к мечте») в «Маяковском». Это единственное наше выступление в старом «Маяковском» за Макдональдсом, за Домом Быта, потом он переехал. Там мы выступили, конечно, феерично. Я лажал по полной программе. По голосу слышно, что я лажаю вообще, пою как Артём Черепанов (солист «Буерака»).

Дом Быта (правильно писать строчными буквами, но я не уважаю правила, несправедливые к словам) похож на большое количество Центральных универсальных магазинов, которые вы могли видеть в разных маленьких городах России. Он сделан из серых бетонных блоков, чередующихся с большим количеством стекла. Внутри он такой же мертвый, как и снаружи, хотя в последнее время там появились какая-то околополитическая ячейка, молодёжный центр и проектная лаборатория «Успех»: там проходят экономические бизнес-тренинги, на которые (не скажу зачем) ходит моя мама.

Если не знать, где находился старый «Маяковский», никогда его не найдёшь. Даже во времена бытования этого клуба в пространстве за Домом Быта это было непросто сделать: я наблюдала небольшие компании нефоров за металлическими синими воротами, но никогда бы не догадалась, что это не просто спот для тусовок, а клуб.

По моему мнению, Макдональдс, который находится (фактически) в здании Дома Быта — но воспринимается совершенно отдельно от него — худший Мак из всех, в которых я бывала. Мне в голову приходит сравнение с микроэпизодом в «Trainspotting» Дэнни Бойла — «Худший туалет в Шотландии». Чтобы понять, почему я так считаю, следует просто единожды побывать внутри.

М. Б.: — Я так рубил по гитаре, что одна из струн оборвалась, звукосниматель был в крови, потому что я порезал пальцы о струны. После «Ожидания» мы играли «Антихриста», у нас самая высокая нота не была задействована: я доигрывал альбом на своей гитаре. Потом в антракте Арсений (басист) побежал домой за своей гитарой, и мы доигрывали концерт и каверы на «Disorder» Joy Division на этой гитаре. Это было интересно: все были в восторге от нас в тот день. Мне кажется, мало кто замечал, что я лажаю, всем прикольно было от энергетики.

Второй раз в жизни мы выступали в «Ионотеке». Это было дико — все болели у нас.

Д.-Р.: — Блевали.
В. М.: — Так мы же были на том концерте.
Д.-Р.: — Да, мы ещё и деньги заплатили.

Насколько «Ионка» похожа на «Маяковский», судить непросто. И первое, и второе место можно обнаружить, только если знаешь, куда конкретно тебе нужно попасть. И первый, и второй клуб находятся в условном «центре» города, в downtown’е, но запрятаны так глубоко, что искажают пространство и создают собственное, оторванное ото всяких центров поле бытования.

Истории городов и подобных мест почти всегда синтетичны, синкретичны. История любого спота внутри города — такой же творимый миф.

Я бы могла написать любую историю, описывающую старый «Маяковский», и вы бы поверили, потому что до этого я не врала. Всё, что угодно, звучит убедительно, если подкрепляется аналогиями и сравнениями. Шутка в том, что я не знаю, как выглядел старый «Маяковский», не знаю, каким видели Сыктывкар люди, о которых пойдёт речь ниже. Но я знаю, у кого можно это спросить.

Как написано в группе «Маяковского» — директор, арт-директор и звукорежиссёр клуба — Алексей Ванеев, ответил на мои вопросы. Из его ответов я и могу создать ту самую историю старого легендарного клуба.

Прежде всего стоит сказать, что «Маяковский» никак не связан с Маяковским: Алексей сам признаётся, что будет рад, если кто-нибудь найдёт эти незримые взаимосвязи. «Ну не Маяковский же». Получается, что именно «Маяковский».

Старое помещение клуба находилось в почти заброшенной типографии: рядом с печатными станками неровными стопками стояли нереализованные тиражи газеты «Республика». Это было пространство в центре города, но скрытое от глаз, почти что невидимое. На момент открытия в 2016 году здание уже было признано аварийным. Прямо сейчас оно всё ещё стоит там, где стояло — отключённое от коммуникаций: электричества и водоснабжения. Пустое тело без органов: оболочка без дыхания.

В. М.: — Как тебе кажется, можно развивать Сыктывкар дальше (как культурный центр)?

М. Б.: — Да конечно можно! Во-первых, это мой родной город, и мне хочется, чтобы он участвовал в общероссийской движухе музыкальной, как-то выделялся. Мне кажется, наше (музыкальное) направление основано не на коммерции, а больше на концепции. Для меня важно превратить это в донесение какой-то мысли.

По словам Алексея Ванеева, они не стремились создать музыкальное пространство: просто искали реп-точку. А потом случился ряд музыкальных концертов на небольшое количество знакомых, который и дал толчок «Маяковскому» и потихоньку реализовал за клубом статус места для «панков и рокеров». Это не моя цитата, сам Алексей про переезд клуба в новое, большое и неаварийное место говорит так: «Можно не только рокеров и панков пригласить теперь».

Состояние здания и стало причиной своеобразной «смерти» старого клуба и переезда его на новое место: перерождения. «Новое здание мне нравится больше» — признаётся Алексей. В ковидный год в столице Коми должен был состояться некий чемпионат (подозреваю, что хоккей с мячом, но могу и ошибаться). И для этого все аварийные места в центре города запланировали под снос — примерно то же самое происходило в Москве перед Чемпионатом по футболу.

Возвращаясь к теме толчков, директор клуба рассказал, что из-за отвратительного состояния коммуникационных систем каждый Новый год «Маяковский» оказывался в состоянии практически библейского потопа: старые трубы замерзали в минусовую температуру и не выдерживали того количества кала, который случался при большом количестве человек. В новом клубе, если верить Алексею, «нормальные туалетики».

У подобных мест, подобных историй есть простая формула создания, которую я осознала, когда слушала создательниц арт-проекта «Душа Республики» на творческой встрече в «Револьт-центре»: творимый миф + социально-политическая подоплёка + смешнявка + заполнение пустот (путём создания места или проекта, реализующего массовый запрос).

Алексей Ванеев помнит группу «Паратех». С Валей он играл в одной группе, Соня ходила к нему на занятия в колледж.

Д.-Р.: — Мне кажется, всё, что происходит в Сыктывкаре, больше про концепцию, а не про коммерцию.

В. М.: — А SODA LUV?

Д.-Р.: — Ну, он из РК, но в целом… как будто нахуй пошёл.

В. М.: — Ну он же коммерчески успешен.

М. Б.: — Да, но концептуально… там нечего сказать…

Я цитирую единственный известный мне на тот (и этот) момент трек SODA LUV «Блэсс гад» и напеваю: «стреляю вверх бич, прямо в рай». После недолгого молчания диалог возобновляется:

Д.-Р.: — Я знаю, что в Сыктывкаре очень много рэперов.

В. М.: — Так может, собрать их. И скейтеров, — подозреваю, что Вероника имела в виду в рамках резиденции или какого-то проекта — предложение так и осталось оборванным.

Д.-Р.: — Было бы конечно круто сделать какой-нибудь ивент. Можно было бы вообще на скейт площадке это всё устроить…

М. Б.: — О! У нас есть вообще крутой чел в Сыктывкаре. Лёха Труп. Он очень творческий, разносторонний: делает очень разную музыку, андеграунд биты под семплы, организует свою ска-пакн группу, в которой Валя на тромбоне играет…

Д.-Р.: — Бля, Валя какой-то великий человек…

М. Б.: — ДА! Мне кстати татуху бил Лёха Труп, вот эту, с PSP (показывает тату). Она, конечно, вообще кривая, но Лёха очень крутой, максимально творческий человек. Он рисует, делает обложки. Он скейтер ещё, собственно, я из скейт-комьюнити его и знаю.

Вероника спрашивает меня знаю ли я его. Я говорю, что имя не кажется мне знакомым. Миша берёт телефон чтобы показать мне его фото. Мы с Вероникой обсуждаем метафизический (существующий только в наших головах внутри уже случившегося диалога) проект «Сыктывкар в лицах». Я видела Лёху Трупа на концерте электронной музыки, который организовывал мой папа на стыке между лесом и полем в районе «Заречье». Такие места называются волоки — участки суши, соединяющие два водных бассейна.

Волоком в очень редких случаях может называться и место между лесами (покрывающими, как вуаль, призрачные реки). На одном из таких волоков и проходил упомянутый выше концерт. И я почти уверена — на этом месте раньше был водопад.

Иногда мне кажется, что я фатально не совпадаю с пространством собственного существования — и живу во сне. Когда мне было что-то около семи лет, мы с семьёй и друзьями семьи ходили купаться в место, где одна река впадает в другую: Вычегда и Сысола сливаются друг с другом, это показано на гербе Сыктывкара. Чтобы добраться до изолированного островка, по одну сторону которого текла Сысола, а по другую — Вычегда, нужно было преодолеть мель, которая была мне по пояс: однажды меня снесло течением. Где-то там и был раньше несуществующий водопад, похожий скорее на оазис, разрыв в пространстве — такой же несуществующий, как Лёха Труп вне фрейма этого диалога.

Сейчас этого острова нет — одна сплошная мель, на несколько сотен метров.

Миша рассказывает, что Лёха Труп делал концерт на Nintendo DC. Вероника говорит, что у нас очень природный город и у нас много леса. Мы разговариваем о комарах и о нытье, связанном с ними. О том, что в Питере и Москве по сравнению с Сыктывкаром ВООБЩЕ нет комаров.

Столицы перенаселены людьми, провинции же перенаселены не только ими: другие представители природных царств охотно перебираются ближе к сомнительным благам цивилизации, пока у них есть путь к отступлению: комары возвращаются на болота, птицы кучкуются у мусорных баков, медведи выходят к шоссе и ждут еды, намеренно выкинутой из окон мимо проезжающих машин. Человеческий ресурс, если он находится в избытке, убивает всё живое вокруг себя: из мегаполисов мигрируют птицы, исчезают насекомые, пока их места занимают приезжие.

Сыктывкар — один из немногих городов, в которых я была, где флора и фауна довольно органично уживаются друг с другом. Пару лет назад в новостных заголовках мелькала новость о том, что в Кировском парке гулял заблудившийся и потерянный лосёнок.

Там, где разгуливал лесной зверь, раньше стоял зелёный деревянный забор, отделяющий пространство набережной (представляющей собой лесистый склон — сейчас там мёртвый газон, каждый год съезжающий от паводков; и бетонные плиты, через которые ничего не растёт) от основной части парка. Из-за забора не были видны лес и Заречье, находящиеся ниже уровня парка, простирающиеся вдаль, как ворсистый жёлто-зелёный ковёр. Сейчас же можно спокойно устроиться на самой высокой рампе и смотреть, и всматриваться сколько влезет. Ну, или пока не заебут комары.

Комары кучкуются в изножьях рек. Река, протекающая возле парка (хронологически — парк, расположившийся возле реки), почти исчезла, но комары всё ещё плодятся рядом с ней — там, где холодно и влажно. Кажется, если река исчезнет совсем (но исчезнет для глаз: всего лишь станет прозрачной), комары останутся там же (тоже станут прозрачными). И всё так же будут мешать бесцельному созерцательному сидению на скейт-площадке.

Миша рассказывал о своём знакомстве со скейт-движухой в Сыктывкаре, пока я смотрела на блестящие золотые кружочки гирлянды на окне: их упорядоченная вертикальность меня угнетала, и я мысленно составляла из них узор, напоминающий лестницу. Был почти Новый год.

В. М.: — Почему вы сейчас приостановили деятельность?

М. Б.: — Потому что очень сложно работать, когда вы в разных городах. Я не представляю, как работать дистанционно. Наверно, это не выгорание, это просто какая-то пауза. Но даже когда было время, когда я приезжал в Сыктывкар, то просто катался на скейте…

Д.-Р.: — Это в Кировском?

В. М.: — Да-да-да, в Кировском скейт-парке (я смеюсь), в скейт-парке имени Кирова.

Этот короткий обмен репликами между мной и Вероникой — отсылка на момент из короткометражки про Коми, которую я снимала в 2022 году. Во второй части фильма один из школьников, рассказывающий про ограниченные со стороны городской среды возможности для скейтеров в Сыктывкаре, оговорился и назвал парк имени Кирова скейт-парком. Тогда я стреляла сигареты некоторым школьникам — чтобы они согласились снять свои интервью. Подобный подход (совершенно непедагогичный и, наверно, мало этичный) — тоже часть культурного ландшафта столицы. Помню, когда мне было 17 и я курила возле школы, ко мне подбежала компания из четырёх пятиклассников и очень слёзно умоляла дать им хотя бы одну сигарету на всех — и я отказала.

Тогда мне пришлось составлять внутренний протокол того, кому я стреляю сигареты, а кому нет. Но меня всё ещё поражает, как эти школьники беззастенчиво признались, что им одиннадцать лет.

В. М.: — Почему у вас в городе так развита скейт-культура?

М. Б.: — Я катаюсь на скейте с девяти лет… Тогда и было поколение 10-х годов, которые носили широкие штаны и глобы.

Д.-Р.: — Блять… вот это слово. я вообще я забыла о его существовании. — Напомню, что диалог состоялся в 2022 году за несколько месяцев до того, как глобы и скейтерский стиль снова вошли в моду.

В. М.: — Мне кажется, я вообще не знаю, что это такое.

Д.-Р.: — Я думаю, тебе бы понравилось, - говорю я, пока Миша показывает Веронике фото глоб в Интернете.

М. Б.: — Ну да, году примерно в 2016 появилось много ребят — скейт культура стала модной (снова).

Д.-Р.: — Герман Селявко.

В. М.: — Кто это?

М. Б.: — Это друг моей девушки Арины.

В шестом классе я ходила смотреть на скейтеров в этот самый скейт-парк: подобная практика была частью подростковой культуры. Плюс там часто «тусовались» всякие крутые мальчики, и мне, конечно, очень хотелось, чтобы один из них заметил меня и влюбился, но я не мечтала о том, чтобы это был кто-то конкретный. А потом мне быстро это наскучило (стало похуй), и я перестала быть в это вовлечена. Совсем недавно я приходила посмотреть на тех, кто ошивается там сейчас: площадка выглядела совсем грустно: забор, о котором я говорила выше, снесённый пару лет назад, открывал вид на грустные отсыревшие и пожелтевшие деревья и бескрайний лес (?). Школьники толпились на рампе: большое одинокое дерево грустно скрипело, шатаясь под несуществующим ветром.

Мальчик, которого я упомянула выше, был моим «мужем» в детском саду. В 2023 году он женился (не на мне, конечно), прямо в День моего рождения, и это не может меня не веселить. Мы общались с ним в 10-11 классах, он мне нравился, и я даже ходила на концерт его группы Merrier в Детскую Юношескую библиотеку. Даже с дистанции прошедшего времени я чувствую флёр подростковых сериалов, когда думаю о «романтической» (но подростковой!) слежке, которая становится прямым продолжением романтической одержимости: я не вижу в этом ничего страшного: так я развлекалась всю свою жизнь.

Исчезающие реки, появляющиеся парки. Одно не может существовать без другого.

Кажется, что скейт-площадка является одной из высоких точек парка: всё, что находится по правую и левую сторону от неё, имеет своеобразные спуски вниз — к реке. За скейт-площадкой, ближе к центру города, располагается улица Кирова — на ней находится РЦДО, о котором пойдёт речь во второй части материала, и Национальная Галерея РК, в которой есть несколько залов с картинами, над которыми плакали мои друзья, приезжавшие в гости.

Если проложить мысленный маршрут от начала парка до его крайней точки, можно заметить, как много пустых и исчезнувших мест сосредоточено в одном месте. Воображаемая карта Сыктывкара, запечатлевающая всё, что когда-либо было в нём построено, пестрила бы такими местами — их бесчисленное множество — забытых и снесённых.

Пустая заасфальтированная площадка (причём заасфальтированная старым асфальтом с вкраплениями крупных белых камней) кажется обессмысленной: раньше на ней стояли карусели печального вида. Вид у них был печальный даже двадцать лет назад, когда я ходила в Кировский парк с мамой кататься на «Колокольчике» и «Солнышке» (на взрослые аттракционы меня не пускали) — облупившаяся краска, нанесённая в десять слоёв, пугающее и невнятное выражение лица клоуна, служащего центром упомянутого «Колокольчика», ржавые крепления, при виде которых в голове сам материализуется звук отвратительного скрипа.

Больше этих каруселей нет, осталась голая площадка старого асфальта.

Если двигаться дальше на север, можно увидеть, как проглядывает сквозь неплотно растущие тополя и лиственницы набережная — нам не нужно туда спускаться. Чуть дальше по аллеям расположены красные скамейки, сколоченные из широких досок: на одной из таких я сидела ранним июльским утром и рисовала окружающие меня берёзы. Между несуществующими качелями и скейт-парком стоит беседка с красным фортепиано — за него можно сесть, просто чтобы посмотреть на бесконечную плоскость деревьев и изгиб умирающей реки, плавно уходящей куда-то в сторону Выльтыдора и Максаковки.

Мы минуем скейт-площадку, отель «Югöр» и спускаемся вниз, к воде. Можно остановиться и послушать плеск сточной трубы, выливающейся прямо в речку. Если двигаться по берегу, можно наткнуться на бессмысленные бетонные плиты: сначала они дублируют линию берега — на них сидят рыбаки, удящие жалких маленьких рыбок в высохшей почти полностью реке; а дальше — вырастают из земли, расширяются — по оси Y — и превращаются в двухэтажный железобетонный каркас.

Одна из самых известных писательниц Республики Коми Елена Габова в комментариях к посту из паблика про старый Сыктывкар делится своими воспоминаниями о том, как раньше выглядела линия набережной со стороны Кировского парка:

«60-е годы я бы уже помнила, хотя была ребенком… эти суда с черными трубами — колесные — уже почти не ходили в моем детстве. Порта не помню совсем. Деревянные домики на берегу реки почти все сползли под обрыв, остался один бедняжка, кажется, за гостиницей Югор — от обрыва метр, не больше и его участь тоже решена, надеюсь, там уже никто не живет. Тут совсем не видно парка, а ведь он был! Узнаваемы, конечно, замечательно красивые дебаркадеры в деревянных белых кружевах — как мы их все любили! Сколько мальчишек с удочками стояли на их корме и у бортов целыми днями и ведь приносили домой улов — пескариков, сорожек, окуньков, мамы их хвалили и варили уху, да и кошкам доставалось!.. Грузовой порт — значит, много чего приходило в город рекой. А от нас что уходило, кроме ягод-грибов?».

Мне пришлось звонить отцу и писать Вконтакте историку Игорю Сажину, чтобы узнать хоть что-то о том, чем должна была быть эта бетонная конструкция. Ответ, в целом, самоочевиден — это был пирс. Пирс, на который никогда не швартовались корабли. Недострой, начатый и — почти сразу же — брошенный в период, когда разваливался Советский Союз.

История скейтпарка так и останется никем не рассказанной — такой же невнятной, как и история сыктывкарской недостроенной, брошенной пристани. Можно сходить в архивы и узнать, чьей инициативой было её своевременное появление. Но, как и прочие незамеченные вещи и феномены, она останется немой и неуслышанной: она и должна такой остаться.

В английском языке для подобных мест есть устоявшаяся дефиниция «спот». Речевые конструкты и словообразование в русском языке ещё не совсем нормировали его употребление в языке, на котором я пишу этот текст — но и не предоставили аналогов, синонимов-слов, привычных для употребления. Потому, наиболее удачным представляется использование этого слова: не менее интересно и то, как на главную мысль этого текста накладывается вторая его дефиниция — «a small, usually round area of colour that is differently coloured than the surface around it».

Ещё один похожий спот есть где-то в районе Орбита, и он ассоциируется у меня с Мишей — хотя я не знаю, где этот спот находится, и точно никогда не была там. «Мне всё нравится, и я ни на что не жалуюсь, хотя я никогда здесь не был и ничего не знаю об этих местах».

Около ТЦ «Июнь» (места, где находится спот) есть парковка. В тёмное время суток она остаётся совсем пустой и выглядит очень киношно: по площади незанятого пространства на равном расстоянии друг от друга располагаются фонари, освещающие ничего и никого. Такие пространства сами нашёптывают тебе мотив «Ненужного человека»; такие объекты побуждают открыть забытый плейлист Вконтакте и прогнать на репите альбом группы Merrier.

М. Б.: — Да-да, такая пост-панк группа типа. Герман вообще один всю группу тащил.

В. М.: — А у вас в группе так? Существует ли «Паратех» без тебя?

Миша очень долго молчит, прежде чем сказать:

М. Б.: — С моей стороны сложно смотреть, честно говоря. Я не знаю. Музыку пишет Валя, я пишу стихи. У нас группа довольно непопулярная, но достаточно сплочённая. Мне сложно представить на месте, например, Димы, другого участника. «Паратех» он «Паратех», потому что он «Паратех».

Через короткий промежуток времени Миша переключается на другую тему, как бы заключая — одной из смыслообразующих персоналий является:

— Валя вундеркинд, человек очень музыкальный.

Миша извлекает звуки из того, что нас окружает — шуршит бумажкой, стучит по металлическому подносу — и говорит, что Валя смог бы с точностью назвать ноту, в которой звучат эти предметы.

Тем, кто уезжает, сложно понять, как по-разному ощущается сложность переживания расстояния — я была по обе стороны. То, насколько непросто держать себя на плаву, насколько рутинно воспринимается происходящее здесь — не получится высказать словами. Разница в восприятии расстояния очень меняет и состояния дружескости: пока новый поезд едет по красной ветке, каждые полторы минуты останавливаясь на станциях для обновления состава пассажиров, старое гигантское дерево сбрасывает листву и смотрит на исчезающую реку.

М. Б.: — Я надеюсь, он это не прочитает.

Д.-Р.: — Прочитает-прочитает.

М. Б.: — В общем, с ним довольно сложно работать. В какие-то моменты он может просто с ничего заорать на тебя, забомбить просто дико. Когда ты, например, лажаешь пару раз. Мы переглядываемся из-за этого всей группой. Но, я думаю, всё равно без него «Паратех» это не «Паратех», хоть с ним иногда и трудно.

В. М.: — А ваша группа изначально строилась на дружеских отношениях?

М. Б.: — Да, да. Мы с лучшим другом (барабанщик), с которым знакомы с первого класса, изначально планировали её создать. Хотели сначала вдвоём играть, как «Буерак», потом поняли, что это тупо.

В. М.: — Быть как «Буерак» — это тупо.

М. Б.: — Да, я уже потом это понял, когда мы перестали его слушать. Я сходил на их концерт в 2019 году — такой стыд, пиздец: чувак в ноты не попадает совершенно, у них какой-то дикий слэм, как будто они играют металкор. Я стою и думаю: «чо происходит вообще». Слэмятся вот под эту вот музыку, под «Спортивные очки».

Д.-Р.: — Так людям похуй, под что слэмиться. Я на Motoram’у сходила, люди даже там умудряются слэмиться.

К 2023 году я перестала ходить на концерты, потому что люди умудряются слэмиться под всё, я не преувеличиваю. А я ненавижу слэмы.

М. Б.: — Для меня слэм — это фестиваль «Злость и ненависть» в Сыктывкаре. Там собирались все сыктывкарские тру хардкор группы. Там «Гоп стоп крю» играли, Lazy Riot. Меня туда позвал один скейтер, с которым у нас были отношения как у младшего брата и старшего: он меня учил всяким трюкам, я к нему домой ходил на приставке играть.

В. М.: — Вот бы сейчас так жить, конечно.

Д.-Р.: — Надо было в Сыктывкаре родиться. И быть мужчиной.

Для того, чтобы жить так, можно попробовать досуг, которым развлекаются подростки столицы. «Trainspotting», который был упомянут ранее, в буквальной интерпретации означает «смотрение за проезжающими поездами» (кстати — spot). Но здесь нет поездов, на которые можно смотреть: Сыктывкар — конечный пункт и Северной железной дороги, и любой магистрали, проходящей через Республику: поезда ходят тут нечасто. Вместо этого молодые сыктывкарцы ходят смотреть на садящиеся и взлетающие самолёты. Площадок для этого есть две.

Первая — более попсовая: упомянутая ранее набережная. Несмотря на общую популярность этого места (по моему личному мнению), оно предоставляет более живописную панораму пространства для наблюдения за взлетающими и садящимися самолётами. Они скользят по воздуху над изгибом реки и исчезают где-то в бесконечно простирающихся за горизонт лесах.

Второе место — съезд с окружной дороги в поле между Сыктывкаром и Выльгортом. Через несколько километров от этого спота начинается взлётно-посадочная полоса Сыктывкарского аэропорта. Там можно посмотреть на пузо (?) самолёта, пролетающего в нескольких метрах над головой. Там — в момент максимального сближения самолёта и тебя в пространстве — кажется, что он обязательно разобьётся об тебя, снесёт тебя нахуй.

Помимо главного аэропорта в окрестностях города есть другой — заброшенный, недостроенный. Такой же, как пирс. Меня впечатляют истории таких мест — мест, у которых на самом деле никогда не было историй. На территории бывшего СССР много таких пространств: пустотелых, полых внутри.

М. Б.: — Я особо не слушал тогда хардкор. Помню, на мне была футболка «Slayer», узкие штаны и скейтерские кеды. Я там прыгал как какой-то ребёнок. Никого моего возраста там не было — я, четырнадцатилетний, и тридцатилетние бородатые мужики. Это всё происходило в ДК «Строитель».

После этого Миша четыре минуты объясняет мне, где находится ДК «Строитель» (мы оба коренные сыктывкарцы), перечисляя названия улиц, в которых я разбираюсь с трудом. Потом я понимаю, что ДК «Строитель» находится рядом с экс-клубом «Голосистый бобёр». В «Голосистом бобре» был один из первых моих опытов работы: в 2018 году я стояла в гардеробе на каком-то рейв-мероприятии за две пачки сигарет; и там же впервые увидела девочку, впоследствии ставшую моей близкой подругой — Вету.

Миша продолжает.

М. Б.: — У меня тогда ещё была причёска футболиста, скажем так. Я пришёл домой, посмотрел на себя в зеркало и подумал: «Хочу быть как они». Взял машинку и выбрил себе полголовы.

Д.-Р.: — У Егора Древлянина же тоже была причёска — половина головы выбрита, половина с длинными волосами и чёлкой набок.

М. Б.: — Не, меня же потом добрили до адекватного состояния. Так, а почему я начал про слэм рассказывать. А! Там было что-то про Буерак, и вот.

В. М.: — Про «Буерак» лучше не разговаривать.

М. Б.: — Да, он куда угодно может завести.

После этого я целых пять минут говорю про непонятно откуда возникшего в диалоге Олега Кармунина, чья музыкальная критика смешила и злила меня тогда.

На заброшенном пирсе в этом (или прошлом году) появились надписи, которых ранее не было: «Внимание! Опасно для жизни! Внимание! Аварийный объект».

Мне кажется, что для жизни опасно пропускать исчезающие реки, опасно не знать, где течёт невидимая вода; в конце концов, опасно оставлять брошенными каналы, которые раньше снабжали тебя топливом, едой. Это куда более опасно, чем гулять по недострою.

Культура разглядывания надписей — в какой-то момент обязательно становящихся частью городского ландшафта и творимого мифа — была близка и участникам группы «Паратех»:

М. Б.: — Мы с Димой как-то сидели в школе на первом этаже, и я обратил внимание — в гардеробе висела табличка «Не оставляйте свои вещи, они могут стать объектом повышенного интереса для негодяев». Я Диме говорю: «смотри, какое словосочетание прикольное».

Я помню, как в 2017 году ходила домой через Мичуринский парк и слушала «Страсть к курению» и курила. Мне казалось, что я очень классная, раз курю в 9 классе. Где-то в это же время Миша и его друг Дима сидели в школе и разглядывали вешалку в школьном гардеробе. Потихоньку рождался Паратех.

Место, в котором Дима и Миша размышляли над смыслом строчки про «объект повышенного интереса», — Немецкая гимназия — служит неким водоразделом, пролегающим между той частью города и этой.

Слово «водораздел» странная дефиниция для обозначения границ: воды здесь нет, она ушла под землю, исчезла. По заверению моей близкой подруги, имени которой я не хочу называть, и Оливии Лэнг, нас, людей, всегда тянет к воде. Я знаю, что нас всегда тянет и к невидимой воде: той, которая исчезла тысячелетия назад.

Там, где находится Немецкая гимназия, раньше начинался лес. Леса — зримые следы присутствия больше не существующих рек, озёр и морей. На сайте Института языка, литературы и истории Коми научного центра Уральского отделения РАН опубликован цикл из десяти прогулок по улицам Сыктывкара. В одной из таких прогулок написано следующее: «Прогулку эту я вначале хотел начать так, ностальгически: «Когда-то здесь кончался город». И это было бы правильно, поскольку в районе нынешней улицы Карла Маркса и далее к Октябрьскому проспекту еще в 1920-х годах (не говоря про более давние годы и столетия) располагался самый настоящий лес, куда местным малым детям (в частности, моему отцу и его сестрам) ходить воспрещалось − запросто могли заблудиться».

Нынешний лес — слабая тень того леса, который был раньше: большую часть хвойных деревьев здесь срубили для постройки новых кварталов, часть перевезли в Лесопромышленый комплекс для производства бумаги, часть — свезли к Центральным водонагревательным колоннам, чтобы дать в новые кварталы отопление.

Напротив самого правого выхода ТЦ «Июнь» (там, где спот) — стоит гаражная линия с граффити, а за ними простирается лес. И здесь уже нет никакого водораздела — лес просто в какой-то момент начинается, и всё.

Сыктывкар — одна большая пустая зона. Скопление непонятных невнятного назначения мест, опустевших пространств, недостроенных сооружений. В пустых зонах живёт герой из следующего трека группы «Паратех».

М. Б.: — Мы стали думать, о чём может быть следующая песня, и пришли к выводу, что это должна быть песня про чувака, который живёт по системе, всё идеально у него, по полочкам. Такой оруэлловский персонаж. Но он встречает девушку, влюбляется — и конфликт в том, что он воспринимает её как объект повышенного интереса, но как часть повседневности.

Помимо «Ожидания» бытие человеком из маленького города, типа Сыктывкара, хорошо иллюстрирует следующий отрывок интервью:

М. Б.: — У тебя нет такого, что ты делишь день, даже если каждый день похож по рутине на предыдущий, всё равно? Я как будто проживаю разные состояния в разные промежутки дня. Не знаю, как это словами объяснить. Очень сложно.

Д.-Р.: — Это очень интересно, звучит как какая-то литературная концепция, как будто ты в разные дни разные жизни проживаешь.

М. Б.: — Ой, у меня была такая интересная литературная концепция когда-то в голове. Я накурился, мы как раз тогда с Ариной провожали нашего друга в Швецию, он кстати тоже из Сыктывкара. И в последний день, когда он был в России, мы гостили у ещё одного нашего общего друга, который тоже из Сыктывкара,.

Д.-Р.: — Бля, я на самом деле считаю, что все люди в мире — из Сыктывкара.

М. Б.: — (смех) Если они говорят, что они из Москвы, Питера, то они из Сыктывкара.

Д.-Р.: — Почему у вас ни одного клипа нет?

М. Б.: — ФУ… Клипы — это отстой полный. На самом деле я не знаю просто как визуализировать идею. Я не хочу заниматься режиссурой клипов. Мне кажется, что очень сложно создать какой-то красивый клип. Я боюсь, что получится что-то очень ванильное, вроде клипов двухтысячных годов.

Именно в этот момент времени существует запрос на ностальгию — на именно такие клипы. Мы с моей ближайшей подругой много обсуждали элемент присвоения в качестве основного приёма метамодерна: ремиксы и перезаписи старых культовых треков («Миллион алых роз» Егора Крида, «Пошлю его на…» Доры и другие) подаются как самостоятельные произведения — и всем известен первоисточник. С дистанции прошедшего времени культура нулевых приобрела сентиментальный флёр — отсюда и апелляция к образам и атмосфере клипов того периода в современной видеокультуре.

В. М.: — Какие клипы тебе нравятся?

М. Б.: — Мне почему-то вспомнился видеоклип Radiohead на песню «There, there». Там герой по лесу бежит, и клип снят будто покадрово: там ещё какие-то животные. На «If the out» у них тоже классный клип. Одним кадром снят, там какая-то история про людоедство.

Я очень мало слушаю русской музыки. Мне в этом признаваться немножко стыдно, но, мне кажется, это потому, что мне кажется, что потенциально исполнители могут быть нашими какими-то конкурентами. Это какая-то очень низменная мысль, но почему-то кажется, что я именно по этой причине не слушаю русскую музыку. Раньше слушал — мне очень нравились «Спасибо», особенно их первый альбом. Очень самобытная у них музыка.

Д.-Р.: — «Буерак»? Ты не смотрел клипы «Буерака»?

М. Б.: — Смотрел. Но бля, что там смотреть у них-то?

Д.-Р.: — Справедливо.

М. Б.: — Это не клипы, это…

Д.-Р.: — Хуета, — и Миша соглашается с моей репликой, вставляя своё «ну да», а я продолжаю — Ну мне вообще очень нравится «Усталость от безделия», и музыка, и клип. Они в принципе в своих клипах нихуя не делают.

М. Б.: — Я благодарен «Буераку» за то, что я познакомился с группой The Whitest Boy Alive. У «Буерака» в группе был выложен какой-то пост с их песней «Burning», я вот тогда послушал, мне оч понравилось. Вокалист WBA состоит в группе Kings of Convenience, она чисто гитарная, очень классная, инструментальная, тоже очень советую.

У меня есть видеозапись с нашей репетиции в 2016-м году с Маяковского, когда мы ещё втроем играли. Дима, Валя, Миша. Я тогда дико вообще лажал.

Миша продолжает оборванную ранее историю.

М. Б.: — В общем, мы сначала сидели у одного друга, потом пошли к другому, там тоже покурили. И я придумал концепцию: двое друзей-приятелей, романтическая парочка, провожают трёх других друзей. Сначала приходят к одному: у него какой-то эзотерический интерьер, какие-то ещё штуки, он им рассказывает что-то напоследок, отдаёт какую-то идейную вещь. Потом они идут к другому, а он уже совершенно непохожий на первого. И вот так они и ходят. У меня конечно родилась визуализация в голове — как написать сценарий, какую идею в это можно вложить. Снять — это не проблема, особенно если у тебя много друзей.

Может показаться, что в таких городах, как Сыктывкар, нечего делать. Но это неправда. Делать нечего везде.

Большие города, в которых мне удалось побывать (и пожить) — наслоения маленьких Сыктывкаров. Только водоразделами между ними служат не леса и бескрайние снежные пустыни, а улицы и кварталы.

В последние несколько лет внутри культурных институций самоочевидным становится тренд на освоение ландшафтов небольших городов и малоизвестных, запрятанных подальше в тайге населённых пунктов. Мне понятно стремление к освоению земли, понятно возникновение геофилософского дискурса и попыток изучить карты языка (?). Кураторы, художники, медиа-артисты и другие представители творческого класса устремляют свой взгляд на малоизученные точки на карте. Отчасти из-за стремления к освоению неосвоенного разъединённой оказалась редакция издания.

Подобные проекты объединяет вопрос: чем занимаются люди в такой дали от «цивилизации» и в таких «бесперспективных городах». Ответ оказывается куда более простым и прозаичным, чем хотелось бы слышать и воображать. Я это как человек из не-центральной-России заявляю.

Жители небольших городов — в т. ч. сыктывкарцы и сыктывкарки — придумывают себе занятость и заставляют себя верить в Великое Завтра. Это тоже творимый миф: это привычка к счастью, без которой не прожить нигде — ни в Лос-Анджелесе, ни в Мадриде, ни в Киото, ни в Сыктывкаре. Это похоже на бесконечное и бесцельное ожидание соприкосновения с чем-то Большим, чем ты сам:

М. Б.: — Третьим треком появилось «Ожидание». К нему и к «Ненужному человеку» я отношусь похожим образом, но как будто «Ненужный человек» — это сын-еблан, а «Ожидание», это сын, который тоже еблан, но ты его любишь больше. А «Объект повышенного интереса» это просто выкидыш.

Мы же нигде не выступали до 2020 года. Ремастерили треки, репетировали, но нигде не выступали. Я поступаю в колледж и решаю, что не хочу играть на басу — мне нужна гитара. Выпрашиваю у бабушки денег и покупаю себе SQUIER TELECASTER цвета разбавленного виски (Waterscotch), хотя изначально я хотел совсем другой — Sunburst: гитара чёрная посередине, а к краям приобретает выгоревший оттенок. Но, когда я пошёл её покупать, кто-то взял её до меня. Может, это судьба, что я именно эту гитару взял.

В таких вещах сложно не усматривать знаков судьбы. Существование ЗДЕСЬ превращается в поиск скрытых символов, в поиск языка, на котором с тобой разговаривает мир. Всё это — как сон, как наставление, как скрытые тайные связи между вещами.

Миша рассказывает историю «Паратеха» дальше:

М. Б.: — В 2016 году мы с моим лучшим другом Димой (с которым мы дружим с первого класса) подсели на «Буерак». Дима играл на барабанах года два-три: его увлечение барабанами началось с того, что я, слушающий в пятом классе металл типа Slipknot, постоянно заставлял Диму слушать их тоже. И к восьмому классу сам Дима стал их диким фанатом (про Диму будет очень мало, но интересно, так как сам Дима на интервью не пришёл — Дима мифологема даже для меня), а потом стал играть на барабанах.

В какой-то момент я ему сказал: «блин, у «Буерака» такой классный состав, вот мы тоже вдвоём, давай музыку играть. Но раз ты барабанщик — драм-машину у нас не получится задействовать, переучивать тебя на гитару тоже не очень хочется — давай просто писать какие-то синты, другие партии, а я буду на басу играть и петь». Потом-то, конечно, я понял, что быть как Буерак — это тупо.

Мы позвали нашего одноклассника Кирилла — он играл на гитаре. Про его уровень игры на гитаре я ничего не знал. А мой уровень был чуть хуже, чем сейчас: я тогда не изучал ни нотную грамоту, ни теорию музыки, почему-то мне показалось, что это просто — что-то там пиликать. И Дима знал только барабанные табулатуры. Кирилл отказался — мы поняли, что писать гитару отдельно — это дурацкая затея, и в тот момент мне моя крёстная, работавшая в студенческом театре КГПИ, дала бас. У них был реквизит: там хранился довольно новый бас, весь в плёнке. Он довольно хороший, но тяжёлый, и у него хороший сустейн (ноты долго играет). Этот бас сам Валя, САМ ВАЛЯ оценил!

Потом появился Валя: Дима тогда тусил с музыкантами из РЦДО…

Д.-Р.: — Жесть, я очень давно не слышала этого сочетания букв. (Апдейт из будущего: спустя месяц после этих слов я наслушаюсь этого сочетания на года два вперёд)

М. Б.: — ДА! Он тогда ходил как раз в РЦДО, занимался. Он знал Валю и сказал: «давай позовём его».

Одна из первых вещей, о которой мне стал рассказывать Миша — трек «Ненужный человек». Первое, о чём я думала с Валей — о метели: стояла относительно облачная погода, на набережной, по которой мы шли, завихрялся снег; Валя рассказывал про трек «Метель». Я и сейчас думаю о ней, когда прокручиваю в голове продолжение этого интервью, которое я писала уже в Сыктывкаре, зимой 2023 года.

М. Б.: — Так написали мы первую песню, «Ненужный человек». Я отношусь к этой песне, как Radiohead к «Creep» относились. Очень топорный текст, музыка — но почему-то всем нравится. Она изначально вообще по-другому звучала, очень по пост-панковски, потому что мы тогда хотели играть что-то похожее на Буерак, хотя они, конечно, — не совсем трушный пост-панк. Мы приехали на студию, чтобы записать вот эту одну песню, нам всем понравилось: всё прошло прикольно. Позже Валя её свёл, хотя у него было не так много звукорежиссёрских навыков. И получилось так себе. Она звучала не как песня, а как один сплошной звук «иииииииииии».

У Димы где-то рядом был День Рождения: он праздновал в каком-то загородном доме, и мы подумали, что, «блин, вот мы сейчас песню включим, и охуеют все от нас». Мы её включили, начали прыгать, а остальные стояли с каменными лицами, потом разошлись потихоньку. Мы всё это увидели, поняли, но совсем не расстроились. Мы ожидали любой реакции.

Никакой реакции не происходит. Земля стоит неосвоенная: слова меняются, реки исчезают, спускаются под землю. Высыхают древние моря — на их месте появляются леса: такие же по площади занимаемого пространства. Водоразделы делят территорию, но не посягают на свободу.

После интервью мы с Мишей курим Мишины зелёные «Pepe», потому что мои сигареты кончились:

В. М.: — Может, пойдём?

Д.-Р.: — На метро?

В. М.: — Не знаю… Может, мне вернуться в общагу. Что-нибудь сделать…

Миша говорит, что его беда в том, что он занимается многим (музыка, рисование, скейтбординг, волейбол (Вероника говорит, что вместе — скейтбординг и волейбол, и я смеюсь): «Я не могу равноценно уделять время ВСЕМУ, не могу расставлять приоритеты, и не могу преуспеть НИ В ЧЁМ».

В какой-то момент Миша рассказывает, как у него неожиданно загорелся скетчбук — от зеркала, стоявшего на окне. Я впечатлённо произношу:

Д.-Р.: — Это какая-то очень первобытная хуйня.

В. М.: — Особенно пенал.

Так солнце выжигает поля. Так песок и отсутствие заботливого внимания осушают реки.

1. Плейлист с треками-рекомендациями от Миши (доступен на Яндекс.Музыке).
2. Второй плейлист с избранными треками самого Миши.

Д.-Р.: — Вы на Яндекс.Музыке есть?

М. Б.: — Мы и на Яндекс Музыке, и на Спотифае, и в ВК. Но это вообще отдельная история о том, как мы туда попали. У нас чо-то типа 10 лайков, 12 прослушиваний. Ну, нормально.

Иллюстрации, обложка: Кира Максимова.

Читайте продолжение в следующих частях материала.