Партеногенез

Тигрица просто хотела залезть в ямку руки.
Я думаю, она была беременна, не найти
других объяснений. Понять, с какой стороны
она вошла, было невозможно, да и в час родов
нет никакого мира — кроме щели между новорожденными.
расщеплена, наобум я листала изломанные страницы
о пилигримстве, о чистоте красоднева, мне предназначенной.


Костянка

«Он заговорил, и я был поглощён,
после улыбки и
запаха, третьим, могущественнейшим даром –
голосом» (Джузеппе Томаси ди Лампедуза, Лигейя)

Не даётся мясистый фрукт,
но ты давишь его голосом заклинаешь
серебряная монета с обратным надрезом дельфин
шныряющий в ястребиной гавани вовне и прежде и
после и в действии голоса, тонущего или обрывистого
в набегах печати ода и ещё печати не
обычайное явление бежит повторяющийся камень
всегда разъедаемый водой…

…и порывы реальности силой проникают в священную ограду улиссид…
я в каждой точке смерти бесшумно произношу имя.
заставляю сбергию читаю литании остров персика уста
земли лилия и язык земли черная книга дверь и
знак укуса логотип и ниша анаис женщина и
раковина фолады отходы и лунария цибелы
лигейя и свет и семя и поэзия.


Псалом

Внутри книги обезумевшей от волн.
Снаружи — никого. И ничья
роза ни к кому не направлена в ничьё направление
ничейное против ничьего ветра
по ничейному течению повёрнутая ни к кому идущая
к голове никого не ставящего ультиматум по поводу
ничего
несравнимая близость ничья
неприближение крови ничьей
деньги ничьи падающей воды ничьей
возвращение ничьё равенства ничейного
большой палец ничей картина ничья папирус ничей
монета ничья кредит ничей
знамя ничьё псалом ничьего ничея.


Палимпсест пены

Может быть, стоит вернуть голос знаку, который за мгновение до этого использовался для того, чтобы выгравировать — или заблокировать? — живой поток мысли, чтобы увековечить его; чтобы дискретизировать, номинализировать первозданный континуум. Молчание сирен подчиняет себе только что освобожденное в поэзии бессознательное, возвращает его в паразитический порядок письма и к самому себе, tout court (простому и понятному — фр), только охлажденному в форме в поисках утраченного единства. Я полагаю, что именно периодическое возвращение акцентов в поток речи убаюкивает, порождает моторную индукцию, почти музыку наковальни, где наковальней является язык, который бьет и стучит по свинцовым символам белого листа: оттсюда «di ddocu veni a musica» (бездвижно двигаясь придёшь к музыке — сицилийское выражение), пишет этномузыколог Альберто Фавара.

Поэты это Веласкес в кузнице Вулкана, это мифические Даттили, les marteaux sans maître (молоты без хозяев — франц), создатели музыки, рожденной не от пения птиц, а из языков, из молотков, которыми рабочие гармонично бьют в каденции, сказал бы д'Алембер. И самость стоит между Моисеем и Аароном, между чистотой невыразимой идеи и словом; и искусство — это палимпсест идентичности выше других палимпсестов самости, где оригинальный текст потерт, а субъект и объект рискуют больше не совпасть. Поэзия, возможно, является химическим реагентом, который пытается восстановить утраченную информацию, чувства, которые так и не реализовались в своей полноте в цивилизационном процессе.

Название коллекции, Persica (Anterem, 2015), происходит от диалектной формы, все еще присутствующей в нескольких итальянских регионах, с помощью которой обозначается плод персика — символ бессмертия для китайцев и плод, священный для Гарпократа, бога тишины и детства — и напрямую происходит от ботанического названия prunus persica. В Persica происходит умножение самости, и в столкновении между различными смыслами, между различными зародышевыми ядрами, она ищет новый смысл, клетка в пеленах, способная через семантические накопления угрожать смерти.

Так, «Партеногенез», первый текст сборника, объявляет о рождении. Или о нескольких рождениях? Замыкает сборник Псалом, который празднует аннулирование всех идентичностей и их распад в пену, возможно, чтобы предотвратить наложение личной истории писателя на историю читателя, даже ценой отмены, исчезновения. Возможно, истинное «я» проявляется именно в этом измерении одиночества, где нет двойственности, нет разделения между субъектом и объектом.

Первый и второй тексты пересекаются очень важной лексемой «ниши» (nicchio), означающей оболочку, гнездо, полость в стене, плач роженицы. Достоверная этимология не удовлетворяет нас, и вероятно, происходит от тосканской лексемы «conchiglia» (оболочка), документально подтвержденной в 13 веке. Боккаччо включает его в пятый день «Декамерона» со значением женского гениталий. И действительно, это диалектное выражение из Мессины. Считается, что автор узнал его из баллады во время поездки по южной Италии. И Дионео поет: «Questo mio nicchio, s’io nol picchio» (Это моя ниша, если я её одолею).

Центральным текстом для книги является стихотворение «Костянка». Видение — это откровение, стирание завесы. А в «Костянке» происходит постепенное раскрытие личности, раскрытие списка, который черпает свет из неясной формы — неясной? — каллиграммы (стихотворение, образующее изображение; разновидность визуальной поэзии) или ниши. Из серебряной монеты Занкла 520 года до н.э. с дельфином в гавани Фальката — устаревшим, как голос, изъеденный водой, — мы проходим через реальность, время, смерть, нектариновую сбергию Никето, земной рот лилии, флуоресцирующее тело фолад, самку, раковину, серебристое обратное течение, лунарию с силикией в форме и цвете луны, а затем Кибелу, Лигею, свет и семя. К предельному свечению, к поэзии.

Мы различаем говорящий ряд предметов и молчание, но затем укус окуня возвращает нас в наслаждении к тому началу, когда ничто не было дискретизировано и жило в синестезическом измерении, как у ребенка, только что появившегося на свет. Костянка претендует на пространство для устного слова, она создает пространство и форму, чтобы переименовать мир, заставить его вновь появиться после исчезновения в свинцовой безмолвной форме мысли — письме — и воссоздать его в кузнице новой просвещенной фабрики.


***
дерево в голове и рога воздух
воздух побеждает падает на верный берег
тот у кого нет силы и эта сила
побеждает и есть добро и есть песня кита
синяя птица в воде небо в чём
же разница?


***
и из бесконечного ареала возникает шествие посидоний
чудовищные эволюции единорогов и сирен в мириадах
гиппокампов чья пыль это забота это линия потока и света
между живой и мертвой оперой высушенными спинными плавниками
стремительные бабочк оседлавшие и направляющие чудовищ


***
орхидеям

наливать наливать разговаривать
с божествами хранящими
чистоту минерала
и приносит мне хлеб земля
пот и потопы рифмуются по часам
булимия буйных богинь


***
это по форме напоминает отверстие в комнате
потерянные ступени и урания под самым высоким порогом
все так, как кажется
ничего не расшифровать даже остатков не сыщешь
и я остаюсь позади в целости не оставшись



Авторка — Мария Грация Инсинга. Родилась на Сицилии 20 апреля 1970 года. Получив образование по специальности «Современная литература» и окончив консерваторию и академию, она посвятила себя концертной деятельности и преподаванию в школе. В рамках своих музыковедческих исследований занимается переписью, транскрипцией и анализом неопубликованных музыкальных рукописей поэта Лучио Пикколо. Играет в фортепианном дуэте и преподает фортепиано в Институте им. Джованни Верга в Акведольчи. В 2016 году её сборник стихов «Ophrys» стал финалистом XXX сезона Премии Лоренцо Монтано.

Переводчица — Елизавета Хереш, поэтка, исследовательница литературы, редактор журнала «Флаги». Родилась в 2002 году в Москве. Учится на филологическом факультете НИУ ВШЭ. Дебютная публикация стихотворений — в разделе «Мастерская» на «Флагах». Публиковалась в журнале «Формаслов», «Кварта», «всеализм». Живёт в Москве.

Выпускающая редакторка — Софья Суркова