Мы взяли интервью у Марии Андреевой — одной из активисток движения родственниц мобилизованных «Путь домой». Активистки борются за возвращение своих мобилизованных мужей и выступают за полную демобилизацию гражданского населения. «Путь домой» — одно из самых видимых протестных движений последнего года в России, женщинам удается выходить даже на уличные протесты, их символ — белая косынка. Однако многие оппозиционно настроенные россияне критикуют активисток за то, что те открыто не формулируют свой протест как антивоенный.

Как устроена работа «Пути домой» изнутри? Есть ли расхождения во взглядах между разными группами родственниц мобилизованных? Об этом и многом другом мы поговорили с Марией Андреевой — врачом-педиатром в декрете, вот уже полгода пытающейся вернуть мужа из зоны военных действий. На акции, посвященной 500 дням мобилизации, Мария преградила путь автозаку с задержанными на акции журналистами.

Мария, мы знаем, что Вы пришли к нам на интервью после того, как уложили дочку спать. Теперь, когда муж находится на СВО, как устроена ваша жизнь? Вы сейчас одна — и совмещаете активизм и материнство. Наверное, это непросто.

Когда муж был дома, я вышла ещё и на работу на полставки, дистанционно. Так что у меня, получается, материнство, активизм — и работа (на работе я девчонок своих оставить не могу).

Мой муж был очень включён в воспитание дочки. Он приходил с работы и сразу начинал ей заниматься: они играли, он её и покормить всегда мог. Он не из таких отцов, которые к ребенку маленькому не подходят. Ведь у нас пока ребёнок не заговорит, мужчину немножечко отстраняют от воспитания. Но мой муж был включен с первого дня. Поэтому у нас совсем иная была ситуация — в отличии от большинства российских семей. И, конечно, сейчас мне достаточно тяжело, потому что мой муж мог и ночью к дочке встать, если что, мы разделяли обязанности и каждый мог более-менее высыпаться и нормально себя чувствовать. А теперь этого, к сожалению, нет.

Очень тяжело и морально, и физически.

Вы врач-педиатр?

 Да.

Сейчас, когда мы читаем интервью с вами, вас везде обозначают только как «жену мобилизованного». Но вы же не просто «жена» — и нам хочется рассказать больше о Вас как о человеке, в целом. Что вам нравится? Что вас волнует?

По образованию я врач, сейчас я в декрете. Сфера моих интересов достаточно большая: я немножко рисую, когда-то у меня был небольшой опыт хождения в художественную школу. Когда я училась в школе, у нас было патриотическое воспитание, но оно преподносилось через другую призму, не как сейчас. Я всегда участвовала во всех мероприятиях, связанных со Второй мировой войной, где мы читали стихи, обычно у себя в районе ходили к памятнику Народного ополченца, — у нас есть такой памятник в сквере недалеко от школы. Там читали стихи Роберта Рождественского. Приходили пенсионеры нас поддержать. И понимаете, это всё было для того, чтобы никогда такое больше не повторилось. А сейчас контекст противоположный: «Можем повторить». Я, конечно, против этого, это не патриотизм, а воспитание детей в каком-то людоедском романтизме войны. Меня это пугает, ведь у меня маленький ребенок, она тоже пойдет в школу. 

Когда всё началось и мужа забрали, я справлялась со стрессом вязанием. Вязание очень помогает. У меня был период, когда я не знала, что с моим мужем, он просто написал мне смс о том, что их высадили в лесу, сказали симку вытащить, и он не знает, где он и когда сможет выйти на связь.

Это был декабрь, прошло уже много времени с момента призыва. Предполагалось, что когда-то эта учебка закончится, и их переведут непосредственно в зону конфликта. Я восприняла это как именно перевод, но оказалось, что, слава богу, нет, — они просто ждали переброски в часть. Эти две недели я спасала себя вязанием. На самом деле это очень хорошая вещь, потому что это рутинные однотонные действия. Главное выбрать какой-нибудь рисунок, который не будет тебя раздражать и будет несложным, — это должно быть максимально отработанное действие, тогда мозги расслабляются.

Перед поступлением в ординатуру у меня был перерыв, и тогда я увлеклась декупажем. Я вообще люблю всякое декоративно-прикладное искусство. Когда появился ребёнок, это сложнее стало, потому что лакировка — достаточно вонючее и грязнее дело. Кто занимался, меня поймет: берёшь алкидный лак, покрываешь свою заготовку, всё это жутко воняет. Дома вечно воняло бензином, ну, вайт спиритом, знаете, и самим лаком. Когда появляется ребёнок, такие вонючки уже не поделаешь. По дому сейчас лежат кучи так и недоделанных заготовок.

Кто бы мог подумать, что из обычной женщины получится активист — вот до чего довели.

Лезу теперь пикетировать, хотя сидела бы вязала крючком или спицами, крестиком бы вышивала и никуда бы не лезла. Когда ещё к тебе приходят менты и рассказывают про экстремизм, думаешь: ё-моё, ребята, вас, может быть, проводить в другую комнату к моим заготовкам? Вы бы сразу поняли, какой я экстремист. 

В какой момент вы поняли, что от накопившегося ощущения несправедливости нужно переходить к активным действиям? 

Это случилось весной, когда наш замечательный Андрей Валерьевич Картаполов решил рассказать, что мобилизованным никакая ротация не положена и вообще они там до конца. Потом, правда, через недельку он переобулся и сказал, что они подлежат ротации, но было уже поздно, потому что эти его сентябрьские переобувания завели многих из нас до такой степени, что сидеть, писать письма, подписывать какие-то петиции — всё это уже было невозможно. Мы поняли, что мы идём не тем путём.

До этого, 21 декабря 2022 года, Шойгу выступил на коллегии Министерства обороны и сказал, что армия будет переведена на контрактную основу — с учётом замены мобилизованных граждан в группировках войск. Нам весь год рассказывали, как браво идут контрактники в военкоматы, как мы числом прирастаем. Мы думали, что, наверное, сейчас вот их и наберут. А выяснилось, что их набирают явно не для целей, обозначенных в декабре, а для чего-то другого. Теперь мы понимаем, что тогда нашу бдительность усыпили, надо было изначально бить во все колокола и выражать своё несогласие. Получается, что наши ребята уже там, Министерство обороны увидело, что они, видите ли, справляются со своими обязанностями, ну и зачем тогда напрягаться по поводу их замены. Они же всегда идут по пути наименьшего сопротивления.

А было ли страшно?

Я считаю, что страх — это нормальное состояние для любого живого существа. Это базовый инстинкт, он должен быть. Я испытываю несколько страхов. Испытываю страх за то, что меня посадят (судя по последним статьям обо мне, я уже кандидат номер один на выход).

Но мне намного страшнее, что я однажды останусь наедине со своей совестью и с вопросом дочки: «А что ты сделала для того, чтобы всего этого не было?»

Может быть, я утрирую, может быть, она мне никогда такого вопроса и не задаст, но я его задам себе. Остаться наедине со своей совестью я боюсь намного больше. Потому что я не смогу её ничем заткнуть.

Инициативе «Путь домой» уже полгода — пройден большой путь. Чувствуете ли вы, что за время её существования ваши взгляды или ваше видение ситуации в стране меняются? И если они изменились, то как?

Когда началась специальная военная операция, я была просто в шоке, мне не верилось, что подобное может начаться в 21 веке. Несогласие с данным мероприятием было на уровне чувств. Да как вообще так можно? И с развитием событий я только крепну в своем непринятии. Что касается именно нашего движения «Путь домой» — мы же неоднородны. Да и наша группа такая не одна. По крайней мере, есть ещё две достаточно крупные группы. Нюанс в том, что в определенный момент мы так и не смогли договориться, каким путём нам идти. Это очень обидно.

Изначально была группа Ольги Кац «Вернём ребят». Она собирала подписи под петицией и была против любых митингов и активных действий, только писать, писать, писать. И против взаимодействия со СМИ. Была ещё группа в Петербурге «Мобилизованным пора домой». Они до сих пор пишут.

У них есть лозунг «За замену мобилизованных». Но они не уточняют, кого же на кого мы собрались менять.

Первая волна мобилизации была достаточно болезненна для народа. И для нас тоже. И поэтому, когда они говорят о замене, надо либо каждый раз уточнять, что вы хотите менять не на других мобилизованных, а на контрактников и на профессиональную армию, либо тогда вообще этот тезис отбрасывать. Потому что широкой поддержки они не находят, но зато отбрасывают очень большую тень на нас. В момент, когда мы поняли, что наших мобилизованных заставляют заключать контракты, мы поняли, что от этого тезиса надо отходить. Поэтому в нашей группе «Путь домой» мы — за демобилизацию, мы за отмену 647-го указа, мы за то, чтобы вообще не было никаких других волн мобилизации, чтобы гражданские не принимали участие в зоне конфликта. Мы даже ходили по депутатам с инициативой, что армия должна состоять из представителей силовых ведомств: МВД, МЧС, Росгвардия. Там же очень много людей, которые хотят быстрее продвигаться по служебной лестнице. В военное время движение по карьерной лестнице идёт быстрее. Ну и берите оттуда тех, кто хочет. Но их берегут совсем для другого, я так понимаю, для того, чтобы бороться с нами, с жёнами мобилизованных, — главными экстремистами в нашей стране.

Люди, никак не связанные с вооруженными силами, не должны принимать участие в зоне конфликта. Мы вот это пытаемся донести. И ещё мы говорим, что контрактники, которые заключили контракт, предположим, на год, по его окончании должны иметь право уйти домой, контракт не должен пролонгироваться бесконечно. Министерство обороны на данный момент это право не даёт.

Когда только начал расти канал «Пути домой», журналистам оппозиционных изданий было сложно получить интервью от вас, потому что, понятно, вы их опасались, такая аффилиация нежелательна для активисток-жён мобилизованных в России. Но сейчас вы даёте интервью всем. Очевидно, в глазах пропаганды это делает вас мишенью. Почему вы этого больше не боитесь? 

Когда всё это началось, в сентябре, я вышла на контакт с одним журналистом. На самом деле, скорее он вышел на меня после моего видео со встречи с депутатом Единой России Викторией Сергеевной Родиной. Представление о родине у неё, несмотря на фамилию, совершенно нулевое. Журналист мне сказал, что нам, жёнам, нужен инфоповод. После инфоповода, если он будет достаточно громкий, нас подхватят. Таким инфоводом стал митинг КПРФ. Мы пришли со своим самоваром. Мы думали, что нам даже плакаты не дадут толком развернуть. Поэтому я и ещё одна девушка сделали небольшие интервью и сфотографировались с плакатами до митинга.

Всё это сразу разнеслось. Все пошли к нам с интервью. Я думала, что, если я начну, то другие девчонки подхватят. Подхватило очень мало народа, но продолжать надо.

Конечно, среди журналистов было очень большое количество иноагентов, но, с другой стороны, у нас, по-моему, все, в кого ни плюнь, сейчас иноагенты. Какие еще варианты? Есть иностранные СМИ. Многие иностранные СМИ аккредитованы нашим МИДом. Это всё равно что федеральные СМИ — они же аккредитованы. В первую очередь я давала интервью иностранным СМИ. Да, ты светишься за пределами Российской Федерации, но зато, если со мной что-то случится, это сразу станет известно. Поэтому я чувствую себя безопасно. Чем больше я даю интервью иностранным СМИ, тем быстрее разлетится новость о том, что со мной или моим мужем что-то будет. И тогда встанет вопрос, как у нас относятся к гражданам РФ. У нас уже есть этот вопрос, а дальше это будет вопрос на мировом уровне. Я думаю, чем больше огласки, чем ты больше на виду, тем лучше. Но последние новости у нас — это как сажают за репосты, за комментарии. Вообще-то у нас свобода слова закреплена в конституции. У нас есть конституция, каждый человек должен её изучить (но мне больше нравится та, что была раньше, до 2020 года). Это наш основной закон. И ничто не может противоречить конституции. А власти пользуются тем, что мы юридически неграмотны. За нас это никто не сделает: нужно самим открыть книжечку и прочитать книжечку.

Мы хотели спросить про ситуацию, которая у Вас была с журналистом Антоном Рубиным. Вам в очень агрессивном тоне задавали вопросы, потом он на публику пересказал то, что вы говорили не под запись. Была ли у вас личная эмоциональная реакция на эту историю? Или, может быть, это как-то отразилось на готовности других участниц говорить с журналистами?

По прошествии времени товарищу Антону можно сказать большое спасибо. После его максимально неэтичного интервью многие журналисты выходят к нам уже с совсем другой риторикой. Это очень приятно. К нам стали относиться очень бережно. Что ни делается, всё к лучшему. Естественно, мы с девочками разобрали эту ситуацию и подумали, как нам больше так не вляпаться. Решили, что, если есть что-то сомнительное, а ты не знаешь, как поведёшь себя в ситуации разговора, то лучше передать это более опытной участнице. Он повел себя неэтично. У журналистов есть профессиональная этика и его поступки вызвали негодование в профессиональной среде. Но по итогу мы остались только в плюсе.

Меня очень трогает, когда вы говорите «мы с девочками», потому что мы внутри нашего движения между собой тоже так говорим. Это вопрос от инициативы к инициативе: нам интересно узнать, как у вас всё работает. Как вы коллективно всё придумываете? Как придумываются акции, голосуете ли вы по каким-то вопросам? Что вы можете нам здесь рассказать из вашей внутренней кухни? Про ваши тексты в канале, про манифест, про акции.

У нас есть основной канал и есть очень много маленьких групп, где мы собираемся активом. Изначально у нас был основной канал и региональные группы, в этих региональных группах участницы пытались выяснить, на какие встречи можно сходить, к кому можно сходить, организовывались небольшими группами по несколько человек. Те, кто более-менее юридически подкован, пытались составлять обращения, потом эти обращения у нас редактировались. Когда мы уже стали выходить на акции, у нас появились естественно закрытые группы для координации наших действий.

Акция с возложением цветов к вечному огню у нас родилась спонтанно, большое спасибо одной из наших участниц. Когда мы записывали обращение к президенту перед прямой линией (это было в парке на Лосином острове), мы там два часа протусили, естественно замёрзли, забежали в кофейню греться — и там родилась эта идея с возложением цветов. Многие участницы боялись, ведь ты идешь непосредственно прямо к Кремлю, так что на первую акцию нас собралось очень мало, всего 5 девочек (чуть ли не провал, хотя голосовало намного больше). Мы голосуем: кто придет,  кто не придет, кто возможно придёт. Сначала о нас даже не хотели передавать в комендатуру, что мы пришли и хотим возложить цветы. Но я донесла мысль, что, если нам сейчас не разрешат, то я скажу журналистам, что это оскорбление памяти павших. После этого сразу же позвали караульного, он поднял цепочку и мы сделали то, что хотели. На следующую акцию пришли уже около десяти человек, потом пятнадцать, в среднем у нас около пятнадцати человек и приходит. Но даже из-за этой безобидной акции ко мне приходили полицейские, говорили, что на нашу акцию могут прийти какие-то провокаторы.

Ну я им объяснила, что провокаторы — это их работа. И что избавлять их от этой работы посредством отмены нашей акции мы не станем.

Я и ходила подавала заявку на митинг, и судилась, я со своей стороны сделала все, чтобы о нашей проблеме мы сообщили громко, но цивилизованно. А поскольку мы были проигнорированы, значит, мы теперь действуем иначе. До чего мы додумались, то и делаем. Поэтому никто оттуда нас выгнать не может, у нас есть символ, белый платок, и мы приходим туда с цветами.

У нас не так много тех, кто непосредственно координирует, поэтому у нас в запустении ютуб-канал, ещё у нас есть группа ВКонтакте. Но что-то вести во ВКонтакте — это всё равно, что писать против ветра, потому что банят и удаляют там только так.

Когда был Валдайский форум, там вдруг оказались открыты комментарии, и очень быстро девчонки скооперировались и начали туда писать по поводу демобилизации мобилизованных. Комментарии сразу прикрыли, все посты по ключевым словам начали сразу же чистить. С телеграмом тоже достаточно большая проблема, мы так и живём с плашкой «фейк», которую нам навесили примерно через две недели после того, как мы вышли на митинг КПРФ. Плашку нам повесили якобы из-за конфликта названия с другой группой. Раньше этого конфликта не было, а сейчас вдруг появился. Ну ничего, живём.

А как вы придумываете тексты?

Мы все вместе придумываем тексты, у всех разные образования, у кого-то юридическое, у нас каждая свои таланты использует по максимуму.

Вопрос по поводу безопасности. Я была абсолютно поражена, когда увидела, что у вас петиция не на Change.org, а на Cryptpad, прямо как у настоящих подпольщиков-активистов. Как вы друг друга инструктируете по безопасности?

Мы стараемся работать над безопасностью, консультируемся. Кстати у нас есть петиция на РОИ, с которой вы нас очень поддержали, огромное спасибо, она должна рассматриваться властью, но есть нюанс, что не все дружат с госуслугами. Тупиковая ситуация: ты создаешь петицию, которая только на этом сайте может быть рассмотрена, человек переходит и видит, что ему надо авторизироваться на Госуслугах. Поэтому она не так сильно будет продвигаться, в отличие от других петиций, где более понятные алгоритмы оставления подписи.

Пропаганда показывает картинку, что есть «хорошие» жёны мобилизованных — те, с которыми встречается Путин (они его поддерживают и поддерживают СВО), а вот жёны мобилизованных, которые против — это ЦИПСО нанял актрис и они всё врут, выступают против России и против справедливости. Часто ли вам приходится доказывать, что вы настоящая жена мобилизованного?

Я очень легко могу это доказать: у меня в кошельке лежит отрывной талон от повестки моего мужа. Когда ко мне пришли менты, я им сказала, что они, по мнению Картаполова, общаются с агентом ЦИПСО и ЦРУ в одном лице. Именно такими эпитетами нас наградил Картаполов. Мы дружно посмеялись, они-то даже и не в курсе его последних интервью, пришли ко мне совершенно не подготовленные, изучили бы хотя бы матчасть. По поводу того, что мы актрисы: я не скрываю своё ФИО, меня можно пробить по налоговой, посмотреть, что мне приходит. Полиция может даже получить видео с камер наружного наблюдения на домах, а запросить все движения по моим счетам вообще не составит труда. Мы пока воспринимаем эти выдумки в наш адрес как шутку, но в какой-то момент мы можем обидеться и подать иск о клевете. Мы можем раздуть это так сильно, что придётся извиняться.

Следили ли вы за инициативой «Совет жён и матерей»? Может быть, кто-то из них сейчас с вами?

Нет, не следила, упустила, потому что непосредственно после начала мобилизации мой муж подцепил пневмонию, он лежал в госпитале, потом в санатории, я всё ждала, что они поймут, что им не надо забирать человека с таким здоровьем. Может быть, кто-то из них и с нами, но, я думаю, вряд ли они будут это афишировать.

Вдохновляетесь ли вы какими-то женскими инициативами? Женский протест часто связан с повесткой против войн, против насилия. Когда мы увидели, что ваш символ белая косынка — отсылка на акцию аргентинских женщин — нас это поразило, потому что мы тоже про них писали.

Первый раз у нас белый платок появился на видеообращении к президенту. Мы порезали видео на мелкие кусочки и я сама всё отправляла на прямую линию. Но из наших видео ничего не прошло, прошли только яйца. Белый платок — это универсальный символ, потому что любой может его надеть и в случае, если что-то пойдёт не так, сказать: «Я теперь белый платок, что ли, надеть не могу?» Но при этом он достаточно узнаваемый, сразу видно группу людей в белых платках. История аргентинских женщин очень схожа с нашей ситуацией.

Наши мобилизованные оказались абсолютно без прав, бессрочно, они даже не могут в открытую сказать, что им это дело не нравится, что они устали — за это делают дезертиром.

Развеем миф: наши мобилизованные никак (кроме повесток) не связаны с Министерством обороны. Никакие контракты они не заключали. Даже выбить выписку из приказа о зачислении — это титанический труд. Если кто-нибудь догадается, что она тебе для чего-то нужна, а не для праздного любопытства, тебе никто её не даст.  А там масса всего интересного, например, от того, какое время они посчитали учебкой, до того момента, когда ты зачислен в непосредственную зону конфликта. Эти даты нужно знать для того, чтобы потом узнать, откуда ноги растут.

Но подавляющее большинство эту выписку не получили. Даже те же самые ветеранские удостоверения — многим корки не выдали, а выдали заверенные ксерокопии.

Белые платки — символ, который власти теперь тоже распознают и кого-то могут за них задержать. У нас была ситуация, когда мы несколько раз делали по России акцию «Женщины в чёрном»: женщины, которые хотят, чтобы остановилось кровопролитие, выходили в чёрной одежде в десятках городов. Но в какой-то момент их стали задерживать. Задержали даже случайного человека за чёрную одежду, который не имел никакого к нам отношения. После этого мы стали бояться делать эту акцию, потому что не хотели, чтобы с людьми случилось что-то плохое. Были ли у вас подобные случаи?

Пока мы не сталкивались с какими-то проблемами из-за нашего символа. Мне кажется, они пока просто не рискуют трогать жён и матерей мобилизованных, потому что вдруг нарвёшься на такую, которая даёт интервью. Я вам честно скажу, я же не случайно решила встать на Манежной площади около памятника Жукову. Там было много молодых полицейских, которым надо показать свою удаль молодецкую, вот они и показали, а на Sota.vision моё задержание набрало миллион просмотров за три часа. Если ты на виду, то властям с тобой сложнее что-то сделать, если ты не на виду — для них всё намного проще, проще запугать. Поэтому я и обнародовала в интервью, что ко мне приходили.

С каким давлением сталкиваются мобилизованные мужчины — близкие ваших активисток?

Давление на нас началось после митинга КПРФ. На наших мужчин давили, чтобы они сказали нам заткнуться. Мой муж с этим столкнулся. Сначала мне от него прилетело, а потом ему от меня прилетело. Я ему подробно объяснила, что и к чему. Им там говорят, что если мы заткнёмся, то их оставят в покое, не отправят в штурм, а на самом деле если мы заткнёмся, в штурм-то и отправят. Пока мы говорим, они в безопасности.

Почему, на ваш взгляд, так мало поддержки от обычных людей, наших сограждан? Как россияне могут сейчас вас поддержать?

Я думаю, нет поддержки, потому что на нас отбрасывается очень большая тень одним из наших сообществ, в котором говорят о замене мобилизованных. Каждая другая семья, которых это пока не коснулось, говорит: «Какая это замена? Ваших на наших? Идите вы знаете куда!»

Тех девчонок тоже можно понять, но им надо бы быстрее проходить все эти этапы осознания горя, они как будто не на той ступени зависли. Мы же всем говорим, что мы не хотим, чтобы других коснулось это. Посмотрите, как это плохо, на нашей шкуре.

Поддержите нас сейчас, чтобы завтра не приходить к нам и не просить совета.

Чтобы мы все дальше жили спокойно, нужно сейчас поддержать нас, прийти на акцию, можно хотя бы писать поддерживающие комментарии под нашими видео. Чтобы власти не удавалось разделять нас. Но сейчас именно это и происходит: они отделили маленькую группу женщин от большой группы, большая будет клевать маленькую, пока та будет проходить свои стадии горевания. И никто не будет видеть, что на самом деле происходит со страной и в обществе.

Если мы сейчас не выступим против мобилизации гражданских, то я уверена, что, когда объявят вторую волну мобилизации, то скажут, что мобилизация произошла по запросу жён мобилизованных. И в итоге будем мы плохие, а не власть, и опять начнут нас клевать. Разделяй и властвуй. Если бы народ объединился против мобилизации, то можно было бы выходить уже и с другими посланиями.

Женщина априори против войны, мы рожаем детей не для ваших амбиций.

Мы рожаем детей для того, чтобы они жили и были счастливы. Женщины — за мир. Пока мы можем выходить и транслировать это. Женщины объединялись во время Чеченских войн, они требовали прекращения горячей фазы. Если бы мы сейчас потребовали прекращения огня, к нам бы припёрлись упоротые оторванные от реальности зет-патриоты и нодовцы. Я даже думаю, что их не всегда власть пригоняет, они сами приходят. Такая глупость может быть только от души.

У «Пути домой» была встреча с Борисом Надеждиным. Как она прошла? Верите ли вы, что в случае, если бы у него была реальная власть, он бы выполнил ваши требования?

Борис Борисович нас поддержал. Изначально эта задумывалось как пресс-конференция для нас, такая площадка, чтобы собрать людей, рассказать о нас, медийно это осветить. Для Бориса Борисовича связываться с нами больший риск, чем нам с ним. Он нам предложил встретиться, мы ему предложили свои идеи, это получило большое освещение, многие призвали поддерживать Бориса Борисовича как антивоенного кандидата. Предстоящие выборы — это не выборы президента, это референдум за или против войны. Я думаю, нашей власти не хочется увидеть реальные цифры. Сейчас сложно говорить, в каком объёме Надеждин может нас поддержать. Встреча с ним — это один маленький стежок в огромном бисерном полотне, одно звено в кольчуге, мы понимаем, что через неделю после неё наши мужики не вернутся домой. Кучу вещей мы делаем просто для того, чтобы сделать. Например, я пошла в суд оспаривать решение о запрете нам провести митинг, чтобы был инфоповод и чтобы у меня были эти документы в случае, если мы захотим чего-то эдакого. Мы делаем много действий, которые в моменте не будут иметь эффект, но которые помогут в будущем.

На мой личный взгляд, очень важно иметь долгосрочную стратегию, потому что в какой-то момент те действия, которые вы сейчас предпринимаете, могут зайти в тупик и нужно будет решать дальше, что ещё можно сделать. Вы думаете уже в эту сторону или пока считаете, что рано?

Мы думаем наперёд о реабилитации мобилизованных, потому что государство этим заниматься не будет. Это подразумевает огромное количество вопросов. Нужно будет более тесно взаимодействовать с центрами реабилитации. Их сейчас нащёлкали в большом количестве, но я думаю, что как структура они не очень эффективны, это скорее медийный компонент, а на самом деле сами они абсолютно бесполезны.

Мы прорабатываем и другие моменты на будущее. Нужно сделать так, чтобы гражданское население не участвовало в войнах ради чьих-то амбиций.

Нужно завязывать с тезисом «можем повторить», — нет, не можем и не хотим.

Мы заплатили налоги — обеспечьте нам достойное и счастливое существование, не можете — уходите. Надо помнить, что демократия — это когда общество говорит власти о том, чего ему бы хотелось. Мало бухтеть на диване, надо заявлять о своей позиции: где наша свобода слова, где наша свобода собраний, вы долго вы будете ковидом прикрываться? У нас скоро будет новая инфекция, а вы всё старой прикрываетесь. 

В прошлом случалось такое, что именно женские антивоенные движения набирали обороты, — и это помогало остановить войну. Верите ли вы в то, что в России возможно в обозримом будущем большое женское объединение (не говоря уже о результатах, о его успехах)? 

Мы работаем над этим. В своей группе мы пытаемся работать со своим горем, мы говорим, что не хотим, чтобы это коснулось других семей. Мы стараемся говорить женским группам, которые выступают за замену мобилизованных, что их позиция непродуктивна. Когда мы объединимся, тогда уже вокруг нас тоже начнут объединяться. Чтобы вокруг тебя объединились, ты должен что-то для этого сделать. Для начала нужно понять, что, если тебе не повезло, это не значит, что не повезти должно всем вокруг. Провокаторы как раз хотят, чтобы мы именно это и транслировали, но когда нас даже провокационными вопросами будет не вывести из себя, вот тогда люди поймут, что у нас наконец-то правильно сложилось сознание и нас можно поддержать.

Никто не хочет поддерживать токсичных людей в горе.

Это тяжело. Для того, чтобы тебя поддержали, нужно из себя что-то представлять. Колоссальный вопрос — что будет после выборов? Поэтому нам надо побыстрее разбираться со своими тараканами.

Автор_ки интервью: Ф. Серебренникова, Д. Серенко
За расшифровку благодарим активистку Борю

Другие материалы: