— Поверь мне, Карлсон, не в пирогах счастье…

— Ты что, с ума сошел? А в чем же еще?

— Собаку мне… не подарят…

Решил начать так. Тем более что повод есть. Сейчас все объясню. Я уже рассказывал о том, как доктор Томас Димсдейл приезжал в Россию делать прививки от оспы. Свою работу он выполнил блестяще, за что Екатерина Великая по царски его отблагодарила. Англичанин, довольный, вернулся домой и, наверное, часто рассказывал друзьям и родственникам о сердечном приеме, который был оказан ему в загадочной северной стране. При этом он, должно быть, обильно плакал (плакали в те времена значительно чаще, чем сейчас) от умиления и избытка чувств.

Однако обратимся к сути. Кому первому пришла в голову эта мысль, неизвестно. Может, Димсдейл, еще будучи в Петербурге, сам понял, что нужно Екатерине для счастья. А может, такой совет ему дал кто-то из знакомых, или супруга его, томно зевая, произнесла невзначай: «А подари-ка ты ей собаку»… Впрочем, кому какое дело, кто был автором идеи. Главное, что английский доктор отправил русской императрице в качестве презента двух левреток. Это, знаете, такие тощие существа, костлявые лапы которых, кажется, вот-вот подломятся под тяжестью постоянно испытываемого ими страха.

Хотя скорее всего я отзываюсь о них с таким пренебрежением исключительно из зависти. Ведь создания эти спокон веков были любимцами монарших особ. Говорят, еще египетская царица Клеопатра подарила парочку экземпляров Юлию Цезарю. Да и вообще если переместиться волею высших сил в прошлое и нагрянуть внезапно в жилище какой-нибудь знатной европейской фамилии, то этих собак мы обнаружим там почти наверняка. Так что левретки принадлежат к благородному сословию, не то что некоторые.

— Тебя как зовут?

— Шарик. Я из простых собак, не из породистых.

Ну, а что же Екатерина? Полагаю, она была женщиной одинокой. Конечно, у нее имелись фавориты и любовники. Кроме того, вокруг постоянно толпились полчища раболепных придворных, готовых на все, чтобы заслужить расположение императрицы. Но разве годились они для задушевных разговоров и излияний наболевшего? Вряд ли. А вот домашние животные на роль конфидентов подходят просто изумительно.

— Вообще-то мне гораздо больше хотелось бы иметь собаку, чем жену.

Одним словом, царица без памяти влюбилась в своих английских питомцев. «Шесть часов утра. В это время государыня обыкновенно просыпается. Рядом с ее кроватью стоит корзина, где на розовой атласной подушке, обшитой кружевами, покоится семейство собачек, неразлучных спутников Екатерины. Это английские левретки», — пишет польский историк Казимир Валишевский в книге «Роман императрицы».

Изначально, как я уже сказал, собак было две. Однако размножались они так бойко, что вскоре их потомков можно было встретить в домах родовитейших фамилий страны. «Во главе стоит родоначальник, сэр Том Андерсон, его супруга, герцогиня Андерсон, их дети: молодая герцогиня Андерсон, господин Андерсон и Том Томсон; этот устроился в Москве под опекой князя Волконского, московского генерал-губернатора. Кроме них, уже завоевавших себе положение в свете, есть еще четверо или пятеро молодых особ, которые обещают бесконечно много: их воспитывают в лучших домах Москвы и Петербурга, как, например, у князя Орлова, у гг. Нарышкиных, у князя Тюфякина», — сообщает Екатерина в письме немецкому дипломату барону фон Гримму.

Иначе говоря, Томас Димсдейл не только привил российским вельможам оспу, но и распространил среди них моду на левреток. То есть отличился перед нашей страной дважды!

Кстати, рассказывают, что герцогиня Андерсон как-то раз пребольно тяпнула за ногу лейб-медика Ее Величества. Им, что интересно, был англичанин Джон Сэмюэль Роджерсон, которого при русском дворе называли просто Иван Самойлович. Укус, к счастью для доктора, последствий не имел — рана благополучно зажила.

Закрывая эту тему, следует отметить, что из всей левреточной стаи главной любимицей императрицы была правнучка сэра Тома Андерсона по кличке Земира. Сообщают, что когда та померла, Екатерина несколько дней рыдала в своих покоях, не желая никого видеть. Такая вот сильная любовь.

Похоронили Земиру, а равно и основателей «династии» в Царском Селе у подножья павильона «Пирамида», воздвигнутого в 1771 году. Примечательно, что где-то 10 лет спустя это сооружение по какой-то причине разобрали и перестроили. И на фотографии изображено новое здание, спроектированное шотландским архитектором Чарльзом Камероном, который с 1779 года до конца своих дней (умер в 1812-м) работал в России.

Кроме того, у места погребения установили доски из белого мрамора, на которых высекли эпитафии, посвященные почившим собакам. Одну из них (как раз Земире) сочинил в стихах французский посол господин Луи Филипп де Сегюр. В ней он велеречиво воспевает постоянство характера усопшей, легкость ее «аллюра», а заодно славит царицу, упоминая при этом Граций и других античных божеств (1). К сожалению, доски с посвящениями не сохранились. Но на «Пирамиду» посмотреть можно. Для этого нужно приехать в Царское Село и прогуляться по Екатерининскому парку.

— Вот вы говорите — охота…

— Я говорю?

— Ну хорошо, не говорите, думаете.

Раз уж мы завели разговор о собаках, то грешно было бы не сказать пару слов об известной кровавой забаве. Когда именно на Руси начали увлекаться псовой охотой, не знает никто. Однако должность псаря упоминается в летописях уже с XII века. И, очевидно, издавна были энтузиасты, которые занимались выведением новых или улучшением старых пород. Есть сведения, что в 1519 году датский король Кристиан II преподнес в подарок французскому монарху Франциску I русских борзых, которых ему привезли из Московского государства.

Но все же до XVIII века на Руси предпочитали охотиться с птицами. Например, у царя Алексея Михайловича было солидное хозяйство, в котором имелось более трех тысяч хищных пернатых: соколов, кречетов и ястребов. Для того чтобы содержать все это в порядке, требовалась орава специалистов. Так что охоту в этом случае можно смело назвать делом богоугодным и экономически целесообразным, ибо помимо доставления удовольствия монарху она еще способствовала созданию рабочих мест.

Однако после смерти государя хозяйство пришло в упадок, потому что сын его Федор Алексеевич особой рьяности к убийству животных не проявлял, а Петр I охоту откровенно не любил. Что неудивительно: царь-реформатор был всецело поглощен преобразованием страны и праздность презирал.

А вот при Петре II начинает набирать обороты псовая травля. Этот парень пробыл на троне всего три года (1727 — 1730) и умер от оспы совсем юнцом — в возрасте четырнадцати лет. Поэтому ничего стоящего он сделать не успел, но как заядлый охотник очень даже запомнился. Например, в 1729 году он устроил тульский поход (с 7 сентября по 16 октября), во время которого было убито 4000 зайцев, 50 лисиц, 5 рысей, 3 медведя и много всякой мелочи. Представляю, какой бы крик подняли представители обществ защиты животных, произойди это в наши дни…

Ну, а дальше все пошло, как по маслу. Анна Иоанновна (1730-1740) имела нешуточную страсть к стрельбе и очень уважала охоту. Поэтому в период ее правления, да и потом, много четвероногих завозилось из–за границы. В 1740 году посол России во Франции князь Антиох Дмитриевич Кантемир купил по монаршему велению 34 пары бассетов, а российский посланник в Англии князь Иван Андреевич Щербатов приобрел аж 63 пары собак различных пород (говорят, сделке способствовал глава британского правительства Роберт Уолпол). В связи с этим была устроена новая псарня, за которой следил специально обученный персонал, в том числе два англичанина, получавших за свою работу очень приличные деньги.

— Купи собак. Я тебе продам такую пару, просто мороз по коже подирает! Брудастая, с усами, шерсть стоит вверх, как щетина. Бочковатость ребр уму непостижимая, лапа вся в комке, земли не заденет.

 — Да зачем мне собаки? Я не охотник.

 — Да мне хочется, чтобы у тебя были собаки.

А затем произошло знаменательнейшее событие, с которого в России начинается «золотой век» псовой охоты. Как известно, Петр I обязал всех дворян бессрочно служить отечеству. И представителям «привилегированного» сословия жилось тогда не очень сладко. Но в 1762 году Петр III освободил из от неприятной повинности (указ о даровании вольности и свободы всему российскому дворянству). А это значит, что у господ помещиков появилось много свободного времени, изрядную часть которого они посвящали охоте. Правда, это касалось в основном тех, кто был достаточно богат и имел возможность уйти со службы.

А при чем тут Англия, спросите вы? А при том. Во-первых, в XVIII столетии Европу охватила англомания — страстное увлечение всем английским. И Россия тоже в определенной степени заразилась этой «болезнью». Хотя, начиная с Елизаветы Петровны, французское влияние у нас было, конечно, сильнее. А во-вторых, в 1734 году Российская и Британская империи заключили торговый договор на пятнадцать лет, по которому последняя получила статус «наиболее благоприятствуемой нации» (в 1766 году соглашение возобновили). Так что между странами велась довольно бойкая коммерческая деятельность, в рамках которой в Россию помимо сукна, лошадей, пива, карет и прочего в больших количествах привозили охотничьих собак.

Ну, а дальше из истории и литературы мы знаем, что по крайней мере до середины XIX века борзые, гончие, легавые и прочие ценились на вес золота, в том смысле, что они часто заменяли деньги и считались мерилом благосостояния.

Что ж, на этом я ставлю точку. Но на прощание предлагаю вам фрагментик из гоголевского «Ревизора».

Городничий: Нет человека, который бы за собою не имел каких-нибудь грехов. Это уже так самим богом устроено, и волтерианцы напрасно против этого говорят.

Аммос Федорович: Что ж вы полагаете, Антон Антонович, грешками? Грешки грешкам — рознь. Я говорю всем открыто, что беру взятки, но чем взятки? Борзыми щенками. Это совсем иное дело.

Городничий: Ну, щенками, или чем другим — все взятки.

Аммос Федорович: Ну нет, Антон Антонович. А вот, например, если у кого-нибудь шуба стоит пятьсот рублей, да супруге шаль…

Городничий: Ну, а что из того, что вы берете взятки борзыми щенками? Зато вы в бога не веруете; вы в церковь никогда не ходите; а я, по крайней мере, в вере тверд и каждое воскресенье бываю в церкви. А вы…

(1) Ici, mourut Zémire et les grâces en deuil

Doivent jeter des fleurs sur son cercueil,

Comme Tom son aïeul, comme Lady sa mère,

Constante dans ses goûts, à la course légère,

Son seul défaut était un peu d’humeur,

Mais ce défaut venait d’un si bon cœur!

Quand on aime, on craint tout: Zémire aimait tant celle

Que tout le monde aime comme elle!

Voulez-vous qu’on vive en repos,

Ayant cent peuples pour rivaux?

Les Dieux témoins de sa tendresse

Devaient à sa fidélité

Le don de l’immortalité

Pour qu’elle fût toujours auprès de sa maîtresse.