William Dean Howells — «Pernicious Fiction» (1887) from the «American Intellectual Tradition: a sourcebook. Volume II: 1865 to the Present. Third edition».

Введение

Возможно, вы вряд ли вспомните человека, имевшего больший вес в литературной культуре Соединённых Штатов конца XIX и начала XX века, чем Уильям Дин Хоуэллс (1837-1920). В высшей степени повлиявший на современников и состоявшийся как романист, редактор и критик, Хоуэллс в то же время был известен как старомодный моралист, реалист и важная фигура в течении, которое позже приобрело название «благородной традиции».

Отрывок из 1887 года, представленный здесь, отображает обе черты заинтересованности Хоуэллса. Хоуэллс выражает острую озабоченность моральным воздействием литературы на читателя, вместе с этим он настаивает, в своём реалистском стиле, на «истине» — основном критерии для «любой работы воображения».

Хоуэллс, конечно, не был готов рассматривать возможность того, что истина иногда может вступать в конфликт с моралью или красотой, но его идеалы морали и красоты были достаточно великодушными для того, чтобы без зазрения совести поддерживать Марка Твена, Гэмлина Гарленда, Фрэнка Норриса и других писателей, чей вызов аристократизму был порой глубже, чем у самого Хоуэллса. 

«Пагубный вымысел»

Должно быть, это был отрывок из »Болдуина» Вернон Ли, претендовавший на мысль о том, что роман как жанр оказывает безгранично обширное и острое влияние на современный нрав, что послужило причиной появления следующего наводящего на размышления письма от одного из наших читателей:

«18 сентября. 1886 г.

Уважаемый господин, — с уважением к статье IV в сентябрьских Исследованиях редактора Харпер, позвольте мне сказать, что у меня есть весьма серьёзные сомнения относительно всего списка замечательных вещей, которые, по вашему мнению, романы сделали для народа. Также я могу наблюдать то, что романы нанесли мне определённый вред. Что бы ни было дикого или иллюзорного в моём ментальном состоянии, что бы ни было неверного или пагубного, всё это я могу рассмотреть как последствия прочтения художественных произведений. Хуже того, романы порождают такие высоконравственные и сверхчувствительные представления о жизни, что простое усердие и трудолюбивое упорство не ставятся ни во что, а фактическая бедность и ежедневные обыденные страдания сталкиваются с отсутствием взаимопонимания, если вообще замечаются теми, кто чрезмерно оплакивал изрядное количество накопившихся страданий какого-нибудь безвкусного героя или героини. 

Надеюсь, вы простите мне всю бесцеремонность, обращённую в ваш адрес, я остаюсь с глубочайшим уважением к вам.» 

Мы не уверены, что у нас есть какие-либо разногласия с писателем, которого, судя по всему, имеет в виду автор письма. Также нам, возможно, следовало бы добровольно признать все зловредные последствия, вызванные, по словам автора письма, чтением романов, если бы мы не опасались, что он, вероятно, пересмотрит собственные впечатления, учитывая некоторые погрешности, которые мы обнаружили в его оценке наших убеждений. 

По своему собственному признанию, он сам является доказательством того, что Вернон Ли права, когда она говорит: «Современный человек в значительной степени сформирован теми, кто пишет о нём, а в самой большей — романистами». Нет и того, с чем он мог бы поспорить в её высказывании о том, что «главной пользой художественного произведения» является «умение превратить проницательных и терпимых в немного менее проницательных и терпимых, а благородных и суровых в более сомнительных и простодушных». Если он посмотрит глубже на данные постулаты, он увидит, что в первом она говорит о влиянии романов в прошлом, а во втором — об их долге в будущем. Мы всё ещё считаем, что в том, что она говорит есть «как минимум смысл, если не окончательная мудрость», и вполне готовы признать это в каждом нашем корреспонденте. 

Однако романы сейчас настолько безусловно приняты каждым, кто претендует на культурный вкус — и они вправду формируют полноту интеллектуальной жизни огромного количества людей, это даже не рассматривая вопрос об их влиянии, хорошем или плохом — что откровенное и осуждающее мнение, как и предложение пересмотреть идеи и ощущения в отношении романов, кажутся вполне занятными. 

Неважно, маленькую долю искренности или большую (на которую мы надеемся и появление которой мы уже можем наблюдать) будет содержать жанр романа на своём пути — ведь в любом случае это безвредно. Мы признаемся и утверждаем, что от художественных произведений в прошлом исходило гораздо больше ущерба, что сценические пьесы всё ещё несут изрядное количество вреда через лживость, безрассудство, распутство и бесцельность.

Можно также смело предположить, что большинство романов, которые нравятся людям — это форма интеллектуального баловства, пустые развлечения, которые относятся к мыслительному процессу и благотворному времяпрепровождению, развитию умственных способностей едва больше, чем к оному относится поедание опиума; в обоих случаях мозг отравлен, становится слабее и неустойчивее к разврату. Если это можно было бы назвать негативным последствием привычки к художественной литературе, то положительное влияние от романов отнюдь не так легко измеряемо, как в случае молодых мужчин, чей характер они формируют или обезображивают столь стремительно, так и женщин всех возрастов, которых они оставляют в невежестве, искажая для них картину мира. Морально зрелые мужчины не так сильно подвергаются пагубному воздействию, но в остальных случаях, коих подавляющее большинство, это имеет обратный эффект, поскольку романы лживы — не потому что в их основе лежит злобный умысел — но потому что они праздно лгут о человеческой природе и социальном устройстве, знание и понимание которых нам выгодно для того, чтобы поступать справедливо с другими и с самим собой. 

Не нужно заходить так далеко, как наш автор письма, и находить следы привычки от чтения в «чём бы ни было диком или иллюзорном, в чём бы ни было неверном, в чём бы ни было пагубном». Как бы ни была плоха привычка к художественной литературе, она, возможно, не несёт полной ответственности за сумму зла, причинённую её жертве. Мы считаем, что если читатель будет осторожен при выборе из этого грибкового нароста, которым каждый день кишит литература, он сможет накормить себя настоящими грибами без риска отравления. 

Критерии вполне ясны и просты, в то же время совершенно безошибочны. Если роман уподобляется страстям и возносит их выше принципов, он губителен; может быть, он не «убьёт» вас, но точно нанесёт вред. Уже один этот критерий исключает почти весь пласт художественной литературы, затрагивая выдающиеся примеры. Следом идёт вся плеяда так называемых «безнравственных» романов, которые представляют мир, где грехи сознания не преследуют наказаний, иногда быстро, иногда медленно, но непреклонно и несомненно; вот эти романы в реальном мире являются смертельным ядом, и они «убивают». Романы, которые только щекочут наши предрассудки и смягчают наш пыл осуждения, которые холят нашу чувствительность, или же которые балуют нас неприличным аппетитом к изумительному, не столь пагубны, но они непитательны и засоряют душу всевозможными туманами неблагополучия. Без сомнения, они так же помогают ослаблять ментальную устойчивость и заставляют читателей оставаться равнодушными и к «простому усердию и трудолюбивому упорству», и к «фактической бедности и ежедневным обыденным страданиям». 

Даже если не принимать слишком всерьёз, всё ещё следует признать, что «безвкусных героев и героинь» можно осуждать за большое количество нанесённого вреда. Эти героини учат собственным примером, если не наставлением, что Любовь, или страсть, или иллюзия, которую они принимают за Любовь, является основным интересом жизни (которая на самом деле связана с огромным количеством других вещей); что она может продолжаться ровно столько, сколько они задумали; что это стоило всех жертв и в общем и целом было вещью более славной, чем бережливость, покорность, благоразумие; что любовь одна была восхитительна и красива, и всё остальное было низко и мерзко по сравнению с ней.

С недавних времён они начали боготворить и иллюстрировать Долг, и они немногим меньше вредны в этой роли, противопоставляя долг бережливости, покорности, благоразумию, как они это делали с Любовью. Все эти шаблонные герои, встречающиеся нам на пути, в которых мы не можем не видеть самых прискорбных личностей, безусловно, навязались под ярлыком «достойных восхищения» жертвам литературной зависимости. С ними любовь тоже была и остаётся великим делом, будь она в её старомодной романтической форме рыцарского подвига, или в многочисленных страданиях ради любви, или в более новом воплощении «мужественности», запугивающей и грубой, или в ещё более недавних агониях самопожертвования, таких же тщетных и бесполезных, как моральные эксперименты в домах для сумасшедших. Со всем поверхностным позированием и смехотворной пышностью эти герои являются буквально рисованными варварами, жертвами своих страстей и заблуждений, полными устарелых идеалов, мотивов и дикарской этики, которые автор, виновный в своём существовании, пытается наилучшим (или наихудшим) образом навязать своему читателю, как что-то великодушное или благородное. 

Мы не просто выдвигаем эти обвинения против того сорта художественной литературы, которая находится на дне или вообще вне литературы, «безбрежных озёр стоячей воды», чьи миазмы заполняют воздух под эмпиреем, где восседают великие; мы осуждаем работу самых известных из них, которые в том или ином случае согрешили против истины — единственного, что может превознести и очистить человека.

Мы не говорим, что они постоянно делали так, даже не говорим, что это для них характерно; но мы говорим, что только тот факт, что они это вообще сделали, полностью указывает на их принадлежность к прошлому и на то, что они должны быть прочитаны с должным принятием во внимание их исторической эпохи и их условий. Ибо мы верим, что, хотя нижестоящие писатели продолжат и должны продолжить подражать им в их слабостях и ошибках, никто в дальнейшем не сможет достичь величия, если он лжив по отношению к человечеству в фактах или в своих обязанностях. Свет цивилизации уже пролился даже на романы, и ни один добросовестный человек не может сейчас приступить к вырисовыванию картины жизни без бесконечного сомнения насчёт правдивости его работы и без чувства обязанности чётко разделять, что ни один его читатель не может быть обманут насчёт того, что правильно, а что — нет, что благородно, а что низменно, что здоровье, а что погибель, в действиях и персонажах, которых он описывает.

Художественные произведения, которые нацелены просто на развлечение — художественные произведения, которые относятся к серьёзным произведениям, как относятся опера-буффа, балет и пантомима к настоящей драме — не должны чувствовать бремя этого обязательства так глубоко; но даже такие художественные произведения не будут весёлыми или тривиальным, чтобы не обидеть ни одного читателя, и критика будет считаться с ними, если они перейдут от изображения к научению глупости. 

Всё больше и больше не только критика, которая высказывает своё мнение, но и бесконечно более обширная и мощная критики, которая просто прочувствует и продумывает их, будет выдвигать это требование. Что касается нас, мы признаёмся, что мы не посмеем судить любую работу воображения без приложения этого теста в первую очередь. Мы должны спросить сами себя, прежде чем мы спросим кого-либо ещё, в этом ли истина? Истинны ли мотивы, импульсы, принципы, формирующие жизнь нынешних мужчин и женщин? Это истина, которая обязательно включает наивысшую мораль и наивысший артистизм, с ней книга не может быть порочной и не может быть слабой; а без неё все изящества стиля, подвиги изобретательности и хитроумные конструкции это излишки озорства.

Это хорошо для истины — иметь все из них и сиять в них, но для лжи они просто показные яркие украшения для распутницы; они ничего не компенсируют, они ни к чему не ведут. Но на самом деле они исходят естественным образом из истины и украшают её без принуждения; они добавляются к ней. Из всего огромного списка художественных произведений мы не знаем ни одной картины истинной жизни — как и человеческой природы — которая в этот момент также не является шедевром литературы, полным божественной и натуральной красоты. Это может не иметь никакого отношения или оттенка той особой цивилизации, или чего-то такого; лучше бы этот местный колорит был хорошо выявлен; но истина глубже и тоньше, чем просто аспекты, и если книга истинна в отношении того, что мужчины и женщины знают о душах друг друга, она будет достаточно истинна, будет прекрасна и красива.

Эта концепция о литературе, как о чём-то отделённом от жизни, утончённо отчуждённом, действительно делает саму литературу неважной в глазах широких масс, без какого-либо смысла и посыла к ним; и именно представление о том, что роман может быть ложным в своём изображении причин и следствий, делает литературное творчество презренным даже в том случае, если оно не соответствует действительности, для тех, кого оно забавляет, это запрещает им считать романиста серьёзным или здравомыслящим человеком. Если они в какой-то момент негодования не поднимут крик против всех романов, как это делает наш корреспондент, они останутся одурманены дымом навязываемых им иллюзий, испытывая к автору не более высокие чувства, чем та сентиментальная привязанность, которую, возможно, испытывает завсегдатай опиумной забегаловки к служителю, наполняющему свою трубку наркотиком.