В книге «Дерзание духа» Алексей Федорович Лосев говорит следующее: «А ведь где в жизни слепота, там также и отсутствие перспективы, там ведь и рабская зависимость от бесчисленных случайностей жизни. Там сплошное рабство. Если не хочешь быть рабом бесконечных случайностей и если хочешь, чтобы ты свое дело делал не слепо, то вот тогда и занимайся философией и не осуждай ее как бесполезное занятие.» Интересная цитата, но что же имелось в виду под «перспективой»? Слово из мира живописи и графики? Захотелось узнать: есть ли вообще в философии такой термин, как перспектива? Самый привычный способ, поиск в Google, не дал результатов. Но внезапно стало понятно, что можно и нужно соединить живопись и философию. Источниками мне послужили «Что такое мыслить?» Мартина Хайдеггера и «Обратная перспектива» Павла Флоренского. Философ, любивший искусство (в особенности — поэзию Тракля и Гельдерлина) и священник-математик, сам писавший стихи — их объединяет особое видение мира, не вписывающееся в бешеный нрав двадцатого века. Возвращение к античной философии, древней иконописи — вот что волновало обоих мыслителей. И наша перспектива, с латинского «perspicere» — смотрение-сквозь — очень пригодится не только при анализе их трудов, но и в попытке познания самих себя и мира.

Что значит мыслить по Хайдеггеру? Это не хаотично листать сотни книг в поисках нужной информации, не ломать голову над геометрической задачей и не обращаться за мудрым советом к некоему гуру. Человек хочет мыслить, но еще не может; учимся же мы мыслить лишь тогда, когда подчиняем свое внимание тому, что нам дается для осмысления. Это не мы владеем миром, как бы нам того ни хотелось: мы вообще ничем не владеем, а только сидим в ожидании, когда же нам раскроется бытие в своем чистом виде. Или же не сидим, а активно действуем, работаем, летаем в космос — но тогда нам не до подлинного созерцания, всматривания, вслушивания в мир. «То, что наука не может мыслить — ее преимущество », пишет Хайдеггер. Она не знает о своих началах, и оперирует числами и символами, не ища их первоисточника. Это помогает ей идти дальше, пока философы, как кажется, только топчутся на месте. «Лишь тот, кто глубины помыслил, полюбит живое.»

Мы должны ждать, пока то, что должно мыслиться, обратится к нам. Подобные заявления шокировали прогрессистов, верящих в науку и скорость, странно поверить в это и современным людям, знающим с детства, что мир принадлежит нам, человек — царь природы, и даже нога его ступала на серебристую поверхность Луны. Но факт остается фактом: чтобы построить особые отношения с миром, необходимо подчиниться ему. Перестать быть мнимым хозяином. Владимир Бибихин, не менее блестящий философ, разделяющий идеи Хайдеггера, изложил свои, похожие взгляды в курсе «Собственность: философия своего», прочитанном в МГУ в 1993 году. Интересно в нем и видение человеческих отношений в познании: смотреть-сквозь, слушать и принимать бытие придется самому, без чьей-либо помощи. «Для того, чтобы снова и снова возвращаться к настоящим вещам, поверьте, надо обязательно пройти через непонимание, потерянность, оставленность. Не потому, что я хочу несогласия или готов всё разрушить, а просто по опыту знаю, что я со всеми разойдусь, просто не получится по-другому.»

И вот мы остаемся, раздираемые парадоксами: хочется прийти к настоящему — но хочется и удержать его, сделать своим; хочется быть одному — и все–таки нужны люди. Вместо мысли, перспективы, того долгожданного, нас окружает мутная пелена недопонимания. По аналогии с первым художественным термином, я бы сопоставила это состояние с живописным приемом «сфумато» — искусным смягчением фигур, изображением воздуха. Но какая же обманчивая это стихия — воздух! На ум невольно приходит Башляр с его философией стихий, но мы обратимся к Павлу Флоренскому. Он исследует историю возникновения перспективы (искусствоведы напоминают, что изобретением мы обязаны Джотто, а прочие Ренессансные художники — от Мазаччо до Да Винчи — разработали и обогатили ее в своих картинах), и мы замечаем, что наилучшей автор считает иконографическую обратную перспективу — не ту, где мы смотрим на картину, а ту, где картина смотрит на нас, по-своему позволяя нам «прикоснуться к настоящему». Чем больше правил перспективы нарушено, тем большее внимание приковывает произведение. «Смотрение-сквозь» становится «смотрением-на». Это нужное, сосредоточенное созерцание. Истинность бытия — вот что завораживает нас, перспективная же живопись происходит от театральных декораций и чарует иллюзией, даже если портрет или пейзаж выглядят крайне реалистично. Флоренский настаивает, что древние изображения не стоит называть наивными и неумелыми: еще греки знали законы перспективы, но не пользовались ими, отчасти из религиозных соображений. Не оставляет без внимания он и рисунки детей — ведь они обладают совсем иным мировоззрением, даже самые гениальные из них. «Ведь есть, в конечном итоге, только два опыта мира — опыт общечеловеческий и опыт «научный», т. е. кантовский, как есть только два отношения к жизни — внутреннее и внешнее, как есть два типа культуры — созерцательно-творческая и хищнически-механическая. Все дело сводится к выбору того или другого пути — средневековой ночи или просветительного дня культуры; а далее — все определяется, как по писаному, с полною последовательностью » Созвучно с Хайдеггеровской мыслью, не правда ли? «Кантовский» мир с его наукой, искренняя детскость Средневековья… И слово «хищническая» — как оно применительно к той собственнической позиции, желание избавиться от которой так благородно и так тяжело!

Паззл сложился. Собственность, истина, живопись и философия сошлись воедино: как вы думаете, построена ли картинка на паззле по всем правилам перспективы?…