Предисловия Екатерины Захаркив и Антона Тальского к книге Анны Родионовой «Климат» (Спб.: Порядок слов, серия cae/su/ra, 2022) и тексты А.Р.

Курсивом

Экспериментальная схема: шум, рассеивание, затемнение, сенсорные слои.

Объекты наблюдения: движение абстракций, ритмические помехи, инстанции неразделимости.

Ни одно различие не дано заранее. Мельчайшее дифракционное преломление перемещает нас в полностью незнакомый опыт вхождения в поэтический мир. Экспансивная плотность этого мира, состоящего из объема смысла, который превосходит собственную форму, означает:

1) Не существует надежного референта, который мог бы удержать этот смысл. Вместо этого он [смысл] обретает телесные качества. Тело исполняет (поэтическую) реальность, и его ощущения вызваны не теми условиями, в которых оно себя обнаруживает, а теми, в которых оно себя теряет. Такая телесная запутанность смысла имеет отношение к особой материализации поэтического сообщения, то есть к физической ощутимости информации, которая достигается благодаря специфической медиальности поэтического языка. Традиционные носители смысла (термины, понятия и другие абстракции) касаются нас в момент нашего общего, неразделимого головокружения.

2) (Поэтическая) реальность обладает потенциально бесконечной подвижностью.

Эти особенности предполагает соответствующую многомерность восприятия. Дело не совсем в том, что каждая новая дестабилизация прочтения приводит к новым допущениям и исключениям, но скорее в том, что в любой своей конфигурации, посредством самой способности к модуляциям эта реальность принимает в расчет вычеркнутое, опущенное, таким образом упраздняя фигуро-фоновую иерархию. Она всегда (т.е. в этот момент) открыта переопределениям, в том числе подразумевая содержание в себе бесчисленных зачатков моделей восприятия, которые могут быть развернуты. Однако эта открытость не имеет отношения к категорическому отвержению того, что было теоретизировано ранее (т.е. однажды): знание не подлежит окончательной утилизации, оно используется снова и снова, чтобы думать из его предпосылок каждый раз немного иначе. Оно похоже на «след исходного объекта» (из врезки о миражах), что подключается к воображению и приобретает характер смутного воспоминания.

Так, в сегодняшнем размышлении об этой поэтике[1] хотелось бы не упустить из вида ее экополитический вектор, в основе которого заложен принцип переработки, что выступает своего рода борьбой против капиталистических идеалов собственности. В наше время в предъявлении знания/мнения усиленно используется риторика прогресса и наступательно предпринимательского настроения, что в конечном итоге, как мне кажется, повлияло на формирование упрощенно агрессивных стратегий (в том числе информационных). При этом в бешеном потоке новостей, захлестывающем нас ежеминутно, есть новости, которые действительно нужно воспринять, хотя сам формат современных СМИ (поверхностный и яркий), а также их катастрофическое содержание приводят к неизбежному снижению чувствительности. Если публичный дискурс (сводки, блоги, заявления и т.д.) производит шокирующие факты или «факты» в блестящей обертке, то поэтическая работа c бесформенными эпистемическими следами превращает потребление избыточной информации в ее внимательное отслеживание, возвращая рецептивную чувствительность. Возможно, в этой книге предпринимается попытка спасти информацию — для поэзии, для глубинного, быть может, темного отклика.

*

Мы думаем о текстах/объектах, представимых как система их собственных внутренних отношений, которые в свою очередь одновременно и задаются траекториями внимания, и задают их. Их сложное устройство не позволяет установиться нормализации/инерции: оно постоянно расшатывает линии наблюдения и едва обретенную дискурсивную последовательность, как только нам начинает казаться, что мы (вроде бы) сориентировались. Некоторые слова внезапно и болезненно узнаваемы, некоторые конструкции и сочетания не существуют в конвенциональном языке и таким образом эмансипируют его. Некоторые стилистические смешения сбивают фокус к чертям. Некоторые повторы задают ритм расшатыванию только что оформившейся, как нам показалось, почвы. Что ж, наблюдение здесь — попытка освободиться от всякого опыта (предоформленного дискурсивно). Наблюдение в конечном итоге стирает даже само себя.

*

Такой взгляд не содержит параметров понятности, но скорее производит объемную картографию, существующую через постоянное преобразование, в (бес)порядке тонко предъявленной необъяснимости как таковой. Это интенсивное мышление, чье выражение все время смещается по виртуальному полю языка. Оно характеризуется эластичностью интервалов и проницаемостью границ, а также оно является частью мира, как и все другие организмы и материя. В этом смысле тексты и визуальные элементы книги не различные форматы высказывания. И то, и другое представляется материальными конфигурациями мира, исполняющими смысл телами, поддающимися дифракционному прочтению как через друга друга, так и внутри себя, интра-активно.

P. S. Да, нам по-прежнему необходим новый словарь, чтобы говорить об этом каждый раз другом тексте/объекте в его внутренней несоизмеримой гетерогенности. Возможно, в обход проверенных стратегий поиска, стоит поймать сигнал этой поэзии: «Доверие может здесь быть, даже если нет никого из нас / в этом направленном, уже спущенном в бег курсе».

[1] Этот абзац в отличие от остального текста предисловия был дописан после 24.02.22.

Е.З.

<…>

Любое чувственное впечатление содержит в себе остаток процесса, который позволил ему сложиться: быть воспринятым, значащим. Обобщая, я бы назвал этот процесс семантической фильтрацией. Изначальный отклик на тот или иной внешний стимул проходит целый ряд процеживающих/дифференцирующих операций, чтобы в конечном счёте предстать образом-значением, который становится элементом индивидуальной перцептивной грамматики. Можно сказать, что семантические фильтры стоят у истоков наших идей, реакций, выводов. В том числе — выводов поэтических.

От символа-медиатора до выявления автономии пространства страницы — на протяжении истории Нового времени поэтическое (как модус креативного использования языка) пыталось указать на семантические фильтры, заметить их или замедлить. Но способы такого указания сами по себе требуют перекраивания, чтобы не застыть, превратившись в маркер жанра или нормативного творческого поведения. Кажется, нужно задаться вопросом: возможна ли сегодня поэзия, внимательная к своим фильтрам, то есть учитывающая их в своей смысловой и концептуальной аранжировке?

Этот вопрос видится мне актуальным как для самого поэтического дискурса, так и для его сцепки с повседневностью информации. Стремительный рост социокультурного влияния технологических абстракций, глобальные и локальные кризисные ситуации, запускающие потребность в тревожном поиске/усвоении содержаний, бесконечные идеологические миксы — эти факторы организуют колоссальное давление, одновременно перенасыщая и опустошая субъекта, но также — требуя от него постоянной включённости и адаптивности. Особенно очевидную сложность этот сюжет приобрёл в последнее время (после 24 февраля 2022 года).

Настоящая книга, как мне представляется, воплощает модель субъективации, воспринимающей движение информации реактивно, но не реакционно. Для инфосубъекта книги «климатическими проявлениями» являются все повседневные значащие элементы: ощутимые феномены (например, дождь, звук, жар), индивидуальные состояния, фрагменты дискурсов (конструкты, понятия), средовые настроения/вайбы и пр. Говоря проще, здесь нарушены разделения понятийного и чувственного, дискурсивного и опытного, странного и узаконенного. Семантическая реакция происходит вне этих дуальных схем, но в среде, где их элементы абстрактно и причудливо смешаны.

Словно диковинный сыщик, инфосубъект скользит меж информационных пазлов, искривляемых друг другом перцепций, законов и фактов. Его реакции на происходящее суть семантические отклики-ключи, сплавленные одновременно из непосредственных впечатлений (образов-значений) и динамических фрагментов информации, из которых они произошли. Переживая эти звенья в едином пространстве-времени, субъект открывает доступ к фильтрации, благодаря которой значение проявилось. Окружающее здесь не поэтизируется, чтобы отрендерить беспорядочный инфошум авторской картиной. Скорее, инверсия: поэтическое восприятие становится инструментом, который позволяет выразить переживание в его комплексе — ансамбле различных информационных элементов. Учесть фильтры, пропустившие стимул сквозь смысл.

Как всё это работает с нами, живущими и читающими? «Некоторые системы передают данные, игнорируя наши способы чтения»: чтобы заметить то, что игнорируется, но влияет, необходима особая коммуникативно-интерпретационная система. Эта книга отступает от концепции «автономии языка» (а значит и модели книги-объекта), равно как и от зависимости от авторского сознания/контекста (логики «сборника»). Вместо — миражность. Мираж — «система-фигура», прячущая свои фильтры у наблюдателя на глазах. Читая-при-миражах, мы можем переключаться между разными информационными инстанциями наших реакций, наблюдая многофакторность процесса производства значения.

Включить в себе такое «партизанство чтения» — опознать климат как климат: привести себя в чувства среди информационного беспорядка, узнав в разнородных поступающих содержаниях единый и подвижный ансамбль значений. Разглядев за реакцией фильтр, вернуть доступ к себе, научиться реагировать чутко.

А.Т.

В скрипт                        не всё,

то, что нельзя забрать у крипсиса старта
в смелость быть больше.

Всё становится больше,   как <…>.

Как говорить, хотя я не знаю: тот разговор? Каждый.
Я не знаю любой разговор: он уже вычищен краем этой биоты, ртом
вымысла в паузе,   где сигнал приманивает себя

не всего:
сообщение — полый цикл,
если он пройдёт сквозь джетлаг,   вобранный в разговор.

.

Сминаясь ещё раз,   тяжесть станет водой:
гладкость медиа ослабеет внутри нехватки,

фильтр   это фит с тем, что есть.

Но  хочу то, что будет.
Что меня распознает, если тел не осталось: часть лица, выход?
Значащий пластик, оформивший первый просевший пульс.

Доверие может здесь быть, даже если нет никого из нас
в этом направленном, уже спущенном в бег курсе
без налога соматики.
В тот формат.

Снова в тот формат,   в этот семпл,   в каждый выбор
первого времени,   в которое мы не способны лгать,
чтобы отнять иллюзию   от ее основных свобод,
сдвинутых через нас.