Комментарии

Анна Родионова
(Нижний Новгород — Санкт-Петербург — Москва)

Новый текст Ивана Соколова — и бегущая строка, и массив неучреждённой речи, которая переходит от состояния к состоянию, оставляя тень, интонацию. В ней мерещатся новости, имена и концептуальные персонажи. Но их источники не слишком настойчиво напоминают о себе: мембрана фрагмента остается без клейма, речь выручает.

Тени ссылок-без-направлений становятся риторическими органеллами, bubbles. Здесь риторика не переигрывает референцию, не распрямляет высказывание: будучи частью речевого поведения и метапоэтического плана, она раскрывается скорее как материал аффекта.

В её работе участвуют не только слова, но и знаки препинания: белизной выделяются и те, и другие. Читая этот фрагмент, читаешь не только « лес », но и « ,⠀»: субвокализация формирует в речевой зачаток даже прозрачный знак пробела. Равное рассредоточение знаков и слов — свидетельство их общей функции, которая позволяет им быть одинаково окружёнными пространством. Эта функция — ритм (визуальный и скульптурный в том числе), который задаётся самой формой слова (внешней и внутренней), его графически-семантической длительностью не в меньшей степени, чем примитивами тире и точек.

И если риторика, как пишут некоторые исследователи, это «практика информирования тел в пространстве», то этот фрагмент Соколова действительно мог бы стать как результатом, так и инструментом такой практики. В этом способе ощущать есть место всему: и катастрофе, и звуковой перекличке — и это связано: как связаны разные части спектра.

 
Илья Кукулин
(Москва — Амхерст)

Стихотворение Ивана Соколова написано в мирное время, два года назад, но сегодня, во время войны, оно позволяет ответить на вопрос: почему многим людям, для которых русский язык является родным и которые весь год переживали стыд и ужас от действий российского руководства, так хотелось встретить Новый год как праздник — притом что, как многие писали в социальных сетях, нет ни сил, ни желания ни подводить итоги года, ни праздновать? Конечно, дата Нового года, переход от 31 декабря к 1 января — условность, но она очень важна для сознания современного человека, для которого мало привычны религиозные праздники, связанные с ритуалами перехода. Собственно, о значении этой условности Соколов и пишет: смена прежнего года на новый означает возможность свободы. Это путь к тому, чтобы вырваться за пределы устоявшихся форм и даже обрести зрение по ту сторону надежды — глаза корпусу выступающих за надежду, как сказано у Соколова. Однако этот новогодний «фрагмент» говорит о том, что свобода не приходит автоматически, с поворотом стрелок, её нужно произвести или, пользуясь выражением Всеволода Некрасова, надышать; прежде эту тему наметил Алексей Парщиков в поэме «Новогодние строчки» (1984). Собственно, весь этот разогнанный во «фрагменте» Соколова поток ассоциаций, насколько можно понять, не является потоком сознания в джойсовском смысле слова — скорее, это разнообразные и втянутые в единое ритмическое течение семантические сдвиги, которые расшатывают привычные грамматические и ассоциативные связи — что необходимо, чтобы в итоге с поворотом стрелок вырваться в пространство свободы и любви. На то, что свобода и любовь в этом стихотворении не антонимичны, а глубинно связаны, указывает финал, перефразирующий концевую терцину стихотворения Дмитрия Мережковского «Франческа Римини» — перевод монолога Франчески из «Божественной Комедии» Данте: «И в этот день мы больше не читали. / Но сколько счастья солнце озарило!…»

Екатерина Захаркив
(Москва — Саратовская обл. — Хайфа)

Стихотворение начинается с каталога языковых объектов, не связанных грамматически, хотя и принимающих различные грамматические формы, однако затем периодически распрямляется в последовательное высказывание, вернувшее себе структуру строптивым движением пружины. Эта динамическая витальность передана и визуальностью «желтых карточек» — движение восприятия во многом задается цветом, ритмически переливающимся от одной стороны чтения к другой, а также дробью запятых, усиленных с двух сторон пробелами. Посредством художественного овеществления поэтический язык как предмет рассмотрения (то есть (авто)рефлексии) становится таким предметом буквально. Пробегание по сериям строк может напомнить не только о современном (актуальном) информационном шуме и способах его потребления, но и о том, что нельзя увидеть: поэт фокусируется на замещающем объекте, на «ничто» реальности, заключенном в произведении (по некоторым словам и фразам возможно установить с ней [реальностью], или с каким-то из ее аспектов, связь: пропаганда, беженцы, митинги и проч.). При этом цветовой (или даже можно сказать — цветомузыкальный, или синестетический) ритм в ярких тонах обеспечивает средство и место для того, чтобы попытаться воспринять мир за пределами того, что отражено в непосредственной реальности и ее языке. В этих поэтических переливах, вероятно, звучит множественная и менее отчетливая возможность, в которой проявлено в том числе «я» субъекта, но не как центра трансляции, а — со скромностью сомневающегося и с ответственностью прислушивающегося — в качестве освещения этих менее доступных и даже вовсе недоступных вещей (включая частные — чувственные — микронегативности). Опускаемые и игнорируемые в сегодняшней жесткой иерархии дискурсов, здесь они обретают свой шанс на своего рода высвобождение из скобок умолчания.

 
Элина Альтер
(Нью-Йорк)

«Если была бы возможность начать сначала, я всё бы сделала по-другому». Эта мысль возникает снова и снова, как ей и положено: я пишу эти строки тридцать первого декабря. Но перед желанием продолжать работу над переводами Ваниных стихов устоять никогда невозможно, оно неотъемлемо связано с текстом. Дело не просто в том, что в ходе такой работы рождается переписка энциклопедическая что по объёму, что по содержанию. Притягательны сами стихи, тщательно разнимающие на части порядок мысли, синтаксиса, строки, любого рода порядок. Они искушают нас новыми возможностями и тут же неумолимо каталогизируют предопределённое отсутствие таковых, нашу предрешённую участь. Когда я сегодня с утра этот текст перечитывала, мне всё время слышалась иное окончание финальной, дантовской фразы: и с того дня мы дальше не считали. Я всё гадала, оглядываясь назад, не следовало ли мне изначально так и закончить английский перевод текста: couldn’t count / didn’t consider, — может, это стало бы «верной» ошибкой, — в конце концов, ослышка — один из возможных ключей к этому стихотворению. Ведь перевод интересен тем, что иногда действительно получается что-то сделать по-другому, выпадает такая возможность. Хотя, что бы там ни творилось в переводе, подступающийся к своему концу в Ванином стихотворении год так и катится себе дальше, его мягкое тело, сосуды распадаются и слагаются заново, его не имеющие ответа вопросы (как действовать эту действительность) становятся всё злободневнее с каждым оборотом глаза, планеты, колеса.

 
Александр Ильянен
(Ленинград — Санкт-Петербург)

* * *                                                                                                    Посв. ИС

Кусочек стихотворения как кусочек пирожного
С чашкой чёрного кофе
Их чудесные сладость и горечь

                К переводу «кусочка» (piece) стихотворения АБ

 

Лиза Михаэли
(Беркли — Иерусалим)

Держать

Много ли весит письменный отзыв, если настоящий можно вырвать из меня лишь в качестве голоса? Мне хотелось, чтобы это что-то весило. Это — всего лишь пережиток. Он находится в ожидании настоящего — действительности. Резкие крики. Мёртвая тишина. Что покоится на логических основаниях, а что нужно держать как-то иначе? Попытка, преодоление гортанной смычки, используй лёгкие чтобы дышать. Как их использовать правильно? Как по-настоящему дышать? Жизнь ищет опоры. Каждым выдохом отступаясь. Я должна качнуться вовнутрь, чтоб удержаться… за это мгновение, за сущее — за написанное; за то, что написано, было, и то, что написано, будет. Игра в догонялки, сражение с настоящим. Поиск чего-то, что могло б объяснить этот мерный грохот, это неустранимое возбуждение. Поскольку этот отзыв начинается после прочтения, поскольку он написан из расставания, я должна скользнуть в него плавно, как свет: то что подходит к концу зачинаясь с ещё более веским присловьем. Я должна овладеть различием между словами. Я должна как можно точней обозначить эту хрупкую, но едва ли пренебрежимую дистанцию — разлуку[1]. Я должна откликнуться под давлением придания веса, или же просто акцентирования сущего. Я уже сказала, что мне хотелось, чтобы это… что-то весило. Нуждаясь в пространстве для манёвра и разворота, нуждаясь в воздухе. Сложно избежать того, что ты изначально зашла слишком глубоко внутрь, и теперь ощущаешь это на физическом уровне. Именно для обыденного, для дыхания, слов не хватает — своего рода пытка: пытаться схватить чистую функцию дыхания. Как действовать эту действительность? Энигма полудня. Она навязывает себя. Чтоб разгадать её, нужно освоить робкую, тонкую простоту. Свою разлуку с ней, как и друг с другом, мы проживаем in conflictu.

What can I hold you with?[2]

Это слово, держать. Мягкая поддержка.

Что же ты: эта неистовая ласка. Взыскующий истины взгляд. Эхом отдающееся ты. Где мы? Как тяжело держать себя. А тебя… а нашу середину. Попытка достать до неё, до… тебя. Пробиться к нашей разлуке.

Казалось, что в ней замешаны двое. Один и другой, по сравнению со связью которых всё остальное вторично. Жизнь — это вдруг… где слом, мы вытаскиваем друг друга.

Приближаясь к безусловному. Так и не прозвучав. Настоящий algos относится не к нашей разлуке. Настоящий отзыв происходит внутри самой жизни. И с того дня мы дальше не читали… даже не друг друга.

[1] «Он живёт, умирая в нём» [поэт — в творчестве]. Морис Бланшо, «Пространство литературы».
[2] Хорхе Луис Борхес, «Two English Poems».

 

Богдан Королёк
(Санкт-Петербург — Екатеринбург)

[сообщение автору, 6.01.23, 13:08 UTC]

В твоих горизонтальных листах можно увидеть «поиск новых форм» и попытку преодолеть инерцию линейного чтения, но, думаю, к этому твоя работа не сводится, и по-настоящему ты ищешь сближения с музыкой. Дело, конечно же, не в нотных знаках и специальных аллюзиях, иногда возникающих в текстах, а в том, как ты пытаешься управлять категорией времени — организуешь блоки текста с разным ритмом и контрастной фактурой и предлагаешь множество вариантов их сопоставления и одновременного включения. Это сродни алеаторным партитурам-конструкторам, где исполнителю предоставлен выбор. Для меня идеальным способом чтения этих листов было бы их исполнение вокальным ансамблем. Последние фрагменты — опубликованный в «ROAR» и этот, новогодний — устроены как монодия-скороговорка и напоминают «Школу для дураков» Королёва или «Прозу» и «Сильнейших» Раннева.

Всё, что приходит в твои тексты, получается отрывать от изначального контекста — назовём его бытовым, — и отрываться самому и шагать вприпрыжку. Какой-нибудь каламбур, иноязычный пассаж, фамилия философа, балласт филолога, детская крокозябра, отдельная литера выпрыгнула, ёбнул мат, рядом, как в «ROAR», уселись «двойной агон счастья» и «задник ротовой полости». На этом пере́чении выспреннего, шутовского, мозгового, телесного (в твоих текстах всегда много тела, жадность до чужого и собственного тела, угрюмый-тусклый огнь желанья, если не сказать грубее) получается удерживать огромную конструкцию. Это весёлые и злые тексты, и я бы говорил не просто о музыке, скорее, о музыкальном театре — о чём мне ещё говорить.

 
Дарья Фоменко
(Краснодар — Санкт-Петербург)

Литература — это граница: между жизнью и смертью, существованием и не-существованием, сущностью и отражением, проживанием и фиксацией, взглядом, слухом и мыслью — телом и воображением. Нарративное набрасывание здесь, призванное отобразить текучесть времени, перемежение мыслей, юркое движение сознания между потоками повседневности в конечной точке сейчас-говорения, где собираются память, зрение, коммуникация: мир, собранный из разнородных кусочков паззла, удивительно стыкующихся друг с другом. Литература — это граница — между соединением и распадом, разговором и тишиной — и теперь, на фоне длящейся катастрофы — мерцающий цветок над разломом мира, свидетель истории и последних её страниц, если таковым суждено отобразиться. Но литература — всегда после прошлого, прежде будущего, никогда не настоящее, знакомый ветер морской южные зимы недалеко от границы что видели птицы летящие надо мной, она собирается в точке, чтобы потом распуститься на нитки. Письмо — это конец, превращённый в начало, красный халат с павлином на голое тело приукрасить реальность спастись или просьба о что написать в этом тексте как будто, копошение в точке — разрыв полотна, оглянуться назад, посмотреть, кем мы были — какими мы стали. Может быть, соединяемся, как слова, другие пути отрезан ни чегогог больше нам не осталось как друг другу другу друг др, но это неправда мы живы и вот наши
              теусты и вот хтот: мне кажется, важно писать, конструировать мир вопреки — и выуживать всё, что в нас                             теплится, даж когда апркалипсис близться млжет сохрани еашу речь навск гда — чтобы было, где жить. Новый год

                            тот самый, что тогда
                                          а сейчас другой совсем уже

    очень радостно написать о мучениях, что позади: но писать на канате

гулом толпмы что ждёт хлеба и зрелищ: литература не требует оправданий, она просто есть ‒ вопреки, будто нерв, что пульсирует под молотком: будто тесьма ‒ или шов: никогдв ничего не скзпть ей нмернно: не приказать, и в свободе — свбода

и слова которое ускокоит я пятьь дей ужн дома далнки канонада, но ближн сколько тут до границы новцй год наступает опять

мне хотелось туда бы обратно спасибо литература письмо, но время вперёд идёт ёт д д

                                         мы не читали с этого дня, а теперь нам

                                                                              пора прочитать ттть и сказать себе всё что што то

                                                                                    хотели сказать

                                        отчётливо КАЖДУЮ БУКВУ

                                                        п р о г о в о р и в

Иван Соколов — поэт, переводчик, филолог, критик. Автор пяти книг стихов. Стихи и переводы публиковались в журналах «Воздух», [Транслит], «Митин журнал», «Зеркало», «Носорог», на портале «Квиркультура в России» и др. Критические статьи и рецензии в журнале «Новое литературное обозрение», на сайтах Colta.ru и syg.ma. Переводил на русский дневники Дж. М. Хопкинса, «Oranges» Фрэнка О’Хары (шорт-лист премии Норы Галь), стихи Теда Хьюза, поэтов «языковой школы», Гертруду Стайн и Джона Эшбери. Стихи переведены на английский, немецкий, греческий и др. языки. Финалист премии Аркадия Драгомощенко (2016). Со-редактор издательства «MRP» и микромедиа «ГРЁЗА».