ТАНЕЦ РАДОСТИ
Когда в прошлом году вышел фильм Тарантино «Однажды в Голливуде», он, казалось бы, изменил реальность. Драма полувековой давности, навсегда изменившая жизнь режиссера Романа Полански, автора «Ребенка Розмари» и всего его окружения, была переписана. Это было похоже на «эффект бабочки» Рея Брэдбери: мир, в котором не произошло страшное, чудовищное преступление, обрел реальность, и мы вошли в новую версию вселенной. Особо интересно то, что это было сделано еще при жизни Полански, таким образом, что он получил другую версию прошлого, представленного со всей убедительностью и натуралистичностью. Но когда я выходила из кинотеатра прошлой осенью, у меня было чувство, что реальность, данная мне в ощущениях, также неуловимо изменилась, и теперь все пойдет по-другому. В психологии то, что сделал Тарантино, называется «переписыванием прошлого», изменением личной истории. Но такие крупные режиссеры, несомненно, влияют не только на того единственного зрителя, для которого сделан этот фильм — в данном случае, Романа Полански, но и на весь мир.
И мир действительно изменился, мы попали в
Забавно: когда героиня нового романа Пелевина, московская блондинка Саша, пересоздает нашу реальность, фактически спасает мир, автор сравнивает ее действия с танцем Умы Турман — любимой актрисы Тарантино и упоминает его культовый фильм «Криминальное чтиво»: «Думать было трудно — и я стала танцевать. Тот самый танец, который столько времени репетировала в Москве перед своей поездкой. Танец запасной бабочки из психоделического балета «Кот Шредингера и бабочка Чжуан-Цзы в зарослях Травы Забвения». Вот и пригодилось, повторяла я про себя, чтобы не бояться, вот и пригодилось… Надо же как сложилось, вот тебе и запасная бабочка. Я успела дойти до того места, где бабочка начинает делать крылышками как Ума Турман в «Криминальном Чтиве», когда невообразимая волна, несшаяся со всех сторон к Камню, сомкнулась, и мир ужался — сначала до меня, а потом волна прошла еще дальше к центру, стала точкой, и даже эта точка обвалилась бесконечно глубоко внутрь себя самой».
На первых ста страницах романа Пелевин задел, обидел, слегка или не слегка оскорбил достаточное количество людей для того, чтобы на эту вещь написали много рецензий. Таково одно из свойств авторов мистериальной традиции — они пишут скучные, обидные или очевидные вещи на первых ста страницах для того, чтобы все, кому не надо, просто прошли прочь, бросили книжку, разочаровались в авторе. Так делал, к примеру, Джон Фаулз, которого Пелевин, на мой взгляд, всегда старался превозмочь. И в данном случае мы тоже видим инверсию инициатического романа Фаулза «Волхв» (“The Magus”), где юному герою, искателю знаний, Николасу Эрфэ соответствует Саша Орлова, а магу Морису Кончису, что погружает его в тайны древних мистерий на вилле в Греции — воплощение гностической Софии, супруга олигарха, носящая имя Со. И делает это она на яхте в Турции. То есть присутствует такая перекличка, перемигивание, переворачивание сюжета с мужского на женский, причем вначале романа можно подумать, что автор как всегда троллит феминисток. Однако это не так. Автор заставляет критиков писать негативные рецензии, чтобы увеличить продажи. И это можно ему простить за то, что находится дальше.
А дальше мы видим историю женской инициации, превращения такой «актрисы Электротеатра» в воплощение Шивы. Даже не Шакти, а именно танцующего бога Шивы, чьи движения разрушают и созидают вселенные. На санскрите этот танец называется Тандава. И Саше выпадает роль исполнить танец радости, Ананда-тандаву, создавая мир в самом конце романа. Но не будем спойлерить.
Сам же автор присутствует в романе в виде мальчика Элагабала, сына императора Каракаллы, восходящего на трон вместо своего убитого отца, также с помощью танца. Пелевин придумал прекрасную метафору для любого писателя — андрогинный подросток, танцующий под угрозой смерти перед римским легионом и, одновременно, перед камнем, являющимся солнцем. Я не знаю, что может лучше передать суть творчества. Вроде бы написано совсем о другом. Где поэт или писатель — и где танцоры? Но то, как Пелевин пишет об этом, это один из немногих моментов, где он пишет о самом себе:
«Я мог победить, потому что уже сделал это. Мне не надо было подлаживаться под солдат. Мне следовало станцевать себя, уже отмеченного солдатской любовью и заслужившего их преданность. И, как только я понял это, мое тело стало двигаться само. Я прошел перед ними решительно, прошел перед ними незабвенно, прошел перед ними задумчиво и прошел перед ними геройски. А потом я прошел перед ними победоносно, и когда я завершил второй круг, я уже был цезарем. Я знал это, и солдаты знали тоже. Но было кое-что еще, чего они не знали. Я танцевал не для них, а для Камня. И Камень внимательно смотрел на меня своим единственным оком из черной треугольной глазницы. Солдаты расходились молча, боясь нарушить святость и тишину храма. Но многие оглядывались и салютовали мне — оружием в ножнах или простертой рукой».
Он пишет о публике, о критиках, о рецензентах в виде римских солдат и самом себе как о маленьком мальчике и одновременно о Боге, Солнце и императоре. В этом абзаце — вся суть творчества, писательского ремесла, того неочевидного факта, что любой гений является князем мира духа, превосходящем любых правителей и чувствующим власть над вечностью.
Надо сказать, что в этом романе Виктор Пелевин превзошел сам себя. Да, мы каждый год на протяжении многих лет ждали новый роман Пелевина. Но это — не очередной текст, это — священная книга, которую он наконец-то создал, соотносимая с Библией, Махабхаратой или «Диалогами» Платона. Это книга, написанная в преддверии Апокалипсиса и одновременно отменяющая его. Когда в 2012 году все ожидали Конца Света по календарю майя, шаман Андрей Явный провел в Новой Третьяковке акцию отмены Конца Света. Вот здесь что-то в том же роде. С одной стороны, понятно, что финала не будет, с другой — что делать гениальному писателю, если действительно все? Танцевать свой танец Шивы. Уподобиться юному императору. Создать шедевр. Все книги Пелевина прекрасны по-своему. Но эта больше, чем текст. Это подношение божеству. Это спасение. Это не текст, а танец. Древняя мистерия, которую мы сейчас читаем, а наши потомки будут смотреть как кино. Это создание Нового Эона и отмена Старого.
Но как он это делает? Зачем, понятно — спасает привычный мир. Почему — также объяснимо. Настоящий мастер ожидает скорой встречи с божеством. Но как?
Через описание путешествия героини, бредущей «туда, не знаю куда» сразу после своего тридцатилетия (здесь вспоминается не только эта русская сказка про «принеси то, не знаю, что», не раз упомянутая в романе, но и Илья Муромец, что лежал на печи тридцать лет и три года). Героиню зовут Александра Орлова и птичьесть ее фамилии отражается в тексте через упоминание римского гадания по полету птиц: «– Августой мы называем супругу принцепса, — продолжал я, — по имени божественного Августа. Это имя происходит от авгуров, гадателей по полету птиц. Какое имя может подойти Августе лучше, чем Аквилия — «орлиная»? Боги не посылают таких знамений зря — наш союз предначертан свыше!» Речь в данном периоде идет о весталке — невесте Элагабала, но и о Саше тоже, потому что идея реинкарнации проходит красной нитью через все повествование.
Первый бог, которого встречает Саша, дочь макаронного монстра (шутка, ее отец — промышленник, владелец макаронных фабрик) — это Шива. Он предстает в виде неприметного старика, являющегося Александре в непосредственной близости от священного холма Аруначала, считающегося шиваитами самим божеством. Старика зовут Ганс-Фридрих и это первое столкновение Саши с нуминозным. Она одновременно общается с богом как с человеком и как с лиловым туманом, который просит: ««Я хочу встретить тебя, танцующий бог, — вдохновенно и радостно думала я, — подойти к тебе так близко, как это возможно. Появись передо мной каким хочешь… Покажи, что ты умеешь… Пожалуйста, ну пожалуйста…»
И здесь, как нам кажется, есть определенная тенденция, прослеживающаяся у современных авторов, начиная вероятно с «Американских богов» Нила Геймана и заканчивая безумной книжкой Олега Телемского «Восхождение на гору Хермон». Дело в том, что древние боги предстают в недавних текстах как люди. Мир населен богами и они действуют сообразно своим традициям. Это связано на наш взгляд, с увеличением продолжительности жизни, омоложением, биохакингом, с тем, что люди в качестве ролевой модели выбирают не только Иисуса, но и разнообразный пантеон богов, стремясь быть молодыми и красивыми как языческие боги. Здесь есть движение навстречу идеологии и практики, двух разнонаправленных сил, дающих один результат.
Путешествие героини сквозь череду богов и императоров приводит ее к тому, что она становится приемной дочерью гностической Софии, заново возрождающей наш мир, но пишущей программу с некоторым багом в виде коронавируса.
Иерогамии — священному браку между жрецом/царем и божеством, характерному для древних восточных культов, в романе уделено достаточное место для того, чтобы сделать этот текст настоящим пособием по сексуальной магии. Впрочем, в тексте в целом виден уровень автора как высокого практика, иерофанта несуществующей религии будущего, в которой смешались вместе гностицизм, митраизм, индуизм, буддизм, христианство и неоплатонизм. По-моему, я никого не забыла? Многие магические принципы прописаны в книге очень четко. Те, к которым приходишь через череду неудач и ошибок. Очевидно, что перед нами опытный танцор священных танцев.
И то, с каким изяществом автор играет божественными фигурами и мистическими истинами, оставляет надежду на то, что его перезагрузка мира удалась и что этот танец Шивы — Ананда, а не
При этом, мы видим в романе, как автор отдает дань традиции, той школе, в которой был воспитан. В заключение приведем цитату из советского мистика Виталия Ахрамовича, к которой, на наш взгляд, восходит концепция бытия как ткани в романе «Непобедимое Солнце»: «…Вот прямо передо мной лежит чистая неотделанная ткань", — бабуля взяла её в руки и позволила ей развернуться. — «Это мир первозданный, данный нам при рождении. Это чистая жизнь», — с этими словами она положила передо мной кусок ткани… В её руках уже была грязная тряпка, и она сказала: "Это тоже мир, но мир, который делают обыватели. Они превращают жизнь в обиход, в пыль, в мятость. Что бы ни было у него в душе, он творит из всего вот такую тряпку. Все свои сомнения, мучения он приписывает миру, и мир превращается в грязную тряпку. Обыватель не знает, что мир и жизнь без него — как то полотно, что было перед тобой. Свою жизнь можно скомкать и превратить в мусор, но нельзя забывать, что чистота — основа жизни.
Мир и жизнь не ограничены нами, они пребывают сами по себе. Мир — это нескончаемая лента ткани. А моя — именно моя жизнь — суть лишь островок, лоскут, с которым я должна знать, как обращаться. Его можно расшить орнаментами, которые всегда будут чаровать, радовать, учить. Мир можно и должно превратить в радость".
Эта цитата взята из того немного, что осталось от Ахрамовича — повести «Курочка ряба». В аллегорической форме, с истинно мамлеевской интонацией, здесь пересказываются несколько сюжетов русских сказок, приобретающих глубины дзэнских коанов. Говорят, что Пелевин — незаконнорождённый ученик Ахрамовича (но от него почти ничего не осталось) и доказать это никак невозможно. «Но вот этот отрывок показался мне близким: “– Мир похож на ткань”, — сказал я. — И души в нем вместо нитей. — Да, господин. И все эти нити — на самом деле одна душа». И далее.
А это значит, что даже от забытого учителя, как от камня, брошенного в воду, остается след в сердце ученика, как от Сократа остались тексты Платона. Может быть, так и выглядит вечность: камень, брошенный в воду, круги на воде? Нечто эфемерное и тонкое и одновременно — мощное и имеющее вес, совсем как этот шедевр — книга Виктора Пелевина «Непобедимое Солнце», что увесистым томом и собранием изящных слов и глубочайших мыслей лежит сейчас передо мной.
