Α. Προλεγόμενα

Критика кинематографа как и любого изобразительного искусства, всегда — или с завидным постоянством — уподобляется пресловутой палке о двух концах: критика либо слишком привержена законам академичности, либо напротив, столь отстоит даже здравого эстетизма, что защищает самобытность художника, его дерзость или право на самовыражение in abstracto. Поэтому я никогда не стараюсь стремиться к объективности, она меня пугает, потому что объективность — удел природы, а не литературы. Мне кажется, что при рассмотрении таких произведений как «Дюна», не стоит руководствоваться никакой концепцией или императивом, предписывающим излишнюю, даже дотошную снисходительность к автору.

Вильнёв избрал литературный эпос, как основу для своего фильма, и, по-видимому, вознамерился превратить его в настоящий киноэпос во плоти, наподобие советских экранизаций классики как то «Тихий дон» Герасимова или «Война и мир» Бондарчука. Может показаться слишком резким такое сравнение, но по-моему, не совсем справедливо ставить фильм в один ряд с «Трансформерами» или «Звёздными Войнами», даже при том, что Аракис в исполнении Вильнёва чрезвычайно напоминал мне Татуин Лукаса. Наверное, это снобизм или испорченность, не хочется утопать в них, это трюизм, потому что допускается слишком часто. Дюна — оригинальная экранизация, говоря языком российского кино, хотя для европейского киноискусства этот жанр перестал быть формообразующим уже после Новой волны 60-х. По многим причинам, для нашего искусства классика или эпическая литература были источником вдохновения не только для массового зрителя, но и для Госкино, других ведомств и самих режиссёров. Отсюда и моё странноватое сравнение. Сходство в том, что эти фильмы могут быть бесконечно выразительными, потрясающими, но за самым редким исключением способны удивить зрителя своей художественной или философской новизной. Скорее, как в случае фильмов Герасимова, Бондарчука и Вильнёва, захватывает достохвальное исполнение или видение режиссёра, отчасти проявляющееся в виде актёров (редко совпадает со зрительским представлением), отчасти в подходе к производству картины.

Для оценки самостоятельного произведения никогда не является необходимым — как мне кажется — привлекать первоисточник, если только сам автор картины не старается выказаться толмачом романа/эпоса/поэмы etc. По этой причине я прощаю себе то, что не читал «Дюну», ведь это ощутимо освежает моё восприятие, оно не заслонено «неповторимостью» оригинала.

Β. Δόξα

Вручение целой полки «оскаров» разом делает честь Вильнёву и команде, но остаётся совершенно нерешённым для неискушённого в процедуре присуждения критика. Впечатляет масштаб съёмок, в особенности тем, что исходя из открытых источников, непросто уличить Дени Вильнёва в «павильонности» фильма, что есть отсутствии изобретательности как таковой, потому что тогда все премии — простите, ещё одни трюизм — можно было бы заменить одной — за монтаж. Здесь графика на высочайшем уровне, тяжело найти сучок или задоринку. Звук, который так же был отмечен уполномоченным по выдаче Премии Оскара органом, тоже сделан удивительно. Прежде всего тяжело пройти мимо исполнения некоторых звуковых мотивов, таких как «хоровые» вариации лепетания или какого-то иного губного звука. Он, видимо, вытаскиваемый слухом из культурного багажа, сразу выбрасывает зрителя посреди пустыни какого-нибудь Афганистана или Северной Африки (однако, это Иордания). Вообще, поэтика одиночества, пустыни, что-то по настроению отыгрывающее к Пушкинскому «Анчару». Но это так, для любителей ассоциаций.

В пустыне чахлой и скупой,
На почве, зноем раскаленной,
Анчар, как грозный часовой,
Стоит — один во всей вселенной.

Главное, что самая «поэтика пустыни», о которой я упомянул, хорошо ложится на образ главного героя, который тоже «один во всей вселенной», как подобает избранному. Пустыня вообще являет собой пример чего-то совершенно необузданного человеком. Всего несколько городов высятся над бесконечными песками, но в общем, этот потенциал раскалённых жёлтых дюн, используется чаще поэтами чем политиками, и для выражения скорее одиночества и одинокой стойкости, нежели величия нации или другой группы. Это довольно высокая образность, на мой взгляд, наверное, не столь идейно принадлежащая режиссёру, но прекрасно им воплощённая.

Пыль и вообще какая-то «жизневраждебность» пустыни Вильнёва, хорошо заигрывает со страхом многих людей оказаться без всего в пустыне, попасть в песчаную бурю, испытать доходящую до галлюцинаций жажду и т.д. Всё это в известной степени присуще герою на разных этапах его становления как важного игрока той игры, что затеяна наиболее заметными силами в фильме. Семья главного героя тоже не являет собой слишком тривиальную, потому что непохожесть его родителей уже делает происхождение Пола Атрейдеса чем-то более мистическим, чем это обычно бывает у «избранных». Это сделано тоже хорошо, без налёта классицизма, хотя без труда предугадываемая героическая смерть отца немного разочаровывает (но против романа в этом случае не пойдёшь). Зато сама она крайне необычная, мне так показалось. Способ убийства похитителей и противопоставление нагой человечности Адрейтеса и убогой мрачности и уродства дома Харконненов. В этом есть определённая лиро-эпическая нотка, что-то мифологическое и картинное, так что в общий пафос фильма прекрасно помещается.

Из того, что справедливо отнести именно к мнению по поводу фильма, а не романа — то, что в отличии от любой даже отдельно взятой части «Звёздных войн», мир «Дюны» кажется довольно камерным и, хотя самобытным, слишком близким к нашим реалиям, тогда как вселенная Лукаса, для своих лет, воплощала что-то исключительно «из далёкой-далёкой галактики». Эта камерность происходящего, фактически ограниченная Аракисом, вызывает некоторую клаустрофобию и недоумение, когда на «колонию» Атрейдесов вдруг наваливается целая группа армий имперских войск. С одной стороны, это могло бы больше обращать внимание на отдельный мир внутри большой империи, но для наблюдения за семьёй герцогов, мне думается, мы маловато знаем об империи, чтобы понимать закономерность или изрядность случающихся событий. Непонятно, например, является ли борьба домов обычным делом, полностью удовлетворяющим императора, быть может, он использует это, или права суверена и догма «вассал моего вассала — не мой вассал» тут преобладают? Думаю, это важно, потому что для тех, кто незнаком со вселенной Фрэнка Герберта — а мы, повторюсь, не обязаны — происходящее иногда чересчур напоминает легенды, где всё идёт так, как должно и никаких причин у этого кроме «избранности» главного героя и качеств второстепенных — нет. Визуально, весьма интересно воплощены видения Пола, так как они вписаны в сцену как её часть, а не только согласно избитому цветовому противопоставлению сна и яви в массовом — да и не только — кино.

Γ. Περί τόν φύσις

Фильм этот бесконечно был ожидаем и бесконечно обсуждаем после, поэтому просмотр и написание пары абзацев было отложено мною на год. Излишне было бы указывать, что подчас, к сожалению, фильмы такой породы становятся чем-то невероятно более привлекательным для зрителя чем фильмы Каннского или Берлинского фестивалей. Многие из них не удостаиваются и «оскара», за которым, как водится, наблюдают больше. Т.о., «Дюна» на своём примере указывает на великую дихотомию современного кинематографа. Искусство раскинуло руки и ошую оказалось массовое и кассовое кино (по порой достойное справедливых похвал как «Дюна»), а одесную расположились нередко малобюджетные, но много-интеллектуальные фильмы, которые не всегда справедливо называть артхаусом, но «авторским» можно не побояться. Кино, в котором имя автора, как в литературе, обязывает или робко просит не обходится к нему как к площадному шарманщику с пуделем, но как к картинам, которые должны украсить самый акрополь («верхний город») мировой культуры. Феномен в том, что массовость не всегда означает дурноту, но всегда «кассовость», которая и порождает разговоры о воплощении, а не философствовании или более возвышенном (но часто реалистическом по Тарковскому) кино, с истинной поэзией-в-себе. Это заключает в себе следующий парадокс: природа фильмов вроде «Дюны» не лишена изящества и художественности, но язык не поворачивается говорить о семье таких фильмов как о том искусстве, которое живёт в коротком афоризме Бродского «эстетика — мать этики». Наверное социальная значимость таких картин будоражит умы культурологов (наподобие той, что есть в супергероях), но это не «чёрный ящик» великого произведения, которое часто не поддаётся вообще какому бы то ни было описанию, кроме «стоит быть увиденным». «Главный блокбастер года» и другие великосветские ярлыки, что щедро прикрепляются к подобным фильмам, зачастую справедливы, но не так важны, в сравнении с тем, чем картины начинена. По-моему разумению, философское истолкование книги, было бы более ценным с художественной точки зрения, нежели масштабная и «радующая глаз» массового зрителя (да и эстета нередко) экранизация и без того ославленного теми же эпитетами романа.

Фильм является не только большим событием в жизни Западного кино последних лет, но и кричащим примером упрощения художественного метода во имя ценности результата для команды режиссёра и поклонников, а не художественной культуры. Масштабные полотнища космических боёв могут иметь в виду какие-то необычные, полузабытые ценности, незаметно критиковать явленную действительность или показывать новый подход к графическому аспекту современного кино. Кажется, «Дюна» не обладает этими достоинствами, хотя могла бы, если бы «усложнение», а не «упрощение» культуры витало в воздухе, как это происходит теперь. Конечно, ставить в вину режиссёру это было бы глупо, но почему-то хочется сказать об этом именно на примере по-своему выдающейся картины, которая, будь она сделана при других обстоятельствах и в ином культурном контексте, могла бы стать великим произведением и светилом на небе мирового кино, а не сверкнувшей слегка заострённым хвостиком кометой, в которой кто-то нашёл способ загадать и выждать исполнения желания, которое забудется в ближайшие часы/дни, в крайнем случае — год. Много ли таких желаний помните вы? Зато трудно забыть, что живёшь в подлунном мире, который каждый день освещается вечным и потому незабвенным солнцем.