Жирная мразь в Shock Absorber притворно осклабилась — так, по её мнению, выглядит чудесный образ агонии. Лиззи отщёлкивает один кадр за другим. Я сижу в углу, листая плейлист в поисках подходящего трека. Щёлк, щёлк, щёлк. Kill Ebola подойдёт. В студии пахнет потом, недоеденным бургером Wendy’s и чем-то ещё. Я говорю Лиззи, что после съёмки нужно заехать к Клоду за риталином. Она шипит в ответ и просит свою толстую подружку сесть на пол. Я говорю, Клод нашёл нового семейного доктора. Предыдущий подавился пиццей в каком-то полуитальянском ресторане в даунтауне, вроде Morris East, отключился минут на пять, и теперь работает на свалке по четыре часа в день за 11.75. Сортирует мусор. Лиззи мычит и просит меня захлопнуть пасть на минуту-другую.

Мне вдруг становится невыносимо жаль того доктора.

Я достаю валиум и вкидываю пару дисков.

Не то чтобы мне нравилось, просто нужно избавиться от тревоги.

— Сними топ, — командует Лиззи.

Мэддисон, или как её там зовут, поворачивает голову, щурится, она знает, что я сижу в углу, но не видит меня из–за осветителей; растерянно смотрит то на Лиззи, то в глубь студии, но в конечном счёте повинуется, едва не разрывая топ в клочья, пытаясь снять его через голову.

Это масло такое послушное. Такое пластичное.

— Нужен другой трек, — настаивает Лиззи. — Ta-Ra подойдёт.

Lil' Bit?

— Годится.

В песне девчонка как бы курит, но немного, пьёт, но чуть-чуть, грешит, но совсем по пустякам, и просит не говорить маме, ведь она лишь изучает собственное тело, как объектив Fujifilm изучает податливую массу напротив.

— Это ремикс?

Ага, говорю. Win32.

— Охуенно.

Студия немного вздрагивает в такт увесистому инструменталу. Вспышки становятся чаще. Валиум прихватывает ноги, и я говорю, что Мэддисон похожа на Розанну Барр. Говорю, ей следует сниматься в порно. Пирожок как бы смущается и бросает что-то типа:

— Да ну, порно — это для красоток с сиськами.

Очнись, говорю, Розанна. Сейчас снимают даже потаскух со Спринг Гарден, готовых сосать за дерьмовый крек. В смысле, тебе не нужен контракт, чтобы трахаться, а у маленьких лаосских мальчиков, должно быть, очень странные предпочтения.

— Вы бы оба заткнулись, — Лиззи не выдерживает и говорит, ей нужен перерыв.

Мы выходим с ней на улицу, я достаю пачку Player’s, закуриваем.

— Я даже обрабатывать эти фото не стану, — выдыхая перламутровый дым бросает Лиззи.

Спрашиваю, так плохо?

— Шутишь? Фуджик разве что не кончает мне в руки. Она горяча.

Говорю же.

Ей нужно сниматься в порно.

***

Клод живёт в Тимберли, а туда ведёт всего одна дорога.

Я не спешу, стрелка спидометра скачет вокруг пятидесяти, изношенные дворники со скрипом смахивают снег, а Лиззи звонит какому-то приятелю — что-то по поводу фотостока, которому она продаёт снимки своих каракатиц.

Клод не похож на барыгу. Он скорее похож на рыбака из Нью-Фаундленда, который однажды трахнул кузину, а теперь сидит на пособии, целыми днями смотрит 2 girls one cup и толкает рецептурные препараты своих подружек — нынешней и бывшей — ребятам вроде меня.

Мы в самом эпицентре снежного шторма. Я немного отпускаю педаль, и Sunfire плавно катится по холмам Сент Маргарет Бэй Роуд, изредка постукивая разбитой тягой. Почти на месте. Лиззи всё ещё висит на телефоне. Передо мной лишь белая стена, в изъянах которой иногда мелькают дорожные знаки и сосны, торчащие из каменистых почв прибрежной Атлантики. Порой я задаюсь вопросом, как они вообще здесь выросли. Год назад у нас умерла собака. Мы решили похоронить её в лесу, неподалёку от Блу Маунтин Бёрч, но всякий раз, вонзая лопату в землю, я натыкался на камень. Так мы и оставили Дэйзи под сенью полуголой лиственницы, накрыв тело её любимым пледом. Помню, как Лиззи плакала в тот день. А потом перестала. Совсем.

Я паркую Pontiac у проезда и говорю Лиззи, что мы приехали. Она поднимает указательный палец вверх, что-то бормочет в трубку, на секунду замолкает и прощается:

— Иди ты нахуй, Дэйв.

Я спрашиваю, что-то не так?

— Ублюдок минут десять рассказывал, как его жена сломала ключицу, выходя из дома.

Не повезло, говорю.

Я замечаю тусклую полоску света у себя в ногах, оборачиваюсь и вижу Клода. Он открывает дверь и, пытаясь перекричать ветер, радостно вопит:

— Джером! Приятель!

Мы входим, но не разуваемся, устраиваясь на диване в гостиной.

Клод достаёт бутылку Moonshine из минибара и спрашивает:

— Всё ещё ездишь на этом мусоре? А знаешь, как мы в своё время называли Pontiac?

Просвети же, говорю.

— Poor Old Nigger Thinks It’s A Cadillac, — и смеётся так громко, словно сам архангел Гавриил щекочет его грубые пяточки. — Тогда нам было всё равно. У гуталинов даже отдельные лавки были, — он усаживается в кресло напротив.

Говорю, вероятно, Moonshine ты из того же времени прихватил.

— С колой?

Да, пожалуйста. И желательно без Moonshine.

— Не будь такой пиздой, — он протягивает мне хайбол, — держи. Лиззи?

— Нет, спасибо, — отвечает она, безучастно смахивая ленту Instagram. — Где, кстати, твои подружки?

— А, — он кивнул в сторону второго этажа, — Билл из Гринвуд Хайтс подкинул немного кокаина, наверное, обдолбились и смотрят Netflix. Ну, вздрогнем, — тостует Клод, залпом выпивает коктейль и вытирает свои педофильские усишки.

Я ставлю хайбол на тумбу рядом с диваном и достаю деньги, намекая, что мы не погостить приехали.

— А вот это, — говорит он, — как раз кстати.

В смысле?

— У меня новое хобби. А хобби, знаешь ли, требует наличности. Жди здесь.

Клод с ловкостью опоссума хватает купюры, встаёт и бежит куда-то в сторону кухни, а когда возвращается, ставит на кофейный столик из IKEA два оранжевых пузырька с риталином, пузырёк с валиумом и ноутбук, пару минут что-то выискивает и торжественно поворачивает его экраном ко мне.

— Тебе понравится, — с каким-то заговорщическим азартом шепчет Клод.

Экран поделён надвое. Слева — на красном фоне, в котором с трудом можно разглядеть комнату, похожую на бункер, таймер ведёт обратный отсчёт. Справа — окно чата, где на разных языках то и дело всплывают различные сообщения.

— Это… рэдрум.

Говорю, тебя развели, старик.

— Да? — он подсаживается рядом, сворачивает Tor и открывают папку со скриншотами.

Я же прячу пузырьки с колёсами во внутренних карманах парки и говорю Лиззи, что нам пора.

Уже в дверях Клод спрашивает, зачем нам столько риталина, и я отвечаю, что мы едем на неделю на Кейп Бретон.

— Это хорошо, приятель. Это хорошо. — Он на секунду как будто бы замер, чуть приоткрыв беззубый рот, уставился в пустоту, сунул руку в карман и протянул мне смятую бумажку. — Сам проверь, Джером. Я ничего подобного в жизни не видел. Это, блядь, грандиозно.

Не знаю зачем, но я взял ту бумажку.

***

Мы остановились в кемпинге True North Destination.

Первые дни мы не вылезали из постели и просто пялились на горы через панорамное окно в палатке, похожей на купол обсерватории, иногда вспоминая, что нужно поесть или принять душ.

Вечерами Лиззи обрабатывала фотографии, а я лежал рядом, листая Брета Истона Эллиса, или выбирался на свежий воздух, чтобы посидеть в деревянном шезлонге. Выкуривая одну сигарету за другой, парализованный смыслами происходящего вокруг, я смотрел на гобелены неба, на трупы звёзд, разорванных в пыль задолго до меня и проваливался в чуткий наркоманский сон. Лишь ощущая невыносимый холод, подобно моллюску я уползал обратно в свою нору.

В одной из таких вылазок мне приснилась Мэддисон.

Она сидела на троне посреди пустыни, и к её ногам тянулись сонмища обнажённых мальчиков с эрегированными членами. На голове у неё была корона с надписью Burger King, а от плеча к бедру стекала лента «Мисс Оклахома». Она периодически запускала руку в соусник, стоявший на подлокотнике престола из папье-маше, и слизывала красную жижу с пальцев, издавая, как ей казалось, сексуальные стоны. Я стоял чуть поодаль, теребя оранжевый пузырёк с последней таблеткой валиума, когда она спросила меня:

— Почему ты не привёл Дэйзи, Джером?

Я сказал, что не могу так поступить с Лиззи.

— А где она? Где она, твоя Лиззи, Джером?

Мои руки вспотели, я пытался открыть пузырёк, совсем позабыв, что нужно надавить на крышечку, но тот не поддавался, а когда мне всё же удалось его распечатать, внутри я обнаружил измятый клочок бумаги с одной-единственной ссылкой. Передо мной возник Клод с его сраной щербатой ухмылкой и сказал, что его кузина не возражала. Что чем ближе к кости, тем слаще мясо. Всё залило красным. Пошёл снег.

Лиззи сказала, что я дёргался во сне.

Что я вообще плохо сплю последнее время.

***

Мы вернулись в город и первым делом пошли в Durty Nelly’s, где встретили Дэйва. Он было принялся рассказывать, как идут дела у его несчастной супруги, но Лиззи оборвала повествование расспросами о фотостоке и продажах. Они заказали чаудер, я же попросил Tullamore Dew с Pepsi и уткнулся в телефон, стараясь ни о чём не думать.

Какой-то работяга в оранжевом жилете за стойкой спрашивает бармена, что за херня у них на экранах.

— Гэльский футбол, чувак, алё, это ирландский паб, — отвечает тот и ставит свежий бокал пива трудяге, попутно объясняя правила игры.

Пожилая леди встревает:

— Ну и погодка, а? Не припомню такой зимы.

Два сопляка в свитшотах университета Dalhousie по правую руку от жилета о чём-то спорят и показывают друг другу свои телефоны. Мимо меня проходят ребята с гитарами, должно быть, Брюс и Джей МакКинноны, они здесь выступают каждую субботу. Я делаю глоток виски, закрываю глаза и думаю о Дэйзи. Вспоминаю сон. Внезапно Дэйв поднимается и просит его извинить.

Говорю, мне тоже нужно.

Мы идём в уборную, лавируя меж официанток, музыкантов и изрядно подпитых индусов.

— Какая муха укусила Лизу? — из соображений какой-то вялой любезности интересуется Дэйв.

Не обращай внимания, говорю, расстёгивая ширинку. Лиззи последнее время не в духе.

— Бывает.

Спустя пару мгновений молчаливого журчания спрашиваю, как себя чувствует Карен.

— Даже за руль сесть не может, одеться…

Дэйв продолжает бубнить, словно ждал своей очереди высказаться весь вечер, как вдруг я слышу тех сопляков в свитерах DAL. Один из них моет руки и говорит другому:

— Серьёзно, Трой, весь кампус уже в курсе. Этих рэдрумов — сотни, может, тысячи!

— Чушь собачья! Как ты запустишь стрим через Tor или I2P с их-то убогой… — кто-то поднёс руки к сушилке, спор на мгновение растворился в пронзительном рёве.

— Ой вэй! Да мануалов по созданию плагинов в сети — тонны! Я мог бы…

— Не пизди, жидё…

Я застегнул ширинку и попросил Дэйва вернуться к Лиззи, а сам увязался за теми ребятами, но так больше ничего и не разобрал в навязчивом гвалте субботнего паба.

Остаток вечера мы провели слушая братьев МакКиннон.

Клянусь, в их текстах то и дело проскакивало слово «рэдрум».

***

Мы идём домой мимо Roxbury, спускаемся к уотерфронту, возвращаемся обратно, делаем ещё круг, садимся на скамейку в Public Gardens, пялимся на замёрзший пруд, выкуривая преролл MK Ultra, встаём, идём дальше. Лиззи говорит, что замёрзла.

Я предлагаю зайти погреться в Starbucks.

Бродяги заходят в Starbucks посрать.

Мы же заказываем что-то с красивым названием, расплачиваемся Visa и сваливаем, пока учтивые попрошайки не начали клянчить мелочь и, не получив ни дайма, благословлять нас.

Делать комплименты нашей обуви.

Где-то возле городской цитадели Лиззи, бросая пустой стаканчик с собственным именем в урну, спрашивает:

— Долго ещё кружить будем?

Говорю, что не хочу домой.

Говорю, китайцы этажом выше опять будут стонать полночи.

— Мне в любом случае нужно взять Фуджик. Я сегодня снимаю вечеринку в Reflections. Пойдём со мной?

Я пожимаю плечами, но понимаю: это лучше, чем сидеть в коробке, пялиться в пустой экран и размышлять о страпонах без ремней или отвечать Дэннису на сообщения типа: «Эй, Solen’ya».

На входе в Reflections нас встречают две коротко стриженные мужественные лесбиянки в футболках клуба. Они обнимаются с Лиззи и пропускают нас. Я встаю у барной стойки, заказывая Cuba Libre.

По большей части в Reflections тусуются геи. Приходят, чтобы подрочить кому-нибудь в туалете или отсосать, спрятавшись в мрачном алькове. Уважаемые педики, живущие на Куинпул или Ларри Ютек, избегают подобных клубов, для них устраивают претенциозные вечеринки где-нибудь в подвале Middle Spoon строго по приватным рассылкам, с секретными кодами и прочей шпионской хуйнёй, вроде как добавляющей респектабельности обычной пирушке с членами и спермой.

Завсегдатаи Reflections делают всё наоборот: нализавшись палёных марок и молли, вздрагивают в спазмах стробоскопа, запускают тощие ручонки во все ширинки, до которых могут дотянуться, и делают это честно, без какого-либо подтекста. Один из них, пританцовывая, подходит ко мне под Sugar от Podval Capella и начинает сосать мои губы. Я не реагирую. Понимая это, Харви Милк сам пружинит куда-то в водоворот сатурналий.

Я вижу Лиззи за спиной диджея.

Я знаю, что ей это нравится.

Сотни влажных тел слипаются в уродливый организм, пульсирующий в лучах разноцветных даунлайтов. Он на мгновение сжимается, пытается расправить лёгкие, а когда удаётся — взрывается, стряхивая экстатическую слизь в неоновые джунгли танцпола с дропом In The City.

Бледный паренёк, смахивающий на Брайана Молко, вот уже несколько минут пялится на меня с другого конца барной стойки. Я киваю, когда тот достаёт из кармана небольшой пакетик с порошком, приглашая меня в туалет.

Мы садимся на липкий пол.

Спрашиваю, есть зеркало?

— Нахрена нам кока, если нельзя припудриться?

Аминь, говорю.

Он выкладывает четыре дорожки, но его руки трясутся. Я забираю зеркальце, затягиваюсь, пытаясь хоть как-то унять жжение в носу, и возвращаю порошок новому другу.

Говорю, одной достаточно.

— Мне же лучше.

Ты только не сдохни тут. А то бледный какой-то.

— Анемия. Меня, кстати, зовут Мэтт. Мэтт Харди.

Мы молча сидим какое-то время. В кабинки поочерёдно вваливаются шаткие тела. Иногда кто-то смеётся, иногда слышны хлопки и сдавленные стоны. Становится немного весело, и я спрашиваю Мэтти, что он знает о рэдрумах.

— Совсем чуть-чуть, — он вытирает нос, зажмуривается, кашляет. — Только то, что их не существует.

Почему ты так думаешь?

— А ты пораскинь мозгами…

Джером.

-… Джером, — он снова кашляет. И кашляет так, словно его бронхи вот-вот окажутся на кафеле. — Пардон. Астма, — Мэтт достаёт Atrovent и делает глубокий вдох.

Говорю, тебе бы к доктору.

— Занятно, но моего лечащего врача зовут Альберт Кокс.

Вот ты и лечишься, смотрю.

— Сечёшь, — он делает ещё один вдох. — Рэдрумы, а? Приятель, ты не думал, что это слишком сложно? В смысле… это как вторая часть «Основного инстинкта» — потратить семьдесят миллионов, чтобы собрать шесть. Я хочу сказать… киднэппинг? Пытки? Убийства? И ради чего всё? Ради пятидесяти штук за стрим?

Я слушаю Мэтти, но думаю о Клоде.

Спрашиваю, любишь кино?

— Разве что Pornhub.

Есть идея, говорю.

И пока Мэтт собирает свою аптечку, из кабинки доносится: «Только на футболку не кончи».

***

Лифт медленно ползёт на седьмой этаж.

Чтобы разбавить уныние, Мэтти вслух читает сообщения управляющей компании: как перемерзают трубы, если держать окна открытыми, куда сдавать электроприборы, кому звонить в случае пожара, какие ёлки использовать в Рождество.

Лиззи спрашивает:

— Кокаин остался?

— Для вас, мэм, найдётся, — улыбается заметно покрасневший Мэтти. — И да, если вы вдруг какие-нибудь психопаты, не тяните, у меня низкий болевой порог. Делайте всё быстро.

Как скажешь, говорю.

Войдя в студию, Лиззи первым делом сбросила рюкзак с фотоаппаратом и пошла в душ. Пока Мэтти фасовал свои педантичные дорожки на исцарапанном зеркальце, я, прихватив пару бокалов, достал из холодильника бутылку Gibsons Bold, лёд, поставил всё на столик перед диваном и включил ноутбук.

— Что будем смотреть, Джеральд?

Джером.

— Томато, томэйто.

Есть кое-что, говорю, разворачивая бумажку, которую дал мне Клод.

Набираю ссылку в Tor и попадаю на тот самый сайт с красной комнатой, мёртвым таймером и чатом. Перевожу четыреста пятьдесят долларов в биткоинах. Таймер оживает — до начала трансляции ещё сорок минут.

— Ты ведь понимаешь, что просрал сейчас почти пятьсот баксов? — спрашивает Мэтти, вгоняя дорожки одну за другой.

Вот мы и увидим, говорю, но если хочешь, посмотрим «Основной инстинкт».

— Нет уж. Нахуй Шарлиз Терон.

Шэрон Стоун.

— И её нахуй. Памятник человеческому уродству.

Я чувствую лёгкое напряжение — где-то в районе солнечного сплетения. Нужно включить музыку.

— Morgue Witch. Я хочу Morgue Witch. И поставь на повтор.

Включаю Мэтти его Morgue Witch, а сам делаю глоток виски.

— Это ремикс? — спрашивает он.

Ага, говорю. Cathedra.

— Охуенно.

На протяжении целого трека одна лишь фраза скользит по биту туда-сюда: «Всё ещё не то, когда я прикасаюсь к тебе».

Лиззи выходит из душа, садится между нами, отжимая волосы полотенцем. Мэтти, немного разогнавшийся после трёх дорожек, вскакивает, начинает танцевать в стиле Одри Хорн из Twin Peaks и говорит, что ад представить не трудно:

— А что рай? Кто-нибудь вообще может представить себе рай? — он сбивается, потирает нос, кашляет, садится обратно на диван. — Там вообще кто-нибудь смеётся? Да они целыми днями там пиздят друг другу, какие они красивые, как они завидуют сами себе, дешёвые мастурбаторы. Собираются у таблички «профилактика суицида» и дрочат. Фосфоресцирующее дерьмо. У такого даже долгов по налогам нет…

— Помолчи, — обрубает его Лиззи.

— Нет, серьёзно, — не унимается Мэтти.

— Серьёзнее некуда — заткнись. Всё исчезло.

Мы смотрим на ноутбук — часть экрана, на которой висел таймер, и впрямь погасла.

Я выключаю музыку. Лиззи закуривает. Мэтти то ли хихикает, то ли всё ещё кашляет в маленький кулачок.

Из черноты доносятся всхлипы. На фоне что-то лязгает, скрипит, кто-то с чудовищным акцентом спрашивает: «Есть звук?»

Чат взрывается.

Тяжесть внутри становится невыносимой.

Внезапно включается свет, камера на мгновение теряет фокус, но спустя секунду ловит обнажённое тело с чёрным мешком на голове посреди красной комнаты. Позади на полу сидят ещё трое — в отдалении они кажутся совсем маленькими.

Мэтти спрашивает:

— Какого хрена? — он подносит лицо едва ли не вплотную к экрану. — Это же кукла.

Ты, наверное, шутишь.

— Посмотри на её руки.

Проходит, наверное, четверть часа, прежде чем я наконец беру ноутбук и выбрасываю его с балкона. Тот с позвоночным хрустом приземляется на крышу новенького Hyundai, припаркованного неподалёку, и всё, что мы слышим после, это визг штатной сигнализации в какой-то неловкой, неорганической тишине студии.

***

Лиззи уснула. Мэтти отключился на полу кухни, обнимая декоративную подушку.

Я какое-то время лежал на диване, перекатывая горькие соображения от одного виска к другому. Мне казалось, вечер прошёл зря, но что именно испортило его, понять было трудно, потому я принял душ, переоделся и взял ключи от машины.

В зеркале заднего вида растворяются придорожные фонари и светофоры, оставляя густые энграммы фотонов. Красный, зелёный. Красный, зелёный. Я торможу на пересечении Спринг Гарден и Баррингтон.

Моррис и Дрезден Роу.

Выезжаю на Куинпул и двигаюсь в сторону Армдэйл Ротари.

Чуть помедлив, съезжаю с кольца на Сент Маргарет Бей — нужно заскочить в единственный круглосуточный Needs, взять воды или ещё чего.

В четыре утра в магазине нет никого. Даже кассира. Я беру бутылку Evian, оставляю пять долларов на полке холодильника и выхожу. Сажусь обратно в Sunfire, достаю пузырёк с валиумом, чтобы хоть как-то облегчить кокаиновое похмелье и понимаю, что на завтра уже не хватит. Пишу Клоду, что заеду за транками минут через пятнадцать.

Говорю, очень нужно.

Тот не отвечает, но я и не спрашиваю.

Включаю Black от Pearl Jam и выдвигаюсь в сторону Тимберли.

Пару месяцев назад Клод рассказал нам, как работал в Bob’s Taxi.

Однажды он подвозил одну чернокожую женщину, кажется, её звали Винетта. Сев в машину, она хлопнула Клода по плечу и сказала: “Trogai, golubchik”. Уже по дороге в казино Винетта объяснила, что почти восемь лет проработала в посольстве Конго в Москве, где весьма сносно выучила русский.

С тех пор я, всякий раз заводя свои два с четвертью литра, мысленно говорю себе “trogai, golubchik” и только потом перевожу рычаг в драйв.

В кармане вибрирует телефон, приглушая уведомлением надрывное: «И теперь мои больные руки убаюкивают осколки того, что было всем».

Похоже, Клод проснулся.

Это хорошо.

Я хотел было достать телефон из кармана, но показалось, что вдалеке полыхнули проблесковые маяки. Лучше не привлекать внимание.

«Наша любовь обернулась кошмаром, осталась лишь скорбь».

Я сбрасываю скорость до разрешённых пятидесяти километров в час, но уже спустя минуту, завидев дом Клода в окружении карет парамедиков и перехватчиков королевской полиции, съезжаю на обочину.

Достаю телефон.

Сообщение с неизвестного номера: “Stardust. 9”.

***

Я подъезжаю к мотелю и сижу пару минут в машине, убеждая себя в том, что ничего плохого не сделал.

Стараясь избавиться от паранойи, вкидываю остатки валиума, выхожу и, то и дело оглядываясь, вслушиваясь в каждый далёкий звук на случай, если удастся засечь сирены, бреду к девятому номеру.

Аккуратно стучу, но дверь приоткрывается сама. Я толкаю её и вижу Клода на одной из кроватей с бутылкой Moonshine в руке, силясь понять, нахрена ему двухместный номер. Присматриваюсь и вижу, что он рыдает.

Спрашиваю, что случилось?

Тот лишь нервно покачивается и всё никак не подберёт сопли.

Из соседнего номера доносится скрип. Постер «Еврейки» на стене вздрагивает в такт, постукивая рамкой о деревянный каркас мотеля.

Я запираю дверь, сажусь на кровать напротив и повторяю вопрос. Клод вытирает слюни рукавом и мямлит:

— Я не хотел, Джером. Я не хотел никого убивать…

Ровно в этот момент я осознаю, что либо становлюсь соучастником, либо стукачом. Говорю, чтобы он наконец собрал всё своё дерьмо в кучу и объяснил, что происходит, иначе мне придётся вызвать копов.

То, что угроза сработала не так, как хотелось бы, я понял по пистолету, который Клод выудил откуда-то из–за спины.

— Нет уж, приятель, — заикаясь бубнит тот. — Мне нужна помощь.

Окей, говорю. Судя по всему, я тут один с ножом на перестрелке.

— Вот именно, блядь! Вот, блядь, именно.

Скрип за стеной поутих. Сейчас какой-нибудь абдоминальный Боб в своей голубой рубашке и носках по колено признается шлюхе, что влюбился.

— Мне нужны деньги… не знаю, или твоя машина! Я не знаю, Джером!

Он чешет лоб стволом, соскакивает с кровати, орёт: «Блядь!» — садится обратно и снова принимается скулить.

Я смотрю на него и калькулирую все возможные исходы. Можно было бы вырубить эту ветхую поделку Джона Диллинджера, но кажется, будто он вовсе не хочет причинить мне вреда. Я даю Клоду минуту и третий раз, немного поубавив громкость, прошу его объяснить, что же произошло.

Тот, чуть выждав, сделав глубокий вдох и уставившись на «Еврейку», хотя бы попытался:

— Я снимал видео, Джером…

Типа… рэдрума?

— Да.

Твою ж мать, Клод…

— Я не хотел… не хотел! Но их, зрителей, становилось всё больше и больше, меня переклинило!

Я протираю глаза и спрашиваю, кого он убил.

— Не знаю… какую-то Моррисон, Мэддисон, не знаю… этот хуесос Билл, тот самый, из Гринвуд Хайтс, сказал, что она хочет попробовать себя в порно, ну я и прикинул, сказал ему, что могу найти для неё работёнку…

Всё заливает красным.

Боб за стеной говорит шлюхе, что с женой у них всё не так, как раньше. Страховщикам последнее время приходится туго, партнёры по гольфу заболели раком, но теперь, когда разлит окситоцин, а тестостерона едва ли хватит на пару вялых стояков, всё в его мире перевернулось. Он доверяет ей. Он хочет её спасти.

— Я выстрелил ей прямо в голову, Джером. Прямо в её сраное рыло…

Спасти, чтобы однажды привезти их детей в Disneyland, где ростовые Микки Маусы прячут в штанах неловкие эрекции, уводя за ручки маленьких людей в призрачные поместья.

— Что делать, Джером? Что же теперь делать?

Говорю, вариантов не так много, приятель, и встаю с кровати.

Клод подрывается и направляет на меня пистолет:

— Куда это ты собрался?!

Говорю, мне нужно домой. К Лиззи.

— Ты останешься со мной, пока мы всё не уладим! Сядь обратно или я…

Нихрена ты мне не сделаешь, Клод.

Я сажусь в машину, достаю телефон, набираю 911, но не нажимаю кнопку вызова. Sunfire с трудом заводится и возвращает мне Pearl Jam.

«Кружусь так быстро, что солнце куда-то пропадает».

Дверь десятого номера открывается, оттуда выходит Боб, напоследок бросая шлюхе воздушный поцелуй.

Из набегающей темноты доносятся звуки сирен.

Палец по-прежнему колеблется над зелёной иконкой вызова.

Я же думаю о Лиззи. О Дейзи.

О том, где мне теперь брать валиум и риталин.

Закрываю глаза. Открываю. Хлопок. Вспышка в девятом номере.

«Всё в этих чернилах. Всё, что я вижу. Всё, чем я являюсь. Всё, чем я стану».

Trogai, golubchik.