_{На эту книгу в России можно завести дела за пропаганду нетрадиционных сексуальных отношений, пропаганду наркотических средств, оскорбление чувств верующих и представителей власти.}

_{Но эта история стоит риска.}

_{Вика и Денис находят друг друга в суматохе юности на задворках Петербурга. Вскоре они чувствуют связь, незнакомую им прежде. Первая ночь на крыше, первый блэкаут, первый поцелуй… Они проживают бурный роман, достойный кинематографа и полный больших надежд. Пока Денис не понимает, что он — гей.}

_{Что делать, когда все представления о себе обрушились разом?}

_{Как отпустить, не прощаясь? Как выстроить взаимоотношения, не опираясь ни на какие ярлыки? Мы пытались обрести «дом»‎ и громили все до основания. И только связь оставалась нерушима.}

_{Чередуя главы, мы написали эту историю с двух сторон — честно рассказав о хаосе и безрассудности, свойственным молодости.}

_{Здесь мы публикуем первую главу — «Тремор» Дениса Казакова. Заказать книгу и узнать больше можно в инстаграмах авторов: @gdekazakov и @vikifire.}

— И кто тебе эта девчонка?

— Она мой soulmate.

— Ладно-ладно. Высадим тебя здесь — тут до аэропорта метров двести.

Вокруг пальмы, ветер развевает волосы. Я выхожу из машины на окраине Сочи и погружаюсь в сумерки. Через два часа прилетает Вика. Мы добирались наперегонки — она на самолете из Лилля, я автостопом из Петербурга. Кажется, я выиграл.

Еду на скейте по аэропорту, колени дрожат. Когда в последний раз они дрожали? Уже и не помню. С Викой мы не виделись несколько месяцев: пока я рассекал по пустыне Монголии, она заводила отношения во Франции. И вот, с запада и востока, мы прибыли в назначенную точку.

Сверяюсь с табло: 26.01.2019, 22:20, рейс № 3988. Самолет приземляется, боевая готовность! На табличке написано «Самые горящие глаза на свете», на телефоне играет «Californication», текст которой она знает наизусть. Таксист катается по залу ожидания на моей доске. Она выходит с выдачи багажа, озирается и замечает мой взгляд… Проходит пара секунд, прежде чем она кидается на меня.

В двенадцать ночи мы поплелись пешком от аэропорта к морю, делясь своими тревогами.

За день до этого я пробирался по снежным барханам обочины М4. -16°C. Закатное солнце радовало, но не грело. Немного прокатившись по льду, рядом остановилась фура «Магнита». Водитель Андрей выглядел доброжелательным мужичком лет пятидесяти. Потертая рубашка на три размера больше висела на нем, седые волосы взъерошены. 

Пока он рассказывал про свой счастливый брак, часы запикали: одиннадцать вечера.

— А знаешь, что! Давай-ка заночуем тут на стоянке недалеко, а утром уже доедем до Ростова, — водитель так обрадовался своей идее, что начал качаться вперед-назад, будто так мы скорее окажемся на этой стоянке. Мы свернули с трассы и проехали в глубь леса.

Пока я в три погибели пытался устроиться в кресле, чтобы заснуть, Андрей недоумевал: «А че ты корячишься-то? У меня, вон, широкая кровать, а мы оба худые. Да нас тут десяток поместится!» И правда, — подумал я, — кровать действительно широкая, а на сидении неудобно. Заснул лежа.

И тут, посреди ночи, вдруг проснулся от странных ощущений в области паха. Что происходит? В замешательстве я сдернул маску для сна и увидел, что на мне уже нет штанов, а водитель берет мой член в рот. В нескрываемом шоке, я не нашел ничего лучше, кроме как спросить: «Что вы делаете?!»

Но Андрей не ответил — его рот был занят. И тут я понял, что не могу откинуть его со словами «пошел нахуй, мерзкий извращенец!», взять вещи и смыться, ведь зимней ночью я нахожусь черт пойми где. Мне просто некуда идти.

«Пожалуйста, перестаньте, — говорю, — мне неприятно!» Ноль реакции. Я ощущал его язык, слюни текли у него изо рта, а периодически этот гад причмокивал. «Так, хватит!»

И вот, Андрей откинулся. Он смотрел на меня, как обиженный ребенок, у которого отобрали леденец, и произнес: «Я-то тебя удовлетворил, а ты меня нет».

Повисла пауза. Он выждал пару минут, и вскоре захрапел. Я после такого уснуть уже не мог.

Наступило утро. Мы снова взяли курс на Ростов. Выбравшись из заложников, я снова стоял на трассе. Передо мной опять остановилась машина. Водитель опустил окно и спросил: «Почем берешь?» Молча я развернулся и пошел в никуда, чувствуя себя грязной дешевой секс-куклой. 

Вика смотрела в одну точку почти не мигая.

— …Так представляешь, первый минет мне сделал дальнобойщик! — мы засмеялись, уже даже почти не истерически.

Она обняла меня за плечи. Никто, кроме нее, не мог стать первым слушателем этой истории. Никто не смог бы понять меня так, как она. Знаешь, «свой» — это когда с человеком можешь быть собой даже чуточку больше, чем в одиночестве.

Сели на бетонном пирсе. Волны захлестывали его с обеих сторон. Море боролось с самим собой.

— Почему ты уехала из Лилля? Слышал, твой любовник тебе работу предлагал.

— Я устала играть чужую роль чужого фильма. На рождественской вечеринке я отплясывала под RnB, а он взял меня за локоть и потащил к выходу. «Как ты танцуешь?! Подумай о своей репутации!» Он не знает, что такое свобода, а я ей дышу.

Встав, я протянул руку Вике, обхватил ее за талию. Мы стали танцевать под шум моря и крик бесноватых чаек. Луна то и дело выглядывала из-за облаков. «Moon River, wider than a mile», — тихо запел я. Вика заулыбалась и подхватила: «Wherever you’re going I’m going your way. Two drifters off to see the world…»

Момент — и мы бежим от собак. Забираемся на крышу закрытого кафе и ужинаем яблоками. На этой же крыше кидаем коврик на деревянный поддон. Вывеска «Санаторий Кристалл» заменяет звезды на пасмурном небе, а буханка хлеба — подушку. Рукой веду по ее плечу и обхватываю живот. Она устало протягивает «мммм-хммм», придвигаясь ближе, а я утыкаюсь в ее длинные рыжие волосы. Спать в обнимку — штука сокровенная. Сон, самое интимное и беззащитное время суток, вы разделяете на двоих. Нельзя не доверять человеку, с которым засыпаешь. Никогда прежде я не разделял ни с кем это чувство. Дыхание перекрывает, сердце сжимается в крошечный комок. Ветер с моря заставляет покрыться мурашками. Тепло.

Следующие дни Вика была экранизацией любимой книги. За месяцы путешествий порознь я привык ее читать, а теперь привыкал жить с ней. Привыкал к смеху, которым все это время сам озвучивал ее «ахахах». Привыкал обнимать ее вместо отправки эмодзи сердечка. Привыкал тихо и незаметно сглатывать слюну, влюбленно смотря. Вике двадцать три, мне — семнадцать. Она крутила романы с лучшими, я пару месяцев назад получил от другой разворот.

На моих ладонях были бородавки, и каждую неделю я находил по новой. На моем лице были большие, точно холмы, прыщи — результат года приема антибиотиков. На моем лбу остались маленькие ямочки от ветрянки — заболев ей, заразился туберкулезом. Словом, я не чувствовал себя выгодной партией, и все, что мне оставалось — созерцать.

Понимаешь, Вика была той, дремля с которой, можно услышать, как она вдруг во весь голос засмеется: «Я слышала заблудшую муху! Обычно мухи весело жужжат, а эта жужжит растерянно!»

Наш смех был слышен в радиусе десяти ближайших кварталов, пока мы бежали под проливным дерзким дождем. Отключали телефоны и, забурившись в недра сухумских панелек, писали. Я — рассказ, она — стихотворение. Писали мы страстно, глотая сладкое гранатовое вино из бутылки по очереди и пронзая друг друга взглядом. Поставив точку, я намеренно пролил несколько капель вина на блокнот — я должен был запомнить этот момент в деталях, и мне нужен был символ.

***

Забравшись на крышу пятиэтажки по внешней лестнице, под луной и с видом на огни засыпающего города мы решили, что нам нужен «пакт о смерти». Смерть казалась событием не менее важным, чем жизнь, а потому безрадостно уйти с трауром, черно-белой фотографией из паспорта и двумя хризантемами было бы досадно. К тому же, Такая смерть никак не могла соответствовать Такой жизни. Друг в друге мы увидели надежных поручителей и стали придумывать сценарий похорон. Петербургский особняк или лес? Зависит от сезона. Рок-н-ролл или джаз? Рок-н-ролл, конечно. Но может, успеем постареть и до джаза. А что делать с прахом? С ним точно надо что-то сделать!

— А прах давай запустим с фейерверком, как Хантер Томпсон!

— Отлично!

— Нормальные люди подписывают всякие брачные договоры, — оглядываясь, усмехалась Вика, — мы же — пакт об увеселении на похоронах.

— Потому что мыслим другими масштабами.

Безмолвно мы разглядывали звезды. На окраине города по ночам такая тишина, что кажется, если прислушаться, можно услышать биение ее сердца. Вика взяла мою руку, пальцами между пальцев, и заговорила:

— Смотри, это все Мое и Твое. Это все Наше. Мы небо. Оно едино, но разное в каждой точке мира. Небо не станет отдельным от неба. На какой-то миг оно станет отдельным для каждого человека, но его остальные части всегда будут рядом, будут едиными. Давай будем небом.

Хоть я хотел закричать «да, да и да!», лишь робко кивнул, боясь показать чувства. Слишком свежи были воспоминания.

Ее звали Марина. Первое «мне нравится, как ты пишешь», первые по-настоящему крепкие объятия, первые переписки до четырех утра. С мыслями о ней я засыпал на протяжении двух лет. Когда признался ей в этом, общение сошло на нет. Она тактично и безмолвно пропала, а я все думал, что безрассудно разрушил связь глупым откровением. Теперь единственное, что казалось действительно важным — быть рядом с Викой. Просто быть.

— Давай в автостопе будем говорить водителям, что мы брат и сестра? — взглянув исподлобья, предложил я ей после того, как в очередной раз нас спросили, встречаемся ли мы.

— Говори как хочешь… — она сказала это таким холодным тоном, что сердце провалилось в пятки, пробило пол, пробурило землю и вылетело на околоземную орбиту где-то со стороны Новой Зеландии. 

Следующие две недели каждый вечер мы готовили вместе ужин, показывали любимые фильмы, а потом засыпали в обнимку. 

В крохотной квартирке-студии наконец закипел поломанный электрический чайник, озаряющий лица синим. Мы смотрели друг другу в глаза, и никто не отводил взгляд первым. Оно было таким шатким. Как бабочка, севшая на ладонь.

— Что ты чувствуешь?

— Я боюсь спугнуть.

— Ты хороший соперник, — говорила Вика. — Обычно все проигрывают.

А чайник кипел и кипел. И выкипел бы весь, не останови мы его.

— Вик, откуда в нас это стремление куда-то гнать, исследовать, переключаться? Почему у других не так?

— Потому что мы рождены искать.

— А что мы ищем?

— Суть. В этом всем должна быть суть. И мы в это верим.

***

Счастливые, потные и взволнованные, в последнюю минуту мы запрыгнули в наш вот-вот уходящий поезд в Петербург. Мне пришло письмо от Жени. Женя был моим лучшим другом со второго класса. Недавно он научил меня пользоваться стиральной машиной (мои родители ей не обладали), а я научил его курить траву. Женя не знал, откуда берутся деньги, зато знал все про Бродского. Он любил, когда на улице не слишком солнечно, сухарики «Емеля» с бужениной и свою маму, которая попадала в неприятности заметно чаще него самого.

«Я не говорил, но в сентябре ходил к психиатру и он поставил мне диагноз: депрессию. За январь я четыре раза пытался покончить с собой, но каждый раз в последний момент что-то случалось».

Несколько минут я просто смотрел на сообщение. Я знал, что апатия — привычное ему состояние, в конце концов, он петербургский поэт, но понятия не имел, что дела настолько плохи. Вспомнил, как мы говорили о том, что стоим у руля своей жизни и бла-бла-бла, а он, смеясь, сказал: «Покончу с собой со словами: „Моя остановочка“». Десятки шуток вдруг перестали казаться шутками — в них было больше правды, чем ненавязчивая «доля».

— Пожалуйста, не делай ничего с собой, — путанно лепетал я, записывая голосовое. — Ты же понимаешь, что это не твое желание, а желание болезни? Я уже еду, в четверг утром буду в Питере и надеюсь как можно скорее встретиться.

Я понятия не имел, что говорить. Резко ощутил, как мало значат слова. Близкий человек стоит за стеной, которую тихо строил вокруг себя горестными ночами. А я могу лишь кидать записки и надеяться, что они долетят. Господи, только бы успеть доехать. Не подведи, машинист.

***

Без трех минут одиннадцать, Женя позвонил в домофон моего дома. Мама тут же встрепенулась и побежала ставить чайник, Женя нравился ей своей начитанностью и меланхоличным образом жизни.

— Ну как ты поживаешь, Жень? — спрашивает она, пока я его обнимаю.

— Ничего, сборник стихов хочу сделать.

— Замечательно! Благослови тебя бог! Я помолюсь! — мы оба незаметно закатили глаза.

Женя на один год и одну неделю старше меня, но учились мы вместе. В отличие от меня, на его лице уже проступала щетина, и если ему было плохо, это можно было отследить по небритости. В те дни у него отросла настоящая борода.

Я закрыл дверь своей комнаты, выключил ублюдочный верхний свет и включил настольную лампу. Налил вина, хотя чай остывал. Но Женя, пока я не успел произнести и слова, сказал: «Забудь». Что ж.

— Как поездка? — спокойно, даже отрешенно, спросил он.

— Мне кажется, я перестаю воспринимать Вику просто как подругу. Мне кажется, я шагнул в пропасть.

— Слушай, мне уже пора бежать, — так и не допив вино, не обратив и толики внимания на чай, сказал Женя. — Приходи ко мне во вторник? Расскажешь подробнее.

— Извини, я буду уже в Москве.

— Кто бы сомневался.

***

Ночной поезд Петербург — Москва. Мы с Викой легли вместе на верхнюю полку боковушки, открыли ноутбук, кое-как положив его на вплотную переплетенные ноги, и включили «Черное зеркало». Не знаю, что происходило в этой серии. Я слушал ее дыхание как раскаты грома, как надвигающуюся бурю. Вот уже и молнии вокруг сверкают, а чувства давно разразились штормом. Идеальный момент для поцелуя. Только вот, я вспомнил, что ел чеснок, что некрасив и необразован.

Двадцать первое февраля. Москва. В полночь моя подруга  писательница Даша Пахтусова собиралась задуть свечи на торте. В честь этого она устроила творческий вечер в одном из столичных лофтов.

Даша стала известна за свой блог «Можно все», где она писала, как пересекала земной шар в погоне за жизнью и в поисках ответов. К тому моменту сформировалось целое движение оголтелых романтиков, смельчаков и бродяг, предводителем которого она и стала. Мы познакомились, когда мне было четырнадцать, что поразительно, учитывая разницу в возрасте — как и моя сестра, Даша старше меня на одиннадцать лет. Между нами завязалась связь, которая развивалась сама собой: мы оба горели дорогой и текстами. Когда Даша приезжала с концертом в Петербург, в городе начинался карнавал. Каждое выступление приводило к многодневному афтепати — апофеозу свободы и вседозволенности, атмосфера которых всегда и везде сопровождала ее.

Сидя у панорамного окна с видом на утопающую в суматохе столицу, мы пили шампанское.

Даша читала рассказ со сцены, а зрители вокруг сидели на полу. Левой рукой я обнимал свою подругу Сашу, правой — Вику. Спустя полчаса вдруг заметил, что все это время на самом деле обхватывал викину грудь.

— Черт, Саша, дело дрянь! — выбежав с ней на улицу, начал я параноить. — Я случайно все это время держал Вику за грудь! Она же не могла это не заметить?

— Ну… Вика кажется тактильным человеком. Притормози.

Кульминация вечеринки — «ecstatic dance». Тридцать человек с закрытыми глазами, переплетаясь, начинают танцевать расслабленно и спокойно. Но вскоре буйство эмоций переходит в ранг неистового. Тела танцуют импульсами, без обработки движений мозгом. Хочется руке улететь вправо — летит. Хочется заорать — орешь. Хочется Даше плюнуть в кого-нибудь водой — и я уже мокрый. Во всех нас ожило что-то давно забытое, животное, дикое.

В свете фиолетовых прожекторов я извиваюсь вокруг Вики, уже совершенно не в силах держать себя в руках. Я целую ее в щеку. В губы. Отвечая взаимностью, она обхватывает мою спину руками, чуть привстав на носочки. Тела вокруг сплетаются в единый узел, затягивая в себя, но я все равно отыскиваю ее. Настигаю в темных углах, на подоконниках, между чьих-то ног и бедер, я беру ее, не замечая никого вокруг. Никаких людей, никаких планов и забот, никакого завтра и вчера — не существует больше ничего. Мы поцеловались семь раз. Да, я считал. А потом она ушла, просто пропала из виду.

Какие перепады напряжения способно выдержать сердце влюбленного?

Утром мы все вместе ехали на дачу к Даше залечь на дно, а я без конца прокручивал эти кадры. Первый поцелуй у меня был в третьем классе, когда мы лежали с одноклассницей в сугробе. Позже она обокрала всех моих друзей, побрилась налысо и попала в детский дом. Ее тоже звали Вика. И только теперь, спустя восемь лет, я поцеловался во второй раз. И в третий, и в четвертый…

На следующие четыре дня мы потеряли связь со внешним миром, проводя вечера у камина, накуриваясь и прыгая из бани в сугроб.

Внезапно вода в бане стала заканчиваться. Остатки было решено оптимизировать.

— Я даже на «Бернинг Мэне» на такое не решилась, — говорила Даша, пока мы мыли друг друга.

Меня мыли шесть рук разом! Я просто стоял, пока ладони Вики, Даши и Сережи скользили по телу. Как ни странно, в этом не было пошлости, даже намека на влечение. Платоническая близость. Интимность момента заключалась вовсе не в том, что мы были голыми, а в мягкости прикосновений, в заботе — большей, чем социум мог себе вообразить.

Вернулись в Москву. Скользя по обледеневшим тропинкам Теплого стана, я взял Вику за руку.

— Знаешь, я всегда чувствовал, что Новый год начинается не первого января, а в начале марта. Начинается новый этап. Новый виток спирали.

— Я тоже.

Два часа ночи. Курский вокзал оставил своими резидентами лишь посапывающих бомжей. Мой поезд до Петербурга отправится через час. Вика уезжает в Северодвинск через два.

— Я написала заметку о ночи в лофте, но мне стыдно ее показать, — она нервно стучит своей ложкой с гравировкой четырехлистного клевера. Вика всегда носила ее с собой и доставала на удачу.

— Стыдно? Тебе? Серьезно?

— Ты хочешь прочитать? Уверен, что готов?

«Это была настоящая оргия наших душ. Языки пламени сплелись в один. Мы заходили дальше и дальше. Мы обнимали самую суть. Мы и были сутью. Дикой. Горящей. Необузданной».

— И к чему из этого я должен был быть «не готов»? — я постарался сохранить невозмутимость.

— Ну, если прочитаешь все по тегу «Денис», то сгоришь заживо, — она меня провоцировала, уверен, намеренно.

— А можно?

— Я могу тебе, конечно, дать пароль на «Evernote»… Но ответственность за тобой.