An English translation of this text is available here.

Предметом многих личных обсуждений во время «Академии политического воображения» была «Конституция Союза Республик России» авторства Григория Юдина, Евгения Рощина и Артема Магуна. Участни:цы «Академии» критиковали «Конституцию» по нескольким причинам: авторы выбрали русский язык в качестве основного, при этом другие языки «Союза» в конституции даже не упоминаются; новой столицей определили Москву; а представительниц деколониальных инициатив, феминистского сопротивления и других важных политических движений не пригласили ни к написанию, ни к обсуждению проекта.

Нам как организатор:кам «Академии» казалось, что мы учли ошибки прошлого и разгрузили программу. Однако времени все же оказалось недостаточно, и коллективное обсуждение «Конституции» не состоялось. Отчасти, в результате этой недосказанности и родился этот текст. Его автор:ки не столько критикуют отдельные статьи «Конституции Союза», сколько размышляют о самих основаниях конституционного творчества.

Кто имеет право на утопическое мышление, и как оно связано с законом и властью? Кто является субъектом законотворчества в современном мире? Почему при создании правил необходимо следовать принципу «ничего о нас без нас»? Как империи и колониальные державы навязывали свои правила и границы без учета интересов локальных групп?

Критической стала и форма: Марина Солнцева и Денис Есаков из de_colonialanguage и Коля Нахшунов решили не приводить текст к стилистическому единообразию — неровность языка подчеркивает естественность и прямоту речи тех, чьи семейные биографии и жизненный опыт несут на себе отпечаток патриархального и колониального насилия.

​Это разные тексты. Они были инициированы коллективом de_colonialanguage и Колей Нахшуновым и сплетены в единую ткань триологического текста. Для этго фрагментарного и составного письма спотыкание — вполне естественное состояние. Более того, мы настаиваем на таком спотыкании как на деколониальном акте. Тексты рождались на русском языке и переводились на английский — это языки, ставшие частью нашего сознания в результате насилия. Для многих они не являются материнскими языками. Поэтому требование насильственного языка —лингва-франка — «говорить чисто и без акцента» — колониальное. А говорить смешанным сломанным языком — естественно и важно. Такая прерывистость, спотыкание, неровность естественны — когда язык ломается.

Кому принадлежит утопия?

Существует некая область небытия, предельно стерильная, бесплодная, по большому счету обнаженный склон, где внезапно естественным образом может возникнуть нечто новое, неожиданное. 

Франц Фанон, «Черная кожа, белые маски»

Утопия, или у-топос, — греческое место, которого нет. Так ли его нет на самом деле? И если его действительно нет, то почему оно ложится в основание закона? Возможно, утопия — «не-место», из которого только следует произрасти закону, замещающему бескрайнюю утопию? Ведь закон не ставит своей целью добиться лучшей жизни для всех, он позволяет появиться кому-то конкретному. Утопия закрепляется за конкретным местом, принадлежащим этому кому-то, но никогда не нам — их Другому. 

На первой странице «Могут ли угнетенные говорить?» Спивак предупреждает нас, что «в определенной своей части наиболее радикальная философская критика, исходящая с Запада, является результатом любопытного стремления к консервации субъекта [метафизики] Запада или Запада как Субъекта. Теория субъекта как множественных “эффектов субъективности” дает лишь иллюзию подрыва субъективной суверенности, в то время как зачастую обеспечивает убежище для этого субъекта знания». Так, за революционной и союзнической формой, которая, казалось бы, воюет на одной стороне с нами, скрываются полки колониальной армии, которая вторглась на наши земли и, приставив ружье к телам мирных жителей, требует от нас присяги «общему идеалу будущего».

В конечном счете, что хорошего вообще сделали белые цисгендерные мужчины за всю историю? 

Начать с того, чтобы заявить: ничего о нас без нас. Ничего о нас не написано и не сказано, потому что это было без нас (нас даже никто не спрашивал!). Но также никто не посмеет говорить что-то о нас без нас, в наше отсутствие. И хотя мы для многих невидимы, это совсем не значит, что нас здесь нет. 

Включенность — ответ ли?

Если мы уже на входе будем включать как можно больше разных перспектив, мы будем получать другие результаты. Это еще не результат, но необходимость. Включенность, агентность и практика. Ничего о нас без нас. Начать можно, например, с практик коллективного письма. Иначе мы снова окажемся в ситуации, где трое белых мужчин напишут за нас конституцию, по которой нам предложат жить.

Как на вашем родном языке будет «конституция»? Такой документ, постановление, который бы согласовывал многих разных людей друг с другом. Мне не нравится слово «конституция». Оно происходит от латинского constituo, «я устанавливаю». Но кто уполномочил устанавливать именно Я? Почему устанавливаешь не Ты, не Мы устанавливаем?

Кажется, нам нужно заново учиться практикам ассамблеи с представительни:цами всех, кого касается конституция, и вырабатывать такие концепты совместно — на практике. 

Наш основной вопрос, таким образом: как мы можем озвучить (проговорить, поделиться-с-другими) собственное (не)желание жизни вместе-с-другими в одном общем мире, населенном многими разными другими, отличающимися друг от друга по расе, этничности, культуре, религии, мировоззрению, гендеру, сексуальности, возрасту, любым иным принадлежностям, способностям и возможностям. 

Это не мир закона, это — утопия, многообразие в его одновременной всеохватности и не(у)местности.

Что может быть конституционной властью? 

Может ли быть ей миграция? Как в городе появляются люди без прав? Мы до сих пор живем в мире, где людям с миграционным опытом избирательные права нужно заслужить, заработать, пройти через капиталистическую селекцию и доказать свою worthiness. Что, если оглянуться и посмотреть по сторонам: а кого еще мы забыли в этой комнате? 

Worldlessness. Заброшенные в мир, враждебный по отношению к нам, мы рискуем потерять Других. Беженки и беженцы — по выражению Арендт, «авангард своих народов», — особенно осознают потерю сообщества и вместе с тем ответственность за его воссоздание или исправление. Сделать лучший мир — с чем не справились те, кто были до до них.

Возможно ли в новую конституцию включить, например, природу? И не в форме «мы заботимся о нашей природе» (скрывая эксплуатацию под видом токсичной заботы), а в форме агентности — придумать закон, где люди слушают природу и выстраивают свои действия в зависимости от природных ритмов, соизмеряясь с ландшафтами, а не «покоряя их»?

Я — ландшафт — Ты

Но и с нежностью тоже,
ведь мы — ландшафты, Тони,
отпечатанные по ним,
как вода рисует по камню перья.

Наши девочки вырастут в самих себя,
Черные Женщины
найдут свои противоречия
и полюбят их,
как я люблю тебя.

Одри Лорд

Глиссан предлагает рассматривать ландшафты и нас самих как их часть, как живой организм совместностей, который выстраивается в архипелаг связей. Это путешествие от обездвиживающего осознания мертвой закостенелой структуры несправедливых отношений власти к пространству изменений и другим изображениям мира, в которых существует пространство совместности.

Мысль Эдуарда Глиссана о ландшафтах:

«Сказать “я” — значит сказать “ландшафты”, потому что ландшафты — это не декорации, ландшафты — это персонажи. Ландшафты меняются и различаются [...] как целое может быть рассмотрено как серия разрывов, а не как гармония выровненных форм».

Это размышления в направлении вопроса: 

КАК ЖИТЬ ВМЕСТЕ?

Не страдать над белым листом одиноко, но благодарно использовать размышления многих других, кто развивал это направление или около него. Искать примеры и практики, на которые мы можем опираться. Они есть, и были, и могут быть опорой.

Для начала размышлений важно ощутить, что никто не остров, никто не од:на во всем этом Языке. Одной из частей архипелага размышлений Других есть понимание Эдварда Саида об изобретении понятия «Восток» (Orient) и архива стереотипов для доминирования и культурного и экономического экстрактивизма.

Саид обозначает проблему совместности как колониальную не-совместность и не сообщает о возможных выходах из этого удушающего пространства. Как верно заметил Саид, слово «Восток» (Orient) было изобретено на Западе без приглашения в разговор тех людей, которым дали этот лейбл. 

Подобный эксклюзивный язык разрабатывает специфические ландшафты и разговоры о них. Затем также эксклюзивно создает границы и правила существования в них. Это может быть прикрыто масками заботы, цивилизации, гуманизма. Но это все отсутствует под масками, лишь написано на них. Пустое множество слов. Сам принцип того, что ландшафт и язык разрабатываются в эксклюзивном ключе несколькими людьми без включения в разговор всех, кого он касается, — это и есть не-совместность. 

Это экспозиция интересов тех, у кого больше власти и привилегий, на жизнь Других (или субалтернов в языке Гаятри Спивак). Это не про жизнь вместе, это про выживание в условиях выгодных разработчикам этих ландшафтов, языков, правил.

«ориентализм является — а не только репрезентирует — важным измерением современной политико-интеллектуальной культуры, и в качестве такового имеет больше общего с “нашим” миром, нежели с Востоком».

Белые Линейки Не-Совместности

Как патриархат, капитализм, колониализм, национальное государство и гендер очень ловко создают сеть насилия и эксплуатации, перемешивая привилегии и страглы так ловко, что мы уже не способны работать с ними по отдельности? В этой части текста обозреваются лишь некоторые колониальные способы не-совместности. Таковых было множество: прямые линии штатов США и Австралии, Берлинская конференция по разделу Африканского континента, европейское разделение Ближнего Востока и многолетний апартеид в Палестине, советская ре-демаркация Центрально-Азиатских политических территорий и многие другие. Их объединяет схожая колониальная логика не-совместности — захват территорий и населения, их культурное и экономическое присваивание и переписывание, которое исходило из интереса и знания захватчика-колониста. Это не-совместность, потому что Другие не являются полноправными участни:цами этого процесса, но лишь ресурсом, который распределяют колонисты, или в лучшем случае принуждаются в «переговорах» принять безоговорочно позицию метрополии.

Имперская зрелость (ли?)

Османская империя владела и управляла землями на «Ближнем Востоке» к концу XIX века. После поражения в Первой мировой войне и серии внутренних конфликтов и войн империя распалась. Меньшая часть была организована в Турецкую Республику. Некоторые части, например Греция, объявили независимость, несмотря на желание Италии оставить их в сфере своего интереса. Остальные части были предметом спора Британской, Французской и Российской империй. Они заключили тайное Соглашение Сайкса — Пико (16 мая 1916 года), которое нарисовало на картах достаточно генеральные общие линии разделения интересов четырех империй (+ Италия со своими интересами в Греции). 

Часть этих планов осуществилась, часть была существенно переделана уже в Сан-Ремо четыре года спустя. В апреле 1920 года премьер-министры Великобритании, Франции и Италии собрались в Сан-Ремо, чтобы договориться о переразделе «Ближнего Востока». Британия получила мандат на Палестину, включая Трансиорданию, и еще один на Месопотамию (Ирак), а Франция получила мандат на Сирию, включая Ливан, и часть современной Турции. Мандаты Лиги Нации — это как будто бы Мир (Что за Мир? Кто такой Мир?) доверил «незрелые» нации «зрелым». Звучит дискриминационно. 

Так оно и было. Основной интерес раздела территорий проходил, как и на Африканском континенте на Берлинской «Конго» Конференции (1884 г.), по границам расположения ресурсов и предыдущих успешных территориальных захватов этими империями. В регионе Юго-Западной Азии и Северной Африки (SWANA) делили, например, нефть. 

Создание наций в СССР

агент контроля
это белый карандаш
пишущий
в одиночестве

Одри Лорд

Хочется поразмышлять-пофантазировать, а как мы вообще можем мыслить иначе? Не перераспределять существующие иерархии (москва-питер-москва), а глитчить их. 

Направления Белых Линий, распределяющих ресурсы планеты в пользу западных империй, потянулись и дальше. Следующий пример — это создание советских республик в Центральной Азии из Москвы в 1924 году. Тогда это был «Туркестан» на языке царских чиновников, но не только, некоторые из джадидов тоже использовали это обозначение для Центральной Азии. Фактически же это было сложное политическое пространство из нескольких ханств и родо-племенных союзов со своими историями, культурами, торговыми связями, которые были менее всего ориентированы на северного соседа Россию. Но колониальный акт произошел, Центральная Азия стала «Средней Азией», а потом и «советской». Историки дали ему название «Большая Игра», потому что вторым игроком в этом поле была Британская империя, которая имела планы развить свое присутствие на континенте из Индии и дальше на северо-запад.

На момент национального размежевания не все нации обладали пониманием себя как чего-то отдельного от других, тем более в рамках концепта "национальностей", а некоторые формировались искусственно. Заявленный Союз Республик из центра метрополии из Москвы создавал нации, переименовывал этносы, перемещал народы, расстреливал тех, кто стремился уйти от советской власти в Китай. В целом, «Союз» создавался из Москвы с учетом интересов к ресурсам захваченных Российской Империей земель без учета интересов тех, кого делили красные линии этого «Союза». 

Советское лего для управления мультиэтническим колонизированными людьми состояло из нескольких элементов: русификация, консолидация, ассимиляция, интеграция и репрессии. 

Логика экстрактивизма и центральной власти была доминирующей. Была исполнена не-совместность, так же, как и в случаях с западными империями. Для оправдания этих колониальных действий каждая из империй маскировала их под прогрессивистские освободительные нарративы. В СССР говорили об антиимпериализме на фасадах, опоры же их структуры были полностью пронизаны колониальными процессами с самого основания большевистской власти: захват и удержание земель военной силой, централизованное силовое подчинение центру (метрополии), эксплуатация природных ресурсов и нативного населения в интересах центрального колониального аппарата власти, эпистемициды, массовые депортации по этническому признаку и множество других.

В Центральной Азии такой колониальный подход к переделу этого пространства произвел множество конфликтов из-за ресурсов, в первую очередь воды (реки, оросительные каналы), которая до сих пор является конфликтным полем между центрально-азиатскими странами.

Союз, которого не было

Советский Союз — одна из самых страшных империй. Я — субалтерн, и вздрагиваю каждый раз, когда он проступает самыми темными силуэтами на стенах той красной крепости, которую мы видим в нашем общем кошмаре. Может, этот страх поможет нам проснуться?

Мифический союз независимых республик с ленинским правом на самоопределение народов никогда не существовал. Через революцию и социальные эксперименты произошел транзит власти от Российской Империи к Империи Советской. СССР производил идеологию антикапиталистического и антиимпериального государства-федерации, которым так и не смог стать. Это осталось слоганами на фасадах, внутри же эта структура была создана и все 70 лет существовала именно как колониальный проект подчинения народов и их территорий — в том числе посредством экстрактивных практик и стирания культур и языков коренных народов. 

«Главным побудительным мотивом размежевания было стремление советского руководства предотвратить потенциальную угрозу, исходившую от панисламизма и пантюркизма как антисоветских проектов, — пишет Камолудин Абдуллаев в исследовании “От Синьцзяна до Хорасана” (2009). — Помимо того, что тюркская солидарность раскололась на “национальные квартиры”, в регионе возник Таджикистан — единственная нетюркская республика региона. [...] национально-территориальное размежевание 1924 г. было спланировано и проведено Центром. Среднеазиатские нации были провозглашены “детьми Октября” и отныне были обязаны своим становлением большевикам и русским. Наспех проведенные границы и дальнейшая советская политика превратили таджиков, узбеков и другие народы из мирных соседей в непримиримых соперников. Национальным элитам региона приходилось вступать в нешуточные баталии друг с другом из-за скудных ресурсов и благосклонности Кремля».

Сравнивая с тем, что пишет Мадина Тлостанова. Ориентализм российской/советской империи — инаковленный, поскольку обусловлен вторичным европоцентризмом (2009). Колеблясь между империей и субалтерном, Россия настолько грезит гегемонией (культурной, милитаристской, ценностной, — неважно), что готова задушить внутреннего угнетенного. И чем сильнее это желание, тем изощреннее ее внутренние колониальные практики по отношению к Другим, тем обширнее и брутальнее ее экспансия. 

Во время национального-территориального размежевания Москва разделяла некоторые народы: например, осетины были разделены на две республики, а адыги разделены на адыгейцев, кабардинцев и черкесов. Ираноязычное население Туркестана было выделено в нацию таджиков, и их письмо было изменено на кириллицу. Другие этносы сливались в одну нацию. Так, сваны и мегрелы были присоединены к грузинам, памирские народы — к таджикам, мокшане и эрзяне стали мордовцами. Потомков смешанных браков таджиков и узбеков назвали сартами, и затем их, каракалпаков, арабские меньшинства присоединили к узбекам в процессе «консолидации» несколько лет спустя, в 1936-м. Некоторые национальные идентичности буквально конструировались метрополией (Москвой) на месте, так как одной гомогенной идентичности — например, «узбек», «каракалпак» или «сарт», — не было. 

«В полиэтническом Дагестане на Северном Кавказе, по данным переписи 1926 года, насчитывалось более тридцати коренных национальностей. В 1959 году из них осталось только десять, как отметил один из российских этнографов».

Это были сложные, текучие идентичности. Чаще идентичность определялась по месту рождения: «бухоролик» — бухарский/из Бухары, либо по религиозной принадлежности: «мусулмон» — мусульманин, и т. д. «[В] Центральной Азии советские категории национальности не всегда находили отклик у людей, которые исторически определяли себя исходя из религии, рода, региона или образа жизни (кочевой или оседлый)». Названия некоторых этносов подверглись переименованиям: ламутов назвали эвенами, вогулов — манси, гиляков — нивхами. Причем процесс всесоюзной русификации и гомогенизации требовал развитого аппарата репрессий. Потому что смешанная идентичность — это всегда склонность к неповиновению. Мы живем в мире с насилием чистых форм. Смешанная идентичность — гендерная, этническая, любая — опасность для национального государства. Потому что it never fits.

Иначе возможно. Вопросы статусам-кво

Если репрессивные структуры такие комплексные, то почему сопротивление им должно быть «простым» и «чистым»? Как нам всем выйти из этой колониальной структуры в модусе “exit”, когда мы комплексно посмотрим на ловушку, в которой мы оказались? Что делать с ловушкой национального государства, когда империи распадаются на национальные государства, а национальные государства снова пересобираются в неоимперии? 

Движение Неприсоединения, объединившее более 120 стран мира, разрабатывало альтернативные способы совместности. Гаитянская революция и панафриканизм, киломбизмо, — все эти движения предлагают формы сотрудничества, в которых действительно развиваются идеи совместности, принимающие во внимание разности и разнообразие, в отличие от эксклюзивного имперского клуба «Мир», который от лица колониальных держав говорит за всех, удерживая мир военными, политическими и экономическими инструментами подчинения. Все эти движения наполнены идеями, контекстами и проблемами, которые уже описаны во множестве книг,  поместить в этот текст это невозможно, поэтому мы сконцентрируемся коротко на одной из них — киломбизмо. 

Киломбизмо — протодемократические сообщества

История этого движения основывается на практиках освобождения и эгалитарной самоорганизации. Киломбо — это название укрепленных поселений людей, сбежавших с рабовладельческих плантаций (maroon). В борьбе за свою жизнь и свободу они организовывали общины в лесах Пернамбуку (Бразилия) и других местах — независимые экономически и политически. Одна из таких общин основала Республику Пальмарес, которая просуществовала около 100 лет (1605–1694), до уничтожения Португальской империей. По всему пространству Abya Yala (Южная Америка + южная часть Северной Америки) было множество таких коммун и движений: quilombos (Бразилия), cumbes (Венесуэла), palenques (Куба и Колумбия), cimarrones (Мексика), maroon communities (Ямайка и США).

Философия киломбизмо была разработана бразильским художником, писателем и политиком Абдиасом Нассименто (1914–2011), который определил киломбо-сообщества, созданные бежавшими и освобожденными порабощенными людьми, как общества «дружеского и свободного воссоединения; солидарности, совместности и жизненно важного сплочения». Традиция борьбы и сопротивления киломбис существует по всей Америке начиная с первых десятилетий 1500-х годов, когда порабощенное африканское население отказалось подчиниться европейской колонизации и угнетению и основало новые эгалитарные протодемократические формы государственности и организации. Киломбистский демократический эгалитарный опыт учитывает расы, классы, гендер, религию, политику, правосудие, образование, культуру, — все проявления жизни в обществе и различные уровни власти в государственных и частных институтах.

Нассименто создал философский манифест Киломбизмо и описал более чем пятисотлетний опыт этого движения. Он предложил собрать Конгресс (CONGRESS OF BLACK CULTURE IN THE AMERICAS) для создания пространства включенности всех участни:ц общества через разные механики участия и представительства. Прошло как минимум два таких Конгресса. И сейчас начинаются разговоры о создании Конституции Киломбизмо, которая может быть разработана только через эгалитарные демократические механизмы, а не колониальными эксклюзивными методами, когда фантазия о сохранении своих привилегий создает документы и структуры не-совместности. 

Киломбизмо воплощает антиимпериалистическую борьбу, глубоко связанную с различными направлениями панафриканистского движения, и поддерживает радикальную солидарность со всеми народами мира, которые борются против эксплуатации, угнетения и бедности, а также неравенства по признаку расы, цвета кожи, пола, религии или идеологии. Как поиск и опыт освобождения от колониализма, а также как практика солидарности во имя взаимного освобождения, киломбистский проект не может быть отделен от продолжающейся освободительной борьбы коренных народов по всему миру.

Зрелые бывшие но не очень

Можем ли мы говорить друг с по:другами как партнер:ки, разворачивая открыто наши перемешанные привилегии и показывая уязвимости, выравнивая этот баланс? Можем ли мы при разговоре о колонизации и деколонизации избежать практики виктимизации (и само-виктимизации)? Возможно ли выйти из этого сумасшедшего треугольника Карпмана мирового масштаба? 

Что значит «незрелые» нации? Звучит как сумма нескольких дискриминаций сразу — национализм, эйджизм, расизм, но в масштабе этносов и наций. Так и есть, мультидискриминации с выгодой для большого капитала. В этом же поле лежат другие европоцентричные концепты о территориях экспансионистских интересов западных империй: «Страны Третьего Мира», «Неразвитые страны», «Восток», «Новый Свет» и пр. 

Этот дегуманизирующий язык утверждает, что европейские общества развились до высшего пика развития цивилизации — национальных государств. В этом еще виднелся выход из уже сложно принимаемой этики имперскости, уже было не ок быть империей. Это никак не сходилось с гуманистическим проектом, как и работорговля. И вот тут и пролегает старая линия различий — почему-то западные империи оказались достаточно развитые, зрелые, «первые», «просвещенные» для своей национальной независимости. 

А те, что были колонизированы, по мнению вчера-империй-сегодня-национальных-государств, оказались недостаточно зрелыми для того, чтобы стать независимым национальным государством. Им Мир (кто?) через Лигу Наций не дал разрешение на то, чтобы стать национальным государством. Но Мир (опять?) дал мандат «зрелым» национальным государствам Великобритании и Франции на управление этими «незрелыми» обществами и право на добычу, чрезмерную эксплуатацию природных ресурсов и другие экстрактивные практики. А как Мир (sic!) оценил зрелость Британии, или России, или Франции как нации? Как этот же Мир через Лигу Наций дал право Британии быть национальным государством? Никак, в общем-то. Лига Наций — это союз империй, по большей части (+ государств Латинской Америки и Азии, независимых от европейских империй на тот момент). Союз по распределению бывших колоний. Этот Мир как будто бы и не мир вовсе, а?

Кто такой Мир? Who the World is Fuck?

Этимология другого понятия, важного для жизни-вместе, — общественный договор — связана с речью и говорением друг с другом, способностью до-говариваться. Так что в первую очередь такой договор — это достижение общности в речи, совершившийся диа- и полилог.

Говорить — значит существовать исключительно для Другого (Франц Фанон).

Концепты, разработанные много веков назад, больше не работают (а работали ли они хоть когда-нибудь?). Чарльз Миллс в книге «Расовый контракт» (1997) пишет о том, что вся наша теория общественного договора, вся наша философия сконструирована очень узкой группой белых мужчин. «Общественный договор» никогда не строился по принципу договора всех людей со всеми, он строился по принципу договора белых мужчин с белыми мужчинами, а другие группы (например, женщины или небелые люди) просто в этот договор не были включены. Этот договор строился совсем на других, невидимых и непрописанных принципах. Договор, который по-настоящему когда-либо работал, был не общественным, а racial.Концепты, придуманные много веков назад несколькими белыми мужчинами, настолько  сильно определяют наше общество сегодня, что кажется совершенно невозможным помыслить новый способ договора и общественного устройства. Просто задумайтесь на секунду, если вам снова захочется сослаться на тех же самых Гоббса, Локка, и Канта при разговоре о конституци или о социальном договоре. Продолжая цитировать эти идеи, особенно при разговорах о конституциях (на многочисленных конференциях), мы продолжаем воспроизводство насильственного знания и миропорядка, который не включает очень много разных групп. А включал ли он их когда-нибудь? Только представьте, сколько перспектив женщин-философов, сколько других концептов и идей  никогда не были включены в систему знания? Неудивительно, что нас всех тошнит при разговоре об общественном договоре — потому что он нас никогда не включал, и продолжает это делать.

Сразу становится страшно-понятно, что вся система мирового правосудия, а также слова и концепты, которыми мы оперируем в газетах и новостях, воспроизводят и закрепляют уже сложившуюся систему. Похоже, единственный принцип, объединяющий большинство современных институтов власти и методов общественной организации звучит так: «Включай одних, исключай других». Не “Justice”, а “Just Us”.  Если структуры видимые, мы можем с ними что-то делать, но что делать, если структуры доминирования становятся невидимыми?

Так кто такой «Мир», который раздавал мандаты после Первой мировой войны, кто такой «Мир», который организует международные организации, суды? Международный уголовный суд в европейском городе Гааге в 2024 году впервые за историю этого «Мира» и «международных мировых организаций» создал прецедент, «когда прокурор МУС запросил ордер на арест лидера близкого союзника Запада». Думаю, что ответ на этот вопрос уже дал Эдвард Саид, «Мир» — это коалиция западных империй, которые доминируют благодаря нескольким сотням лет колониальной диктатуры и экстрактивизма, и этот избранный клуб называет себя «Миром» и диктует свои условия большинству жителей планеты Земля. Это утверждение Саида актуально до сих пор. Недавно в интервью CNN прокурор МУС Карим Хан рассказал, что ряд избранных западных лидеров были «очень откровенны» с ним, когда он готовился выдать ордера на арест военных преступников Беньямина Нетаньяху и Йоава Галанта.

«Этот [Международный уголовный] суд создан для Африки и для таких головорезов, как Путин», — так сказал ему один из высокопоставленных руководителей. «Международные организации» были созданы и сконструированы таким образом, чтобы поддерживать баланс власти на планете выгодным для так называемого эксклюзивного империального клуба «Мир» и наказывать его противников и всех, кого сочтут лишними.

Даже пример того, как слова «экстремизм» и «терроризм» стали применяться для ограничения и запугивания определенной группы, выбери любую, в зависимости от контекста, — к женщинам за написание пьесы «Финист Ясный Сокол», к квир-людям или деколониальным инициативам в россии, к художни:цам и активист:кам в Германии, если они выступают против геноцида в Газе или, например, к Letzte Generation за радикальные методы экоактивизма. Эти термины размылись медиаповесткой, делая возможным угнетение любой несогласной группы только посредством того, что они получают лейбл «экстремистской». И тут не обошлось без колониальности.Совет безопасности ООН, состоящий только из Китая, России, США, Франции и Великобритании (все колониальные или постколониальные powers, ха), последовательно и постепенно принял ряд резолюций, которые сделали возможным использование слова «терроризм» в репрессивном смысле. Так и получилось, что термин «терроризм», изначально применявшийся в большинстве своем к действиям государств в смысле «государственный терроризм», стал применяться к совершенно разным группам и превратился в инструмент колониального угнетения.

Этот термин накопил долгую историю использования в качестве политической и правовой категории для делегитимации антиколониального сопротивления и для категоризации не подчиняющихся колонизированных субъектов, а современное дискурсивное использование термина «терроризм» имеет еще и расовые коннотации и часто ассоциируется с небелыми людьми. Это пример того, как узкая группа государств (их 5) закрепила и определила, что такое «экстремизм/терроризм», для другого мира. И как потом этот термин стал применяться уже не для государств, а для людей.

…

«Мир», ты к/что?

Пространства Совместности

(Радикальная) интерсекциональность, или можно ли как-то по-другому?

Мы не знаем.

Но мы будем цитировать Батлер о том, что, возможно, дело сейчас только за поэтами, которые могли бы помыслить новые холистические принципы организации общества.

Выходить из этих иерархий: концепт "ex-colonialism", от слова exit, примерно про то, что мы все вместе оказались в одной колониальной ситуации и нам нужно всем вместе из этой ситуации выходить. Это станет возможным, только если мы будем комплексно пересматривать сложившиеся иерархии, а не смещать их с одной точки на другую. Нам нужно (отчаянно!) новое воображение, чтобы смочь помыслить это по-другому. 

Имперское доминирование с масками и без занимает своими интересами не только поле власти, но также и медиаполе, пространство воображения и изображений будущего. Это производит впечатление, что они действительно «Мир» и они повсеместны. За этими громкими медиафасадами и институциями производства знаний нелегко заметить, что мир гораздо больше и разнообразнее «Мира». И есть альтернативные формы совместности, которые имеют уже свою историю развития и большой опыт.  

Как заметить других и прежде, чем производить Общее Пространство, произвести инклюзивное Пространство, в котором будут разные агенты производства идей совместности и способы принимать общие решения?

Ничего о нас без нас.

Выходом кажется интерсекциональность. Интерсекциональность и включенность. Только перемешивая квир-оптики, фем-оптики, оптики анти-эйблизма, оптики природы, зверей, детей, чувственное и эмоциональное знание, перспективы разных этнических групп и индигенное знание, мы сможем хоть на чуть приблизиться к практике коливинга.

Но мало только иметь эти оптики, важно еще их практиковать и создавать такие пространства для включенности и голосов. Не для представленности, а для участия.

И все громче звучат голоса представитель:ниц коренных ​народов… Я верю, что в какой-то момент они зазвучат настолько громко, что их будет невозможно игнорировать. Но это не крик о помощи или призыв к тому, чтобы нас заметили и учли. Это голос самоутверждающей ярости, раз и навсегда подтверждающей, что мы можем говорить сами, о себе и за себя.  

Практики воображения, совместности, сомнений, инклюзивности, уважения, кооперации, слушания, принятия. Такие практики нам необходимы, вместо шахматных перестановок одних моно-москвичей на других. Опыт иных сообществ и действительных совместностей существует. Опираясь на него, на воображение и открытость, важно создавать в первую очередь пространства совместности и затем уже переходить к совместной разработке каких-либо договоренностей для Жизни Вместе.

Утопия — это мы в движении

Кому же принадлежит утопия? Где будем жить мы совместно, если образы будущего разрабатывает государство, или невидимая рука рынка, или илонмаск, или гбцм? Чтобы вообразить разнообразный мир, мы должны мыслить утопично — это и есть путь к иным пространствам, где есть Совместности.

Кому принадлежит утопия? нам! Важно создавать альтернативные образы Будущего. Важно не только Мыслить, а еще и говорить о будущем. 

Утопия — это не объект и не цель. Это не мечта. Утопия — это то, чего нам не хватает в мире. Наша утопия — это поиск взаимосвязи и комплексности, но так, чтобы мы не забывали ни об одном из компонентов мира, когда думаем о “мире”. И поэтому в нашем сегодняшнем мире утопия никогда не бывает завершенной. Это то, чего недостаточно. [...] мы способны понять утопию как бесконечную потребность, потому что, когда потребность нескончаема, она перестает быть потребностью, которая развращает, и потребностью, которая угнетает. Она становится необходимостью, насущностью, которая освобождает

Эдуард Глиссан

Дистопическое мышление позволяет нам предсказать worst case scenario, риски и самый худший вариант. Но одновременно оно очень легко инструментализируется с помощью страха и апокалиптических нарративов вроде «мы все летим в тартарары, поэтому срочно надо бежать, копить, спасать, спасаться, что-то делать, аааа-ааа-аа».  

Утопическое же мышление — это то, что остается во времена, когда все вокруг меняется и ломается с сумасшедшей скоростью. Если мы живем в период перемен, когда ломаются очень старые и устойчивые, можно даже сказать, закостенелые иерархические структуры, то нам остается только нестись через эту круговерть и воображать. Воображать какие-то новые способы совместности. Чтобы потом это воображение привело к самым первые шаги в другом направлении. Потому что утопическое воображение и есть самая устойчивая штука. 

И если размышления Глиссана могут показаться абстрактными, то их усиляет и конкретизирует Эдуард Галеано:

«Утопия видна на горизонте. Подхожу на пару шагов ближе, она становится на два шага дальше. Прохожу еще десять шагов, и еще на десять шагов отодвигается горизонт. Сколько бы я ни шел, эта кривая линия недостижима. Так в чем же смысл утопии? Суть в том, чтобы продолжать идти».

Утопия принадлежит oppressed & subaltern, поэтому важно нам самим об этой утопии думать, воображать и говорить. Иначе так и будет получаться, что о нас опять скажут какие-нибудь другие. Пространство воображения наших утопий — это одно из пространств Совместности, где есть одно из мест для тех, кого колониальные системы подавляли, стирали, депортировали, русссифицировали, интегрировали. Утопическое мышление позволяет сделать еще один шаг и идти Вместе далеко и долго.

Господские средства никогда не разрушат дом господина. 
Они позволяют ненадолго обыграть его в его же игре, 
но они никогда не позволят нам осуществить настоящие перемены. 

 Одри Лорд

Credits and references:

Автор:ки смешанного текста: Денис Есаков, Коля Нахшунов, Марина Солнцева
Авторка визуального эссе: Олеся Гонсеровская
Коррекор: Никита Сунгатов
Выпускающая редакторка: Анна Михеева
Авторка английского перевода: Саша Зубрицкая
Участник обсуждений и автор сопроводительных комментариев: Джавохир Нематов

Вдохновляющие тексты, которые использовались в качестве инструментов для полилога в ходе написания и обсуждения:

1. "O Quilombismo" — Exhibition at HKW
2. Said, Edward W. (1978). "Orientalism"
3. Glissant, Édouard and Obrist, Hans Ulrich (2021). "The Archipelago Conversations". Isolarii
4. Spivak, Gayatri Chakravorty. (2010) Can the Subaltern Speak? Reflections on the History of an Idea.
5. Edgar, Adrienne. (2022). "Intermarriage and the Friendship of Peoples: Ethnic Mixing in Soviet Central Asia"
6. Мингбаев, Нурали. "«Размежеванная» Центральная Азия и трудности региональной интеграции". CAAN
7. "Decolonizing Constitutionalism Beyond False or Impossible Promises". (2024)
8. Cachalia, Firoz. (2018). "Democratic constitutionalism in the time of the postcolony: beyond triumph and betrayal"