Нельзя сказать, что в современных недемократических странах люди лишены свободной воли, а в демократических — обладают ею.

Вообще, дело не столько в политическом профиле государства и его власти, сколько в общественном и месте обычного человека в нем. Фактически, воля есть у каждого гражданина, но общественный дискурс стремится завладеть этой волей и направить ее в свое русло. Согласно Фромму, немцы отдали свою свободную волю Гитлеру на четкое и ясное видение перспектив страны и ее экономического развития, ради слияния в одно целое связанное общество против пугающего индивидуализма в послекризисный период. В этом смысле, быть одним чем-то вместо постоянного выбора для себя скатывается, как мы видим на практике в тоталитаризм или авторитаризм (в СССР одно единое целое общество положительно воспринималось гражданами как единение, его мощь становилась их мощью, через внешнеполитические успехи СССР граждане чувствовали себя сильнее и мощнее, при том, что сами испытывали дефицит и поражение в правах). Вообще, эта глухость к собственным потребностям ради общественного блага напоминает те же неплодотворные проявления симбиоза, описанные Фроммом в «Человек для себя». Собственноручно отдать свою свободную волю (но даже и в этом случае, как пишет Франкл , у человека в любом случае остается пространство для свободы, хотя бы в отношении к событию, чего, например, не наблюдается у советского и человека в авторитарных режимах — «все равно они сделают так, как хотят», «все куплено», «они — награбят себе») государству, которое буквально начинает сходить с ума от обладания таким сокровищем и начинает хотеть еще и еще. Именно поэтому в странах, которые двигаются от авторитаризма, идет постепенное отвоевание свободной воли гражданина, но это не может быть сделано инъекцией демократических институтов извне или идеологией извне (в этом смысле, марксистская идеология для нового российского государства была этой прививкой, но в итоге сама же марксистская идеология и пала первой жертвой — еще в 1930 прекратились исследования по марксизму, система закостенела и чахла плоть до 1985).

Мишель де Серто говорит о стратегиях и тактиках вообще и потребляющих в частности. Безусловно, передача своей свободной воли гражданином государству осуществляется с целью получить определенную выгоду, и это достаточно очевидно, что некоторые называют это общественным договором с властью (в примере для России и ее долларовых нефтяных доходах). Но дело не в благах, иначе при их падении волю бы вернули. Почему создались такие условия, что миллионы людей выбрали такую стратегию? Почему в других странах они не выбирали подобным образом? Как поступали люди, где не было такой выгоды?

При этом также остается малописанными стратегии людей, отдавших свою свободную волю: это примыкание к государственным отросткам (организациям, выплатам), это подавление критики «кормящего», это внутренняя эмиграция. Недавно франко-немецкий канал ARTE сделал фильм про россиян, принимавших активное участие в митинге на Болотной площади. Их стратегией стал уход в свой частный бизнес, в свои интеллектуальные круги. Нам кажется, что вот эти постоянно воспроизводимые практики в долгосрочной перспективе гораздо эффективнее и полезнее для российского общества, чем выступления и митинги, где человек оказывается в неравном бою с элементами государственной власти принуждения и насилия. В этом смысле, отсутствие конкурирующего плодотворного дискурса в обществе заменяется государственным, противостоять которому сложно: так как ресурсы у него обширные, то общепринятые средства проявления неприятия населением решение власти (митинги и протесты) становятся по сути, ловушкой: власть, манипулируя и провоцируя, удачно срезает слой за слоем. И действительно: «Эта работа и ее процедуры невидимы лишь оттуда, где, заняв позицию класса, «отличающегося» от всех остальных, наблюдение схватывает только отношение между тем, что оно хочет произвести и тем, что ему сопротивляется» .

Довольно банально утверждать, что в странах, где граждане не могут получить выгоду, «продав» свою свободу за блага, существует более плодотворные отношения. Стало быть, не в этом благе суть. В конце концов, все в итоге получают разное: пропагандисты, пропагандируя страну и ругая мир, имеют достаточно средств, чтобы путешествовать по этому миру. Большая часть населения же — получает все меньше и меньше в таких системах, потому что они неэффективны на долгую перспективу, а желания меняться у них нет. Фромм писал, что свободу поменяли не на блага, а на ответ, вместо мучительного поиска ответа каждый день. И это верно там, где есть четкая идеология и желание быть с обществом. Но вот для обществ, которые с одной стороны разнородны, но не индивидуалистичны, рыхлы, когда массу можно собрать за которое время для пропаганды, и уже завтра она распадается, вопрос остается открытым.

Ответ также не в том, что люди добровольно отдали волю, как в случае с Германией 1930-х. Очевидно, никто ее не забирал с момента распада СССР на всем пространстве СССР. Можно заключить, что мы до сих пор наблюдаем распад СССР в замедленной съемке: часть за частью откалываются страны в таком порядке: Прибалтика, Грузия, Украина…И также можно заключить, что восстановление свободной воли происходит постепенно.

Что необходимо для свободной воли? Само наличие, а потом и неприкосновенность частной собственности и только потом неприкосновенность личности. Свободная воля должна применяться к чему-то извне, хотя сам человек является ее источником, он не может осуществлять ее применительно к себе, но — к имуществу. Лишение собственности крупных компаний и мелких лавочников — шаги для стирания свободной воли; наличие множества собственников в совершенно разных сферах — способствует свободной воле. Возвращение свободной воли — это возвращение своей собственности, не только когда-то взятой как имущество, но и отнятых или ограниченных прав на нее.

Экономика является слепком общества, двигая ее, меняешь картинку самого общества. Культура и идеи (особенно занесенные извне) — являются мобилизационным фактором, позволяющим в которое время охватить больше количество людей, но слабым фактором, так как не предполагает изменения в экономике. Государственный дискурс, государственная пропаганда держатся на мощных инструментах, за которые надо платить (СМИ, полиция и другие), и это тоже экономика. Не будет государство спонсировать СМИ, достаточно финансировать полицию и военных — никто не будет воспроизводить государственный дискурс.

В этом смысле примечательна мобилизационная роль общественных вне властных дискурсов, основанных на выбранных конкретных моментах истории, подвигах людей, символах и прочем. Кажется, что идеи двигают людьми. Но если копнуть глубже, то увидишь, что захваченные этими общественным дискурсами люди восприняли их потому, что они связаны с независимостью, и не в последнюю роль независимостью экономической. Подверженные же государственному дискурсу люди тоже стремятся к экономической независимости, только они забывают, что у этой экономической независимости один источник, и у этого источника есть элементы принуждения и насилия. Но само по себе государство не является демоном: в свободных открытых конкурентных обществах оно помогает гражданам заботиться самим о себе.

Некоторым странам удалось сразу же после распада вернуть свободную волю, и при этом на противопоставлении с внешним (СССР/Прибалтика, например), сделать это было легче. Труднее — СССР/Украина, и неимоверно трудно — СССР/Россия.

Абстрагирование, отделение — «мы»/«они» помогает в решении этой проблемы: для близких стран, или для одной и той же страны — это измерение себя в прошлом и себя в настоящем, а именно — историческая память. Память вообще, это не столько идеи (их никто не помнит), а сколько фиксация экономических или других объективных факторов. Страны, которые не рефлексируют над прошлым в масштабах целой страны (а не узкого круга элиты), замыкаются сами в себе и производят таких же не рефлексирующих граждан. И дело тут не в достижении правды или истины, наоборот, авторитарные страны даже в этой исторической памяти хотят найти и пригвоздить на стену единственно правильное понимание. Тут важен процесс, который проходят элиты в разных городах, граждане в разные регионах по осознанию себя как части общества тогда и через это — сейчас.

Отсутствие проговаривания семейной истории, всегда (!) связанной с собственностью, не создает основы для осознания своей гражданственности (связи себя как человека с обществом и государством), и впоследствии, такой человек приходит к решению отдать свою свободную волю, и впоследствии, свободу, как ненужную, ведь частное заменяется коллективным государственным — государству. Невысказанность лишает языка, отсутствие желания высказаться — забирает последние капли свободной воли. Когда вам нечего сказать о семье (в нескольких поколениях), вам нечего сказать и о себе, и значит, вы — молчите. Раз вы молчите, то вас не слушают, и вас — нет.