Маленького Томаса я встретил задолго до того, как узнал об искусствоведческом термине “художник-аутсайдер”. Бомжеватого вида старик с носом цвета спелой сливы сидел неподалеку от стихийного рынка во Львове, где продают старые пластинки, значки и прочий антиквариат. Маленький Томас (так он почему-то называл себя) вполголоса бубнил себе под нос и рисовал. Холстом ему служила, по-моему, крышка от обувной коробки. Рядом, на сумках с пожитками, лежала законченная культурная продукция бездомного мастера кисти: что-то среднее между живописью действия и арт брют. Почти все — на дрянном картоне или фанерных листах.

К аутсайдерскому относили творчество душевнобольных, сектантов, бездомных, преступников, самоучек, кустарей, “художников по воскресеньям”…

Творчество дилетантов в последние годы неизменно пользуется большим успехом. В снобском Нью-Йорке, к примеру, в начале этого года прошла уже 25-я, юбилейная ярмарка Outsider Art Fair. Моду искушенной публики на маленьких томасов объяснить очень легко: уставший от типового концептуального арт-продукта зритель всегда с большой охотой бежит на выставку, на которой не нужно считывать скрытые смыслы и решать сложные авторские ребусы. Между тем вокруг понятия outsider art, введенного в обиход в начале 70-х годов прошлого столетия, и сейчас не утихают дебаты о том, кого же считать художниками-аутсайдерами. В разное время к ним относили душевнобольных, сектантов, бездомных, зеков, самоучек-автодидактов, кустарей из народной глубинки, “художников по воскресеньям”, неинституционализированных и с культурной конъюнктурой никак не связанных. Считается, что в naïveté непременно должен быть заметен необоримый императив автора к творчеству, а также отсутствие каких-либо намеков на рефлексию. В связи с этим в искусствоведческом “наивном” дискурсе очень часто можно встретить романтический пафос чистоты и вне-временности.

В столичном Мыстецком Арсенале провели большую выставку украинского наива под простым, но обязывающим лозунгом “Чистое искусство”. Именно так: обязывающим и рискованным. Ведь зритель наш в массе своей еще мыслит по старинке простыми бинарными оппозициями, и он наверняка спросит себя, прочтя такое название: если есть чистое, то, наверное, есть и нечистое? Если под чистым понимается искусство сельских блаженных, то, выходит, “грязное” искусство — это все современное и городское? И вот в чем проблема: даже беглый осмотр экспозиции способен подкрепить это, казалось бы, заведомо неверное рассуждение, определенными аргументами. Сама экспозиция построена так, что зрителю может показаться, будто бы оппозиция “чисто-нечисто” в искусстве имеет право на жизнь.

Эту мысль позволю себе пояснить более развернуто. Нетрудно заметить, что “Чистое искусство” получилось откровенно однобоким. За редким исключением представленные работы сюжетно сосредоточены на образах и архетипах сельского и фольклорного происхождения. Неужели в коллекциях Национального художественного музея, Национального музея народного декоративного искусства и прочих государственных институций, содействовавших организации выставки, не нашлось ничего другого? Не умаляя важности этнографической поэтики, рискну предположить, что горизонт украинского наива гораздо шире. Однако вместо кропотливого поиска маленьких томасов, кураторы “Чистого искусства” решили сделать концептуальный ход и, заполнив пространственные лакуны “инсайдерским” контентом, объявить получившееся вульгарное общежитие “диалогом”.

Полотно Арсена Савадова рядом с рисунками Марии Примаченко превратилось в хищный пылесос

Упорно не желая учиться на ошибках более опытных коллег (вспомним нашумевшие проекты Magiciens de la terre в центре Помпиду и Примитивизм в МоМА), наши кураторы продолжают наступать на те же самые грабли. Стоило повесить огромное полотно Савадова рядом с рисунками Марии Примаченко, как оно превратилось в хищный пылесос, безжалостно засасывающий сказочных монстров художницы в свои модернисткие недра. Никаким диалогом тут и не пахнет. Марии Примаченко сказать Арсену Савадову решительно нечего. Мона Лиза с картонки Жоры Кочегара из Одессы не более склонна к общению с Григорием Сковородой с полотна Александра Ройтбурда, чем карибский дикарь в набедренной повязке — к общению с антропологом.

Если рассматривать препарированные до состояния палимпсеста дореволюционные фотографии Владислава Краснощека (серия “Негативы хранятся”) сами по себе, вне контекста, навязанного проектом Арсенала, впечатление будет, скорее, позитивным. Встроенная же в нарратив выставки, эта работа смотрится очень отстранённо. Краснощек — не единственный харьковчанин на “Чистом искусстве”. За интересом к примитиву застукали и других харьковских фотографов. Среди них Евгений Павлов и Владимир Шапошников. На чем построена беседа их проекта “Другое небо” с лубочными натюрмортами полтавских кустарей — остается загадкой.

К огромному сожалению, в Арсенале очень мало было представлено наших самодеятельных художников, которым кураторы не стали навязывать диалог с модернистами. От зрительного контакта с ростовыми портретами Панаса и Якилины Ярмоленко потому и дерёт мороз по коже, что нигде вокруг не наблюдается ни одного ройтбурдовского или савадовского шедевра. Если и возможно на “Чистом искусстве” почувствовать тот самый Аутсайд, перманентное и зачастую травматичное переживание которого несет в себе художник-аутсайдер, то этот опыт реализуем только от созерцания работ Ярмоленко, вне всяких попыток сравнения или сопоставления.

То, что для авангарда было орудием разрушения и трансгрессии, для пациента психиатрической клиники является средством обретения хрупкого и кратковременного состояния баланса и душевной стабильности

Но разве модернисткие произведения не могут находиться рядом с анонимной народной картиной на том лишь только основании, что увлечение авангардистов наивной живописью, — известный факт? Здесь крайне важно напомнить, что увлечение это, по всей видимости, было следствием изначально неверного понимания самой сущности феномена наивного искусства. То, что для авангарда было орудием разрушения и трансгрессии, для пациента психиатрической клиники является средством обретения хрупкого и кратковременного состояния баланса и душевной стабильности.

В этой статье я отнюдь не пытался доказать невозможность диалога современного и народного искусства. Я всего-навсего скептичен относительно самой кураторской предпосылки, разделяющей художников на инсайдеров и аутсайдеров и требующей общения одних с другими. Все приведенные на экспозиции в Арсенале примеры таких “диалогов” выглядят не только неубедительно, но и создают помехи для восприятия того самого чистого творчества, ради манифестации которого, очевидно, и задумывалась эта выставка.