The Other Man

Из сборника «Простые истории с Холмов» (Plain Tales from the Hills, 1888)

Перевод с английского Э. Бартенева

И Земля больна, и с небес лишь хмарь,
И насквозь лесá дождь сгноил, —
Мертвец к невесте поехал встарь,
Визитом любовь почтил.
Старинная баллада.

В далеких «семидесятых», до того, как в Симле построили какие-либо государственные учреждения, а планы на широкую дорогу вокруг холма Джакко еще ютились в ящиках для корреспонденции в хибарах Департамента Общественных Работ, — родители заставили мисс Гоурей выйти замуж за полковника Шрайдерлинга. Вряд ли он был старше ее более, чем лет на тридцать пять; а так как он содержал дом за двести рупий в месяц и был, к тому же, при деньгах, то жил в достатке. Он был из породы добродетельных людей и в холодную пору страдал от легочных недомоганий, а в жару болтался на волоске от теплового удара, но всего этого было недостаточно, чтобы его убить.

Поймите, я не обвиняю Шрайдерлинга. В меру своих сил он был хорошим мужем, характер у него портился лишь когда он нуждался в уходе. А  случалось это в каждом месяце дней эдак по семнадцать. В денежных делах со своей женой он бывал почти щедр, а для него это считалось серьезной уступкой. И все же миссис Шрайдерлинг не была счастлива. Ее выдали замуж, когда ей не было и двадцати и она уже успела отдать все свое бедное маленькое сердце другому мужчине. Я позабыл его имя, придется так и называть его — Другим Мужчиной. У него не было ни денег, ни перспектив. Он даже не был хорош собой и, думаю, служил в Комиссариате или Транспортном ведомстве. Но несмотря на это, она его ужасно любила; между ними было даже что-то вроде помолвки, когда внезапно появился Шрайдерлинг и сказал миссис Гоурей, что хочет жениться на ее дочери. Вслед за этим прежняя помолвка была расторгнута — смыта слезами миссис Гоурей, ибо эта леди управляла своим домом, бросаясь в слезы из-за малейшего неповиновения ее воле и отсутствия почтительности, столь приличествующей ее годам. Дочь выдалась явно не в мать. Она никогда не плакала, даже на собственной свадьбе.

Другой Мужчина перенес свою потерю без лишнего шума и перевелся на самую пропащую станцию, какую только мог сыскать. Возможно, его приманил климат. Он страдал от перемежающейся лихорадки, что само по себе отвлекало от проблем. К тому же, у него было слабое сердце. Так что с какой стороны ни посмотреть. Был порок одного из клапанов, а лихорадка его усугубляла. Наружу это вылезло поздней.

Минул не один месяц, и миссис Шрайдерлинг заболела. Она не чахла, подобно персонажам в романах, но, казалось, подхватывала все виды болезней, которые гуляли по Станции, от самой простой лихорадки и дальше. Она-то и в лучшие свои времена никогда не была больше, чем просто хорошенькой, но теперь из-за болезней сделалась дурнушкой. Так сказал Шрайдерлинг. Он гордился тем, что выражал свои мнения напрямик.

Когда она перестала быть хорошенькой, он бросил ее на произвол судьбы и вернулся в свою холостяцкую берлогу. Она привыкла разъезжать трусцой вверх и вниз по Моллу, променаду Симлы, в самом жалком виде, в съехавшей на затылок серой терайской шляпе и на ужасающе скверном седле. Щедрость Шрайдерлинга закончилась на лошади. Он сказал, что такой нервной женщине, как миссис Шрайдерлинг, седло сгодится любое. Ее никогда не приглашали танцевать, потому что танцевала она плохо; и она была настолько скучна и неинтересна, что в ее почтовом ящике крайне редко оставлялись визитки. Шрайдерлинг сказал, что если бы он знал, что она станет таким чучелом после замужества, он бы никогда на ней не женился. Он всегда гордился тем, что выражает свои мнения напрямик, этот Шрайдерлинг.

Однажды в августе он оставил ее в Симле одну и спустился в долину к своему полку. После этого она немного ожила, но так и не восстановила былой привлекательности. В Клубе я узнал, что Другой Мужчина собирался вернуться, из-за болезни, — и был он болен серьезно, без шансов на выздоровление. Лихорадка и сердечный клапан почти доконали его. Она знала это тоже, и знала даже — а мне этого знать было незачем, — когда именно он вернется. Предполагаю, что он сообщил ей об этом в письме. Ведь уже за месяц до свадьбы они перестали видеться друг с другом. И тут начинается малоприятная часть истории.

Как-то вечером поздний звонок задержал меня в отеле «Доведелл» до самого захода солнца. Весь тот день миссис Шрайдерлинг носилась под дождем вверх и вниз вдоль Молла. Когда я поднимался по Карт-Роуд, мимо промчалась тонга-двуколка, и мой застоявшийся пони припустил за нею галопом. Миссис Шрайдерлинг, промокшая с головы до пят, дожидалась тонги у спуска к конторе. Я же повернул в гору, так как прибытие тонги нимало меня не касалось, — тогда-то она и начала визжать. Я сразу же вернулся и увидел в свете конторских фонарей миссис Шрайдерлинг, которая стояла на коленях на раскисшей дороге у заднего сиденья только что прибывшей тонги и ужасно кричала. В тот момент, когда я подъехал, она рухнула лицом в грязь.

Сзади, на весьма квадратном и крепком сиденье, ухватившись одной рукой за стойку навеса, в ручьях, текущих с шляпы и усов, восседал Другой Мужчина — безнадежно мертвый. Похоже, подъем в гору на шестьдесят миль оказался слишком тяжел для его клапана. Погонщик тонги сказал: «Этот сахиб умер через пару перегонов от Солона. Пришлось связать его веревкой, чтобы он не упал по дороге, и вот так мы добрались до Симлы. Может, сахиб даст мне бакшиш? Этот, — он указал на Другого Мужчину, — должен мне одну рупию».

Другой Мужчина сидел с ухмылкой на лице, как если бы был доволен шуткой про то, как он сюда заявился, а распростершаяся в грязи миссис Шрайдерлинг стала издавать стоны. У конторы, кроме нас четверых, никого не было, и лил сильный дождь. Первым делом нужно было доставить миссис Шрайдерлинг домой, а во-вторых, не допустить, чтобы ее имя склонялось в связи с этой историей. Погонщик тонги получил пять рупий, чтобы нанять для миссис Шрайдерлинг базарного рикшу. После чего он должен был сообщить конторскому Тонге-Бабу о Другом Мужчине, а Бабу должен был устроить все наилучшим образом.

Мы перенесли миссис Шрайдерлинг в сарай, чтобы защитить от дождя, и с три четверти часа вдвоем дожидались рикшу. Тем временем Другой Мужчина каким заявился, таким и оставался. Миссис Шрайдерлинг была готова на всё, кроме слез, которые бы единственно могли ей помочь. Как только к ней вернулись чувства, она принялась громко стенать, а затем стала молиться за упокой души Другого Мужчины. Если бы она не была чиста как ясный день, то смекнула бы, что стоит помолиться и за собственную душу. Я надеялся услышать эти молитвы, но напрасно. Затем я попытался смыть с ее платья грязь. Наконец, приехал рикша, и я отвез ее — отчасти силой. Ужасная история, от начала и до конца, но ужасней всего, что когда рикше пришлось протискиваться между стеной и тонгой, она увидела при свете фонаря эту тонкую желтую руку, сжимавшую стойку навеса.

Она была доставлена домой в тот самый час, когда вся публика собиралась на бал в Вице-королевскую Резиденцию — в то время это был дворец «Петергоф». Доктор выяснил, что она упала с лошади, что я подобрал ее за холмом Джакко и, таким образом, заслуживаю великой похвалы за сноровку, с какой организовал медицинскую помощь. Она не умерла — мужчины типа Шрайдерлинга женятся на девушках, которые просто так не мрут. Они выживают и превращаются в дурнушек.

Она никогда не рассказывала о своей единственной, с начала замужества, встрече с Другим Мужчиной; а когда озноб и кашель, последствия того вечера, унялись и она смогла выбираться из дома, то ни сном ни духом не поминала ту встречу со мной у конторы тонга-двуколок. Может, и не знала о ней.

Она носилась рысью вверх и вниз по аллее Молла на этом омерзительном седле с видом, говорящим, что сию минуту она должна встретить кого-то вон за тем углом. Через два года она уехала к себе на родину, да и умерла — кажется, в Борнмуте.

Когда в армейской столовой, во хмелю, Шрайдерлинг становился сентиментально слезлив, то имел обыкновение талдычить о «моей несчастной дорогой женушке». Он всегда придавал немалое значение умению выражать свое мнение напрямик, этот Шрайдерлинг.

Примечание

Первая публикация: Civil and Military Gazette, 13 ноября 1886 года. Позже рассказ был включен в сборник «Простые истории с Холмов» (Plain Tales from the Hills, 1888).

Из 350 прозаических и 900 стихотворных историй, принадлежащих перу Киплинга (1865–1936), больше трети написано до того, как ему исполнилось 23 года.