Некоторое время назад я начал попытки сформулировать примерную теорию базовой мотивации, поскольку был смущен едва ли не полной потерей исследовательского интереса к началам органического поведения. Какая-то расплывчатая догадка подсказала мне, что означенная проблема таит в себе ключ к понимаю жизни как таковой и служит важной подводкой к вопросу о сознании, и я решил заняться ей вплотную. Из этого получился набросок нессесизма — гипотезы, предполагающей способность нуждаться первым и незыблемым атрибутом витальности, из которого необходимо вырастает аутическая замкнутость передовой в эволюционном смысле материи.

О нужде необходимо понять, что она являет собой объективное перманентное состояние ресурсной неполноценности живой материи, подталкивающее ее активно, в порядке индивидуальной инициативы использовать ткань и энергию чужого рода для поддержания личной структурной и динамической целостности. Эта черта проявляется безотносительно, в любых возможных физических пространствах и экосистемах. На ее фундаменте зиждется конечность живого и бессмертие (не)живого, а также зачаточная социальность. В попытках разложить понятие жизни мы неизбежно напоремся на идею нужды. Бессмысленно, к примеру, лишать “жизненности” бесплодных людей, страдающих гипофизарным дварфизмом, на основании их репродуктивной дисфункциональности и нарушенного онтогенеза.

Между атомом и бактерией в изолированной среде фундаментальная разница не в том, что атом не оставит потомства, а в том, что бактерия, в отличие от атома, с течением времени начнет деградировать и разрушаться, потому что не имеет доступа к средствам закрытия нужды.

Отсюда следует, что живая материя обладает самое малое одним неотъемлемым классообразующим свойством, которое есть возможность испытывать нужду. Данную особенность мы назовем нессесивностью. Одноклеточные более нессесивны, чем многоклеточные, и активнее адаптируются. Объясняется это их простым устройством, делимостью и непосредственной близостью к частицам-триггерам. Хордовые животные со сложной нервной системой в значительной степени управляются ощущениями и переживаниями. Роль объективных факторов в их случае несколько уменьшена. В этом надо винить потребности.

Потребности (сенсибельные производные нужд) планомерно сдвигают прицел с внешнего предмета и наводятся на внутренний. Большинство животных от аутического свертывания защищены ориентированными на выход вовне инстинктами. У человека удовольствие методично вытесняет материальную ценность. Хотя фетишисткий скелет комплексов и желаний поныне надеется сблизить нас с универсумом, мы стремительно перекраиваем способ взаимодействия и чаще предпочитаем консервативную стратегию. В сущности, похоже, что человеческое сознание ограниченно приспособлено к освоению публичной территории и продолжает оформлять стартовавший в момент появления нервной системы полный переход жизненных процессов в глубины индивидуумов. Под таким углом сознание предстает в качестве аппарата аутокоммуникации, склеивает данные работы периферических отделов. Из него получается изнаночный сенсорный орган с полномочиями оператора.

Удобно изучать прогресс аутичности, сравнивая вариации обхождений. Обхождение это набор характерных действий, предпринимаемых организмом в момент действительного столкновения с n-нным предметом. Микроб обходится с раздражителями по объективным законам. То, что может быть им поглощено, будет поглощено. Микросоциальность неотвратима и судьбоносна. Простейшие включаются в хищную коммуникацию по первому химическому зову, причём их мотивы возможно отследить и спрогнозировать с максимальной точностью. То же должно быть применимо к растениям, грибам. Наши недалекие предки, как уже было сказано, награждены субъективностью. В силу этого они активны и осторожны одновременно. Реальность антиципируется потребностями через рассредоточенное хотение абстрактной вещи, познаваемой в конкретных интенциональных актах, поэтому животные наперед “знают” о том, что где-то должен иметься способ унять жажду, и активно отвечают на этот неприятный аффект. Раз их ареал обитания располагает запасами воды, они с высокой (но не со стопроцентной) долей вероятности за несколько повторений выводят формулу “жажда + вода = насыщение”. Эти факты подтверждают, что животные, с одной стороны, регулярно раздражаются и не могут себе позволить подолгу оставаться в статичном положении. С другой стороны, они не столь подвержены магнетизму субстанций, ведь импринтинг подкреплен опытом отдельной особи, а не безусловной генетикой вида. Но если цыпленок просто имеет индетерминированное генами поле возможностей в ряде ситуаций, человеческий детеныш способен дойти до отказа от реакции, до разоблачения страстей, по сути — до сомнения в том, что жизни не хватает чего-то запредельного, чего не получилось бы найти в ее собственных запасах. Можно ли представить более эндогенный обход нессесивной неполноценности?

Простая жизнь рождена неполноценной. Сложная жизнь раскрыла неполноценность в чувствах. Жизнь сложнейшая преломила ее в уме и впервые смогла отрицать.

Человек по преимуществу не занят выживанием и отладкой навыков в такт колебаниями среды. Из нее он подтягивает пух для набивки полых психологических кукол. Основная часть времени уходит на изнуряющую борьбу с демонами бессознательного. Никто, кроме человека, не придаст значения красоте, ради которой приходится поступиться здоровьем, и чистоте души, приобретаемой в изнурительной аскезе. Кроме того, человек не лукавит, когда говорит, что делает это для себя, что ему индифферентно мнение посторонних. Копия социума проросла в его ядре по соседству с Богом, моралью, совестью и полным списком изобретений цивилизации. Оригиналы призрачны. На этом основании, я полагаю, мы имеем право считать, что человек встал на крайнюю ступень эволюционной лестницы, правда, не совсем в том значении, в каком это понимали мыслители Просвещения. Он не есть победитель и царь. Адекватнее приписать ему титул ликвидатора жизни зависимой. По-прежнему тленный, человек может игнорировать свое разрушение и до последней секунды усыпляться мантрами сознания. Он поступается нуждой и падает в ноги своего организма. Внешний мир выступает придатком внутреннего. Похоже, что такой расклад с первых дней подстраивался эволюцией (что может быть более приспособлено, чем то, чему приспосабливаться не нужно?). Эволюция шла к автономии и достигла точки невозврата, однако до развязки предстоит дожить.

При посредстве человека и так эгоцентричная жизнь подкрадывается к системной замкнутости, которая выражает перспективу освобождения. Разумеется, нессесивного нигилизма мало, чтобы выжить и закрепить независимость конститутивно. Я могу отклонить всевозможные слабости тела и пренебречь сведениями о нужде, но это будет наивным маневром. Добросовестное отчуждение организма это автаркия организма. Человеку все еще рано примерять ее на себя. Пока ему рано, он будет поддерживать связь с социальным, пусть и упертую в жесткие рамки психологического. Что нас ожидает в будущем? Имея в виду образ жизни среднего европейца, не приходится полагаться на естественный отбор. Окатившая Запад волна беспокойства об экологической обстановке и преобладание либеральной идеологии, скорее всего, продолжат бить по коэффициентам рождаемости. Те семьи, которые создаются теперь, вводят в эксплуатацию антропный психологический отбор, не имеющий места в остальной природе. Партнер подбирается как комфортный сожитель, вписываемый в личный космос, как умилительная копия нас самих или наших авторитетов, как талисман для хорошего настроения. И это, спешу заметить, не депрессивная, а позитивная данность. Отсюда, с этого пика, реально перескочить на новую вершину, приняв внутрь интерфейс точечного командования организмом буквально силой мысли, раскрыв аутический потенциал сознания и запустив производства энергии в своих жилах, венах, нейронах. В каком-то смысле нам придется поедать себя, как змей Уроборос, и так же, как он, причаститься к бесконечности. Довершенный трансгуманизм будет аутизмом и прекращением жизни в продолжающемся человеке.