*Примета — то, что примечено как важное для дальнейшего.

1

Понятийное мышление допустимо, если не ведет к бесчувствию. Бесчувствие отрывает практику от теории; более того, само это разделение есть уже его определенное следствие. Чисто теоретические вопросы двуличны. За ними стоит усекновение духа. (Гадамер, кажется, говорил, что проблема, поставленная вообще, подобна вопросу, ни разу не заданному по-настоящему.)

Лишь грядущее даст имя нынешнему междумирью. Это вообще преференция настоящего — давать имена прошлому. Чего оно не умеет, так это смотреть на себя. Настоящее — время чувства, а не понятия. Время чувствовать, время быть и время творить. Понятийная концептуализация будущего — удел еще более далекого будущего. Не врет лишь чувство настоящего.

Понятие встраивается в систему. Любая абстрактно-философская система — ложь в том случае, если мыслит себя как адекватно что-либо объясняющая. Она ложь вдвойне, если строится из оснований. Втройне — если приравнивает исток к сущности. Самую большую ложь всегда именуют логикой.

2

Исток нельзя приравнивать к сущности. Исток есть явление. Явление рассматривается в целости.

Явление, рассмотренное в целости, есть совокупность имен, которые ему давали, и смыслов, которые за именами стояли. Вместо сущности стоит задуматься о корректном их описании.

Смыслы описываются в образах. Образы отсылают к чувству.

Описать образ — значит описать: 1) его значение; 2) систему, в которой он значим.

Для описания значения исследуется структура образа — эволюция смыслов и имен. Эволюция смыслов и имен есть повествование, растянутое во времени. В структуре смысл никогда достаточно не прояснен.

Система, напротив, описывается как наличная достаточность смыслов, обеспечивающая равновесие структуры.

Для корректного описания одной структуры требуется описание не менее двух систем. Структура всегда есть эволюция смыслов.

Имена элементов разных систем не могут полностью совпадать. Развитие структур меняет и имена. Это метаморфозы понятий.

Элементы одной структуры могут выполнять различную роль в разных системах, но носить в них при этом одно и то же имя. Язык медленен, а имена условны.

Существует бесчисленное множество структур. Совокупность структур, образующая систему, и есть достаточность смыслов. Она дискурсивно недостижима.

Поэтому следует обращать внимание на те структуры, которые феноменологически наиболее важны. Отношение к смыслу структуры есть мера всех структур.

3

За смыслом начинают видеть форму, когда одно становится возможным представить без другого. Тогда начинают избегать повторов, находя в них слабость. Тогда повтор становится возможен, ибо воспроизводится внешнее.

4

Как происходит распад структуры? Каждая точка структуры предполагает наличие пустой точки оппозиции. Структура предполагает, что эта точка останется пустой, однако это предположение базируется на внетеоретических основаниях. При этом ее наполнение теоретически вероятно и формально структуре не противоречит. Противоречит лишь вопрос: что такое хорошо и что такое плохо?

Когда точка оппозиции, будучи формально допустимой, становится и реально наличной, становится ясно, что структуру подрывает само ее бытие. Она радикализирует вопрос о различиях. Вы говорите: «хорошо а». Но почему не хорошо а’? Если такой вопрос может быть задан, то под угрозой внетеоретические основания структуры. Собственно, других оснований и не бывает. Основание всегда лежит в практике — всякое вопрошание об основаниях с теоретической позиции означает лишь их непонимание и непринятие как практически важных.

Структура бывает всякой. И самое благородное может переродиться в дрянное — мы знаем.

***

Плыву по реке.

Впереди утка, делающая вид,

что не может взлететь.

Она отвлекает меня от своего гнезда,

в котором гнездятся маленькие утята,

до которых мне нет дела.

Но утка не знает об этом.

Плыву по реке.

В двадцати метрах сзади

на невидимой леске

кусок металла колеблет воду.

Он изображает раненую рыбу,

он притворяется легкой добычей.

Он таковой не является,

но щука не знает об этом.

Плыву по реке.

Слева колышется лес,

справа колышется лес,

на солнце блестит вода.

Руки не чувствуют усталости.

Они привыкли грести.

Когда гребешь, удивительно хорошо думается

сам не знаешь о чем.

***

Осень, будто вываренная в поваренной соли,

словно слово, невыговоренное столь долго,

что утратило всякий смысл в лабиринтах молчания…

Затерялось, словно в стогу иголка,

невыполненное обещание.

Смутная тоска. Я впросак попал, опростоволосился.

Просто простыни располосованные меня по рукам и ногам связали.

Просто странное ощущение навалившейся многоголосицы.

Засыпаю, и с трепетом бьется жилка под волосами.

Теплый сон безмысленный насовсем уместил меня в теле племени,

умастил маслами, и я заснул, и стемнело, и время, в смоле застывшее,

прикоснулось ко мне, озарив темноту монотонным пением,

на века запечатав в душе красоту никогда не бывшего.